Из переписки Владимира Набокова и Эдмонда Уилсона - Владимир Набоков

Хочу включить в свой отчет за первую половину семестра те две книги, которые ты мне посоветовал для моего курса. Велел студентам прочесть произведения, упоминавшиеся героями «Мэнсфилд-парка»: первые две песни из «Песен последнего менестреля», «Урок» Каупера, монологи из «Короля Генриха VIII», «Час расставания» Крэбба, отрывки из журнала Джонсона «Рассеянный», вступление Брауна к «Трубке с табаком» (подражание Поупу), «Сентиментальное путешествие» Стерна («ворота без ключа» и скворец) и, конечно же, «Обеты влюбленных» [пьеса А. Коцебу «Дитя любви». — А. Л.] в неподражаемом переводе миссис Инчболд (смешней некуда). Обсуждая со студентами «Холодный дом», я совершенно пренебрегал всеми социальными и историческими аллюзиями, зато выявил целый ряд поразительных тематических рядов (тема тумана, тема птиц и т. д.) и три основных структурных стержня: тема «преступление — тайна» (самая слабая), тема «ребенок — нищета» и тема «судебный процесс — суд лорда-канцлера» (самая лучшая). По-моему, мне было интереснее, чем моим ученикам.

Беспокоюсь за Романа. Оправился ли он после сердечного приступа?

Весьма вероятно, что в Нью-Йорке я окажусь в начале следующего года. Очень хочу тебя повидать. Вера и я шлем Елене и тебе нежный привет.

В.

1951

10 марта 1951

Дорогой Кролик,

нет, я добросовестно перечитываю эти гоголевские истории (о чем ясно сказано в моей книге о Г.), и мое отношение к ним совершенно не меняется. Помню, что перечитывал «Вечера» в 1932-м или в 1933 году, когда писал статью о Гоголе по-русски — до сих пор пользуюсь ею на занятиях по русской литературе.

В курсе европейской словесности я прочел лекции об «Анне Карениной» и о «Смерти Джона, сына Илии» [«Смерть Ивана Ильича» — А. Л.] (шутка) и собираюсь теперь провести изящное сравнение между «Джекилом и Хайдом» и «Превращением», в котором пальму первенства отдам «Превращению». Далее последуют: Чехов, Пруст и — частично — Джойс. Монкрифовский перевод Пруста ужасен, почти так же ужасен, как перевод «Анны» и «Эммы» [«Анны Карениной» и «Госпожи Бовари». — А. Л.], но в чем-то еще безотраднее, ибо здесь мистер Монкриф бравирует son petit style à lui[145].

Ты получил два экземпляра «Убедительного доказательства», одно из них с dédicace? Когда будет возможность, перешли мне, пожалуйста, уэллфлитский экземпляр обратно. А мое скверное письмо о твоем скверном русском стихотворении{151} тоже получил? Ты будешь в Нью-Йорке в конце мая? Мы с Верой будем там в это время по причине и в связи с событиями, которые меня до упоминания о них в газетах просили не разглашать, но о которых, подозреваю, тебе должно быть известно.

Твой

В.

24 марта 1951

Дорогой Кролик,

может, это и глупо (в свете того, как я всегда относился к критике своих книг), но твое письмо вызвало у меня острый приступ удовольствия.{152} Мне бы очень хотелось получить письмо от Елены; пожалуйста, поблагодари ее от меня за теплое отношение к «Убедительному доказательству». Название я пытался придумать самое нейтральное, какое только бывает, и в этом смысле оно удачно. Но с тобой я согласен: дух книги это название не передает. В начале у меня были варианты «Speak, Mnemosyne» и «Rainbow Edge»[146] — но ведь никто не знает, кто такая Мнемозина (и как она произносится), да и «RE» не ассоциируется со стеклянным наконечником, как «The Prizmatic Bezel»[147] (из достославного «Себастьяна Найта»).

Английский издатель Голланц{153} (ты знаешь это издательство?) хочет выпустить мою книгу, хотя название ему не нравится. Если бы Грин{154} (первая страница его романа «Ничто» удивительна — произношу это слово с твоей интонацией) не использовал в названиях своих книг так много односложных слов, я бы предложил Голланцу «Clues» или «Mothing»[148]!).

В моей жизни последнее время происходили следующие события. Карпович, глава русского факультета в Гарварде, через год в весеннем семестре будет отсутствовать и предлагает мне вместо него вести курс русской литературы, поэтому в январе мы, может статься, переберемся в Кембридж (о чем в сверхразумном и сверхскучном Корнелле я думаю с огромной радостью). Есть в этом переезде и еще один плюс: мы окажемся гораздо ближе к вам пространственно. Ужасно хотим приехать на Кейп-Код.

«Лайф» хочет поместить фотографии, на которых я ловлю бабочек, а также самих бабочек на цветах или в грязи, и я стараюсь изо всех сил, чтобы эти фотографии носили строго научный характер, — раньше (с редкими западными экземплярами, которые частично я описывал сам) ничего подобного не делалось. Так вот, не вполне понимая, чем это может обернуться, они отправляют со мной на неделю в июле фотографа на богатый бабочками юго-запад Колорадо или в Аризону. Дмитрий сегодня в отличной вокальной форме; напевает басом по-французски из «La Juive»[149] и через минуту потащит меня на футбольное поле для усвоения практических и теоретических навыков игры.

Я решил, что ты — que sais-je?[150] — тайно повлиял на решение Американской академии, которая 25 мая в торжественной обстановке вручает мне награду. Абсолютно ничего про эту организацию не знаю и сначала спутал ее с какой-то марктвеновской шарашкиной конторой, которая в прошлом чуть было не заполучила мое имя. Однако меня заверили, что эта академия — настоящая. Сообщение о награде меня просили не разглашать, пока оно не появится в газетах.

Привет вам обоим от нас обоих.

В.

№ 25 Уэст, 43-я стрит

26 марта 1951

Дорогой Володя,

Голланц — человек довольно умный, в книгах разбирается и печатает только то, во что верит; но издательство у него небольшое, поэтому много денег он тебе не даст. «Синий огонечек» он выпускает, но от другой моей книги отказался: на моих условиях он ее печатать не захотел, пришлось искать другого издателя.

Про твою академическую награду я ничего не знал и очень рад, что она досталась тебе. Несколько лет назад меня выбрали в Академию, но я отказался: там сидят сплошные посредственности. Хорошо в этой академии только одно: время от времени они дают деньги писателям. Возможно, дать тебе премию их надоумил Аллен Тейт — последнее время он очень активен. Не терпится поскорей увидеть номер «Лайфа» с фотографиями Набокова, за ловлей бабочек. Ужасно рад, что ты возвращаешься обратно в Кембридж.