Логика бреда - Вадим Руднев

Томас Манн в романе «Доктор Фаустус», опираясь на свидетельства современников великого композитора, нарисовал поразительную картину того, как Бетховен творит в состоянии острого подлинного бреда:

Кречмар рассказал нам страшную историю, которая глубоко запечатлела в наших сердцах тягость этой борьбы и образ великого страдальца. Это было в разгар лета 1819 г., в Мёдлинге, когда Бетховен, работая над мессой, приходил в отчаяние оттого, что каждая часть становилась длиннее, чем он предполагал поначалу; тем самым срок окончания работы, назначенный на март месяц следующего года и приуроченный к посвящению эрцгерцога Рудольфа в сан архиепископа Ольмюцского, явно не мог быть выдержан. Два его друга и адепта, заглянув под вечер в мёдлингский дом, узнали, что утром сбежали кухарка и горничная маэстро, так как прошедшей ночью произошла дикая сцена, пробудившая всех и вся в доме. Маэстро работал до глубокой ночи над Credo, Credo с фугой, и не вспомнил об ужине, стоявшем на плите; в конце концов девушек, тщетно дожидавшихся на кухне, сморило сном. Когда в первом часу ночи маэстро почувствовал голод, он нашел их обеих спящими, кушанье же пересушенным, подгоревшим и впал в ярость, тем менее пощадившую уснувший дом, что сам он не мог слышать своих криков.

«Неужто вы не могли подождать меня какой-нибудь час?» – без умолку гремел он. Но тут речь шла не о часе, а о пяти, шести часах, и разобидевшиеся девушки чуть свет убежали из дому, бросив на произвол судьбы своего буйного хозяина, который ничего не ел уже со вчерашнего обеда. Так, ничем не подкрепившись, он и работал в своей комнате над Credo, Credo с фугой. Молодые люди слышали сквозь запертую дверь, как он работает. Глухой пел, выл, топал ногами, трудясь над своим Credo, и слушать это было так ужасно, что у них кровь застыла в жилах. В миг, когда они, потрясенные до глубины души, уже собрались удалиться, дверь вдруг распахнулась – в ней, точно в раме, стоял Бетховен. Но как он выглядел? Ужасно! Растерзанная одежда, черты лица до того искаженные, что страшно было смотреть. На них уставились его вслушивающиеся глаза со взором смятенным и отсутствующим; казалось, он только что вышел из смертного боя с целым сонмом злых духов контрапункта. Сначала он нечленораздельно что-то бормотал, а затем стал бранчливо жаловаться на развал в доме – все его бросили, он голодает. Молодые люди пытались его успокоить, один помог привести в порядок одежду, другой помчался в ресторацию и принес готовый обед… Месса была закончена лишь три года спустя.

Мы ее не знали и только в этот вечер о ней услышали. Но кто же станет отрицать, что поучительно и слышать о великом? Правда, многое зависит от того, как о нем говорят. Когда мы шли домой с лекции Венделя Кречмара, нам казалось, что сейчас мы слышали мессу собственными ушами; этой иллюзии немало способствовал и образ измученного бессонной ночью, изголодавшегося композитора в рамке двери, который он так ярко обрисовал.

Для того, чтобы увидеть безбредовую жизнь, надо выйти на луг, посмотреть, как растут полевые цветы, как по степи бежит стая сайгаков, а по небу летят птицы. Нам такая жизнь недоступна. Но зато мы можем слушать Девятую симфонию, читать «Волшебную гору» и смотреть на картины Ван Гога.

Глава восьмая. Сознания не существует

Сегодня я хочу поговорить о человеке как агломерате диссоциированных субличностей и, может быть, в дальнейшем о культуре как о системе диссоциированных субинституций. Мы уже заметили (да это и очевидно), что языковых игр, форм жизни, видов согласованного бреда невероятное множество. И гораздо менее очевидно, что подлинный бред представляет собой, возможно, некое единство. Во всяком случае ясно, что видов подлинного бреда гораздо меньше, чем видов согласованного бреда. Впервые в XX в. о множественности Я заговорил Гурджиев, а потом писали его ученики (прежде всего П. Д. Успенский и Морис Николл). (Писали ли об этом раньше, мне неизвестно, так как я по преимуществу занимаюсь XX веком.) По Гурджиеву, человеку только кажется, что он целостность, а на самом деле он представляет собой агломерат множества маленьких Я, которые часто ничего не знают друг о друге (или делают вид, что не знают), при этом один делает или думает одно, другой другое, а третий третье. Именно поэтому, в частности, бессмысленно говорить об истине и лжи как о чем-то реальном. Один человек во мне говорит правду, другой в это же время врет, третий просто напевает какую-то песенку или читает про себя стихи.

Слово «диссоциация» означает расщепление, т. е. (как подошел к этому со своих позиций Гурджиев) каждый человек – шизофреник, но не в том смысле, в каком говорят о шизофрении и диссоциированном расстройстве личности психиатры. Что такое агломерат диссоциированных субличностей? Это некое скопище внутри одного человека множества Я. Я все-таки предпочитаю говорить о субличностях, потому что хотя Я с гурджиевской точки зрения иллюзия, и я согласен с этим, все-таки на уровне философии обыденного языка Я – это нечто в определенном смысле реальное, поскольку мы все время употребляем это слово в речи[65]. Довольно близко (как ни странно, потому что Гурджиев и Успенский очень не любил психоанализ, очевидно, видя в нем своего более удачливого соперника) к этому подошел Фрейд во второй теории психического аппарата (Я, Оно и Сверх-Я) и также спустя много десятилетий Эрик Берн, разделивший человека на Взрослого, соответствующего фрейдовскому Я, Ребенка, соответствующего фрейдовскому Оно, и Родителя, соответствующего Сверх-Я. Во многом близко к этому учение Лакана о Большом Другом и Маленьком Другом, а также разграничение им регистров Воображаемого, Символического и Реального, но оно для наших целей слишком сложно, поэтому мы не будем его касаться в этом разделе.

Представим себе обыкновенного человека, находящегося в состоянии согласованного бреда, или, скорее, агломерата множества согласованных бредов. Каждый вид согласованного бреда согласован только внутри себя, каждая языковая игра имеет правила внутри себя, но когда они сталкиваются, они рассогласуются и образуют хаотический агломерат, чего человек, как правило, не замечает.

Гурджиев и его ученики говорят о множественности Я как о некой догме, поскольку они обращаются к своим адептам, которые приняли Систему Четвертого Пути (или Работу), потому, в соответствии с их учением, человек должен осознать свою множественность, чтобы в будущем достичь какого-то единства:

Некоторые из эго в нас очень опасны, и им никогда нельзя позволять говорить через нас или называть себя «Я». Это легко сказать, но трудно сделать. Одни – опасны по одной причине, другие – по другой. Давайте возьмем подозрительные «я» как пример крайней опасности. Эти «я» являются одними из самых опасных в нас. Они обладают удивительной способностью привязывать человека к своему влиянию. Их воздействие заключается в том, что они трансформируют вещи или соединяют их другим образом. Они проявляются очень коварно в Интеллектуальном Центре. Подозрительные «я» переставляют факты так, чтобы они соответствовали их центральной теории – т. е. соответствовали природе подозрения. Они изменяют расположение вещей в памяти и мыслях таким образом, что одно подкрепляет и подтверждает другое. Так они выстраивают организованную ментальную систему – систему лжи, а не правды. В эмоциональном центре они вызывают свои собственные характерные для них чувства, отличающиеся от ревности, зависти, мстительности или ненависти, и приносят любопытное возбуждение, как все разрушительные эмоции. Воздействие подозрительных «я» таково, что они распространяются как закваска во всех направлениях внутри нас и приводят вещества ума и эмоций в состояние, похожее на свертывание. Они также воздействуют на двигательный центр, провоцируя осторожность, странную сдержанность телодвижений и т. д. Подозрение опускает все на более низкий уровень и поэтому оно тесно связано с «хулой на Духа Святого», которая упоминается в Евангелиях, что подразумевает тот случай, когда человек видит самое худшее во всех и во всем. Если вы будете наблюдать их в действии, то заметите, что подозрительные «я» любят разговоры шепотом.

Идея Работы состоит в том, чтобы создать одно большое Наблюдающее «я», которое стоит вне Личности и фотографирует все «я» в Личности. Чем больше снимков вы сделаете, тем сильнее станет Наблюдающее «я» и тем больше будет у вас шансов перейти в новую жизнь, свободную от принуждения и привычек старой жизни. Но помимо того, что делать снимки вообще очень трудно, во всяком случае, в начале, со временем становится ясно, что некоторые «я» исключительно сложно сфотографировать. Причина в их гипнотической власти над нами. Помните, что все «я» специализированы – т. е. они все разных видов. У каждого из них свои предпочтения. Одно «я» любит одно, другое «я» – другое. Этому нравится говорить или делать одно, а тому – другое и т. д. Некоторые из этих «я» привлекают нас сильнее других. Их внутренняя гипнотизирующая сила больше. Это касается, в частности, подозрительных «я». Эти «я», присутствующие в каждом из нас, могут играть очень маленькую роль, а могут принять огромные размеры. Это одни из самых субъективных «я», и они могут использовать аргументирующую способность формирующего центра в своих интересах, так что человек начинает жить во внутреннем мире своего собственного вымысла, который совершенно отличается от объективного мира или реальной ситуации. Каждое «я» создает, так сказать, свой маленький кратковременный мир, в котором мы оказываемся, как только отождествляемся с этим «я», но подозрительные «я», если мы соглашаемся с ними и питаем их своей волей, оккупируют все пространство внутренней жизни и превращают его в постоянный мир ада.