Жить с Библией - Моше Даян

Рой Рутберг — худощавый, белокурый юноша, покинул Тель-Авив, чтобы возвести свой дом, словно крепостной вал, у ворот Газы. Его глаза ослепил свет, льющийся из его собственного сердца, и он не заметил вспышки смертоносной молнии. Страстное стремление к миру притупило его слух, и он не услышал рокового выстрела из засады. Таким был Рой. Увы! Врата Газы оказались слишком тяжелыми для его плеч, и под их тяжестью он пал».

Через несколько дней после смерти Роя я встретил поэта Натана Альтермана. Я направлялся к Бен-Гуриону, а он шел от него. Не знаю, о чем они беседовали, но со мной Альтерман говорил об убийстве Роя. Он спросил, каким человеком был Рой, и я рассказал то, что знал. Затем он спросил о положении на границе в районе Газы. Я сказал, что, по моему мнению, без решительных ответных акций и усиленных мер по охране границы спокойствия не будет.

Альтерман интересовался настроением наших людей, живущих в пограничных поселениях. «Допустим, — сказал он, — мы не сможем предотвратить акты террора. Тогда вопрос сведется не к тому, прекратят ли арабы убивать, а сможем ли мы выдержать это». И добавил: «Вы знаете, что в жизни народа, как и в жизни отдельного человека, пролитая кровь может привести к обратным последствиям, чем те, на которые рассчитывали убийцы. Оборонительные войны крепят связь со страной, с землей, пропитанной кровью павших. Убийство Роя должно укрепить волю его товарищей из Нахал-Оза остаться и выстоять». Хотя речь его не лилась свободно — он немного заикался, — не была уснащена поэтическими образами, она звучала как прорицание пророка. Он и был пророком, живущим среди нас, который вел себя, как мы, но взор его проникал до сокровеннейшего в душе человека и провидел судьбу нации.

В моих глазах Альтерман был значительнейшим поэтом нашего поколения. Не только как лирический поэт он выше любого писателя или поэта современного Израиля. Его не с кем было сравнить и тогда, когда он выражал свое мнение по поводу наших национальных проблем. Его стихи о мытарствах еврейских детей в период Катастрофы, об остатках европейского еврейства, пытающихся прорваться через британскую блокаду, чтобы добраться до Палестины, о юных бойцах Войны за Независимость были непревзойденными шедеврами. Молодое поколение израильтян припало к его поэзии как к незамутненному источнику и черпало в ней веру. Смерть в бою Альтерман трактовал в своих стихах как неизбежный момент в борьбе за наше национальное возрождение, как еще одну кладку кирпичей в восстановлении нашего национального очага.

Через год после смерти Роя вышел в свет новый сборник стихов Альтермана «Город плача». В нем было стихотворение «После битвы». Я читал его, у меня было такое ощущение, что мы с Альтерманом продолжаем беседу, которую вели после убийства Роя. Я перечитал стихотворение поздно ночью, лежа в постели. Предо мной снова стоял, опираясь об ограду канцелярии Бен-Гуриона, Альтерман. Я читал о гонце, скачущем во весь опор к матери Саула, чтобы сообщить ей о смерти сына. А слышал цоканье копыт коня Роя, возвращающегося без седока и возвещающего о его смерти его отсутствием. Я читал о царе Сауле, который бросился на свой меч «на родной земле», и о том, что народ, однажды побежденный на своей земле, «восстанет семикратно более сильным», а слышал слова Альтермана о Рое, чья кровь напоила землю Нахал-Оза.

Вот, окончился день битвы и вечер,Полный плача и воплей отступления.И царь бросился на свой меч.Гилбоа оделся в траур разгрома.И в стране, пока не встала заря,Не смолкало цоканье копыт,И ноздри коня окрасились кровавой пеной,Оповещая, что исход битвы решен.Вот, кончился день битвы и вечер,И царь бросился на свой меч.И когда свет дня занялся над горами,Гонец доскакал до порога, где стояла мать его.И без слов он припал к ее ногам,И те покрылись его кровью,И пыль у ног ее стала багровой,Словно поле боя после сечи.«Встань, сын мой», — сказала она,И глаз его затуманила слеза.И он поведал ей о дне битвы и о вечере,Как царь бросился на свой меч.Тогда сказала она юноше: «КровьНа ногах матерей,Но восстанет народ, семь крат сильней,Если он поражен на своей земле.Над царем изречен приговор,Но явится ему наследник,«Ибо на его земле лежит мечНа который он пал и умер».Рекла, и голос ее дрожал.И свершилось это. И слово ее услышал Давид.

На гумне

После смерти Саула на израильский престол взошел Давид, сын Ишая. В годы его царствования Израиль достиг вершины своего военного и политического могущества, и его род — дом Давидов — стал краеугольным камнем династии еврейских царей.

Библия насчитывает десять поколений в его родословной, как это было принято в отношении родословных царей того времени. «И вот род Переца. Перец породил Хецрона, Хецрон породил Рама, Рам породил Амминадава, Амминадав породил Нахшона, Нахшон породил Салмона, Салмон породил Боаза, Боаз породил Оведа, Овед породил Ишая, а Ишай породил Давида». Десять поколений.

Некоторые из этих предков Давида вступали в смешанные браки с ханаанскими, идумейскими и моавитянскими женщинами. Перец, положивший начало роду, бьет сыном Иехуды и внуком патриарха Иакова, но его мать и бабушка были ханаанейками. После того как сыновья Иакова продали своего брата Иосифа мидианитским купцам, «Иехуда отошел от братьев своих», которые обитали в окрестностях Хеврона, и стал пасти свои стада в прибрежной низменности. В Адулламе увидел Иехуда дочь одного ханаанея, которому имя Шуа, и взял ее в жены. Она родила ему трех сыновей: Эра, Онана и Шелу. Иехуда также взял ханаанейскую девицу Тамар в жены своему первенцу Эру. Эр и Онан умерли, не оставив после себя потомства. Тамар, однако, завлекла хитростью и обманом своего тестя, зачала от него и родила близнецов. Первенцем был Перец, родоначальник династии царя Давида.

Центром удела сынов Иехуды оставался Хеврон. Потомство Иехуды плодилось и умножалось, плодились и умножались их стада и отары, и они шли все дальше и дальше на север, юг и восток. Во время своих странствий они встретились с родичами Кназа, внука Исава, которые жили в стране Идумейской, и интегрировали их в своем колене. Салмон (он же Салма), отец Боаза, был отпрыском смешанной, иудейско-кназитской семьи.

Особенной известностью пользовался подробный рассказ о чужестранке, которая вошла в семью Давида, — это рассказ о Руфи (Рут), моавитянке, ставшей женой Боаза ха-Эфрати из Бет-Лехема, прадеда Давида.