Тайны ушедшего века. Границы. Споры. Обиды - Николай Зенькович

16 января 1931 года президиум и партколлегия ЦК КП(б)Б постановили исключить его из партии, членом которой он являлся с 1920 года, «как не изжившего антипролетарского мировоззрения антисоветских партий, как сознательно проводившего в течение всего периода пребывания в партии национал-демократическую установку в своей работе, являющегося фактически кулацким агентом в партии, как обманывавшего партию покаянными заявлениями, прикрывая ими продолжение своей групповой, антикоммунистической деятельности в рядах КП(б)Б, и как чуждого элемента, игравшего на руку нацдемовской контрреволюции».

22 января 1931 года Бюро ЦК КП(б)Б утвердило постановление президиума и партколлегии ЦКК КП(б)Б об исключении Игнатовского из партии и приняло решение опубликовать его в печати. Формально Игнатовский к уголовной ответственности не привлекался, но после неоднократных вызовов на допросы в ОГПУ понял, что впереди у него никаких перспектив нет. 4 февраля 1931 года он покончил жизнь самоубийством.

В «национал-уклонизме» были также обвинены второй секретарь ЦК КП(б) И. А. Василевич, редактор газеты «Красная смена» П. Р. Головач, заместитель наркома просвещения БССР писатель Д. Ф. Жилунович (Тишка Гартный), другие видные деятели республики.

Дела на 70 человек из 86, осужденных коллегией ОГПУ 10 апреля 1931 года по обвинению в принадлежности к «Союзу освобождения Белоруссии», были прекращены еще в 1956 году за отсутствием в их действиях состава преступления. Дела в отношении остальных 16 человек были пересмотрены в 1988 году. Отменено судебной коллегией Верховного суда БССР и постановление коллегии ОГПУ от 18 марта 1931 года в отношении Д. Ф. Прищепова, А. В. Балицкого, А. Ф. Адамовича, П. В. Ильюченка. В их действиях тоже не обнаружен состав преступления.

Под флагом борьбы с «нацдемовщиной» страшный удар был нанесен по творческой интеллигенции республики. Арестам подверглись 90 членов Союза писателей. Погибли в лагерях и тюрьмах многие видные мастера слова – Максим Горецкий, Владислав Голубок, Михаил Куделько (Михась Чарот), Михась Зарецкий, Алесь Дудар, Платон Головач. Пытался покончить жизнь самоубийством Янка Купала, нанеся себе удар ножом в бок. Первый секретарь ЦК КП(б)Б К. В. Гей, по отзывам старожилов, один из ревностных организаторов тогдашних «чисток», докладывая в Политбюро об этом случае, расценивал поступок Купалы «как протест против нашей политики борьбы с национал-демократизмом».

На допросы вызывали друзей и знакомых поэта, где им предъявлялись нелепые с точки зрения здравого смысла обвинения в антисоветской деятельности, в осуществлении связи с открытыми в Москве «контрреволюционными организациями». И самое страшное и необъяснимое – подозреваемые признавали свою «вину», клеймили себя и своих недавних товарищей. В том числе и Янку Купалу: вечера в гостеприимном доме поэта, где горячо обсуждались пути развития культуры Белоруссии, в показаниях, полученных ГПУ, превращались в контрреволюционные сборища, пьяные оргии, а хозяин дома выступал в роли главного идеолога «национал-демократизма».

Обратимся к документам.

Наркому земледелия БССР, бывшему члену партии Д. Ф. Прищепову, тяжело было «изобличать» Я. Купалу. Частые повторы, косноязычие, самоосуждения говорят о том, что «показания» писались под чью-то диктовку или, во всяком случае, под чьим-то надежным контролем. А ведь статьи и выступления, действительно принадлежащие Прищепову, отличали ясность и лаконичность изложения.

Из дополнительных показаний арестованного Д. Прищепова от 22 сентября 1930 года:

«Квартира Я. Купалы, как и Некрашевича (белорусский языковед, академик, вице-президент АН БССР в 1929 г. – Н. З.), тоже служила местом разных политических и партийных разговоров. Там бывали: я, Игнатовский (президент АН БССР в 1929-1931 гг. – Н. З.), Василевич (второй секретарь ЦК КП(б)Б в 1927-1930 гг. – Н. З.), Балицкий (нарком просвещения БССР в 1926-1929 гг. – Н. З.), Стасевич (заведующий отделом пропаганды и агитации ЦК КП(б)Б в 1927-1930 гг. – Н. З.), Жилунович (писатель, академик АН БССР. – Н. З.), А. Червяков (председатель ЦИК БССР в 1924-1937 гг. - Н. З.), Чарот (писатель, редактор газеты «Советская Белоруссия» в 1925-1929 гг. – Н. З.), М. Зарецкий (писатель. – Н. З.), Ильюченок (заместитель председателя «Белпайторга» в 1930 г. – Н. З.), Шипилло (директор комиссии Инбелкульта по составлению словаря белорусского языка в 1927-1930 гг. – Н. З.) и другие партийцы, а также беспартийные интеллигенты: Лесик (академик АН БССР с 1928 г. – Н. З.), Колас, Тремпович (сотрудник Белгосуниверситета в 1930 г. – Н. З.), Ал. Цвикевич (ответственный работник Белгосиздательства с 1929 г. – Н. З.), Ластовский (секретарь АН БССР с 1928 г. – Н. З.) и другие. Там затрагивались самые разнообразные политические вопросы, о них говорили между прочим, но этот разговор «между прочим» имел практический характер, потому что когда А. Балицкий и др. партийцы говорили о выдвижениях тех или иных кандидатур, то эти кандидатуры работников потом выдвигались, назначение их проводилось. Безусловно, квартира Янки Купалы служила местом для национал-демократической интеллигенции, которая пользовалась квартирой Янки Купалы для того, чтобы, пользуясь присутствием там разных партийцев, использовать эту квартиру для проведения своей национал-демократической политики. Фактически квартиры Я. Купалы и Некрашевича служили главным местом, где встречались партийцы с беспартийной интеллигенцией, и первое место, конечно, занимала квартира Янки Купалы. Его авторитет был очень велик как среди беспартийной интеллигенции, для которой являлся «властителем дум», так и среди партийцев. Для меня лично он являлся очень большим авторитетом, и я его считал барометром белорусской интеллигенции, которая его считала своим кумиром. Каждым стихотворением Я. Купалы зачитывались.

– Национал ли демократ Я. Купала?

– Да, безусловно, нац[ионал]-демократ и его стихотворения в советском духе по моему мнению были формальными, потому что, например, стихотворение «Сыходзiлiся [так в тексте показаний] вёска з яснай явы, як сон маркотны, нежаданы» – так было напечатано.

Фактически было написано так: «сыходзiлiся вёска з яснай явы, як сон i сумны i жаданы» и только, кажется, под напором тов. Ульянова (представитель наркома иностранных дел СССР при СНК БССР. – Н. З.) Я. Купала переработал свое стихотворение, которое и получилось таким, что Я. Купала за коллективизацию, за социалистическое сельское хозяйство. Между тем, Янка Купала идеализировал деревню – по «нашенивски» и с такими взглядами на идеализацию вёски единоличного х[озяйст]ва остался. По моему мировоззрению, он, безусловно, остался до конца «нашенивцем» и остался таковым и сейчас. Я. Купала вообще говорить на коммунистические темы не умеет, но его короткие замечания по тем или иным вопросам были, безусловно, безгранично авторитетны для белорусско-национал-демократической интеллигенции, для которой он был кумиром. Такой же политический вес его замечания имели для партийцев. Пользуясь тем, что он народный поэт, его квартира для национал-демократической интеллигенции, безусловно, служила политическим клубом. Там (на квартире) устраивались политические банкеты, на которых присутствовали партийцы и беспартийные. Кроме этих банкетов, завсегдатаями у Я. Купалы были – П. Ильюченок, Шипилло. Оба последние, хотя и члены партии, являются законченными национал-демократами. К такой категории принадлежу и я. Национал-демократом я сделался благодаря частым встречам с национал-демократической интеллигенцией у Я. Купалы, а также и под влиянием Я. Купалы, которого я очень любил как талантливого поэта Белоруссии, голос которого для меня служил безграничным авторитетом.

Я. Купалу нужно считать как самую видную фигуру среди интеллигенции, но, чтобы он сам ставил политические вопросы, я этого не слышал, но замечания свои он делал и почти всегда.

Вся белорусская интеллигенция с ним очень считалась, поэтому его замечания имели большой вес для нас, партийцев и беспартийной интеллигенции, и он являлся самым авторитетным человеком для белорусской нац[ионал]-демократической интеллигенции и этим самым он являлся одним из лидеров белорусской нац[ионал]-демократической интеллигенции. Насколько я помню, он был и для нас, партийцев, выразителем всех дум белорусской нац[ионал]-демократической интеллигенции и, поэтому наше хождение к нему, также хождение к нему беспартийной интеллигенции носило политический характер.

Д. Прищепов.

22. IХ. 30 г.

На квартире у меня, когда я был беспартийным, кажется перед моим отъездом на Полесскую станцию, был у меня Г. Горецкий (директор Института сельского и лесного хозяйства при СНК БССР в 1927-1930 гг. – Н. З.) и не помню, был ли кто-нибудь еще или нет. С ним я говорил о том, что бьют белорусов и белорусских коммунистов и что Василевич прошлепал и проводя при Кнорине (первый секретарь ЦК КП(б)Б в 1927-1928 гг. - Н. З.) оргработу, не поназначал секретарями своих белорусских партийцев, тогда бы ничего этого не было и белорусов бы не били. Я ему сказал, что было время, когда я был связан с большинством секретарей окружкомов. Я вместе с Волынским пользовался большой властью и не допускал таких фактов, чтобы били наших работников. А теперь положение такое, что белорусский актив дискредитировали, поснимали с постов, поисключали из партии и единственная надежда на Западную Белоруссию. После этого я просил у него собрать мне материалы по статистике, потому что я хотел писать работу по аграрному вопросу Зап[адной] Белоруссии, а также «социально-экономические причины громадского движения». Г. Горецкий мне, помню, перед отходом сказал: «Да, правильно, бери установки на десятки год». После этого я с Г. Горецким не встречался. Звонил один раз о том, чтобы осмотреть выставку, но Г. Горецкий сказал, что не прислали лошадей с картофельной станции, и я на выставку не поехал. Звонил я Г. Горецкому из квартиры Я. Купалы, где был вместе с М. Зарецким. Там, на квартире у Янки Купалы, проживает один студент, которому я предлагал написать экономическую работу на тему «Может ли быть организована в Белоруссии самостоятельная финансовая система», он мне что-то сказал – я не помню, но я сказал, что политикой теперь заниматься не буду, а буду изучать нормы навоза и проблему урожайности белорусского Полесья.