В те дни на Востоке - Тимофей Чернов

Бойцы побросали лопаты и кирки, окружили командира роты. Лейтенант вынул портсигар, начал угощать всех табачком, спросил:

— Не слышали последние новости? Второй фронт открылся.

— Наконец-то! А то уж весь мир заждался! — радовался Веселов.

— Мать честная! Теперь Гитлера с двух сторон жать будут, — ликовал Быков. — Глядишь, к осени и «хенде хох» закричит.

Веселов, выпустив изо рта дымок, сказал:

— Илья Эренбург писал в газете, что путь солдата домой лежит через Берлин. Это у тех, кто на Западе, а у нас?

— А у нас через Харбин, — вставил Шумилов.

— Как японцы себя ведут? — спросил Арышев.

— Притихли, не лезут больше. И ночью свет в городе не зажигают. Видно, нас побаиваются, — объяснял Шумилов. — А мы все стараемся, оборону создаем. Зачем?

— А ты знаешь, что у них на уме? — вспылил Старков. — Сегодня притихли, а завтра заревут: «Банзай!» Думаешь, зря большую армию держат?

Соседние подразделения стали уходить к месту расположения батальона.

— Пора на обед, — распорядился Быков. — Строиться по взводам! Вскоре рота собралась в лощине, где стояли в два ряда палатки.

Тут же по соседству дымила походная кухня.

Арышев привез из полка почту, раздал бойцам. Сам тоже получил два письма от Тани. Одно начиналось стихами:

«Здравствуй, дорогой, родной, любимый, Мой хороший, ненаглядный мой.

Полететь бы птицей быстрокрылой, Чтоб скорей увидеться с тобой.

Мне в твои глаза бы наглядеться, Не стыдясь, тебя расцеловать, И теплом той встречи обогреться, А набравшись силы, снова ждать…

Милый, прошу не смеяться: писала не столько умом, сколько сердцем».

Другое письмо было в прозе.

«Я как-то говорила тебе, что побеждает тот, кто умеет ждать. Конечно, ждать не легко, но я уже к этому привыкла. Порой такая навалится тоска, что готова убежать куда-нибудь. Но как представлю, что бы ты подумал, взглянув на мою мрачную физиономию, и на душе становится веселей. А когда случается какая-нибудь служебная неприятность и так испортится настроение, ну хоть реви, опять вспоминаю о тебе, твои слова, которые ты говорил солдатам: «Выше голову держи, грудь колесом — орлом будешь!»

Иногда думаю, а правильно ли я делаю? Как бы он поступил в таком случае? И знаешь, это оберегает меня от неверных поступков».

На следующий день на рубеж приехал новый командир дивизии полковник Громов — высокий, мускулистый, светлолицый. На фронте Громов командовал дивизией, которая участвовала в операции на Курской дуге, освобождала Харьков и другие города.

Офицеры говорили:

— Не все от нас брать, надо и к нам посылать.

— У нас брали неопытных, а возвращают обстрелянных. Для чего это делалось, было всем понятно.

Громов осмотрел оборонительные работы и собрал офицеров. Все ждали, что комдив будет ругать за недостатки, которые увидел, заставит многое переделывать, усовершенствовать. Но полковник заговорил о другом.

— До сих пор наша армия вела бои только одной рукой, а вторую держала наготове, чтобы дать отпор в случае нападения восточного соседа. Однако и одной рукой наши войска сумели обратить вспять фашистские полчища. Вторая рука — это забайкальцы и дальневосточники. Все эти годы вы зарывались в землю, укрепляли границу, а японцы злорадствовали и провоцировали конфликты. Сейчас они реже устраивают провокации, больше подумывают об обороне. Мы тоже меняем свою тактику и стратегию. Хватит зарываться в землю и ждать нападения. Пора приступить к отработке наступательных боев. Видимо, в скором будущем встанет необходимость разрешить дальневосточный вопрос — ликвидировать третье колесо на пресловутой оси Рим — Берлин — Токио. К этому мы должны быть готовы.

Офицеры переглянулись, оживленно загудели. Громов продолжал:

— На днях мы будем проводить дивизионные тактические учения: отрабатывать марш, штурмовать опорные пункты, прорывать укрепленную полосу обороны. Лучшее, что накоплено у нас в боях с немецкими захватчиками, мы должны взять себе на вооружение применительно к нашим условиям. Приказываю приостановить оборонительные работы на границе и возвратиться на зимние квартиры.

Глава третья

Какагаши — дачное местечко на берегу Желтого моря близ Дайрена[7]1. Этот живописный уголок, утопавший в зарослях белых акаций и вечнозеленых кипарисов, Семенов избрал местом постоянного жительства. В 1932 году недалеко от песчаного пляжа на склоне горы он выстроил кирпичный трехэтажный особняк и жил в нем со своей семьей.

…Ранним майским утром, когда солнце только что выплыло из-за моря и купало свои лучи в дымящейся глади, Семенов вышел из спальни на большой полукруглый балкон. Тучный, в белой сорочке, в светло-серых шортах, он постоял с минуту, полюбовался морем и зашагал вниз по лестнице.

За горой, в долине, простирался фруктовый сад, который обслуживали наемные китайцы. Тут же была конюшня, где содержались атаманские лошади. Бывший казак не расставался с конями, радел о них, часто выезжал на прогулку верхом. Вот и сейчас он нежно гладил лоснящуюся шею своей любимицы, рыжей кобылицы Машки. Раздувая розовые ноздри, Машка топталась на месте и тихо прерывисто ржала, как бы на что-то жаловалась хозяину.

— Успокойся, успокойся, дурашка. Что тебя Данила плохо холит? Вот ужо мы ему наломаем репицу до сукровицы.

Семенов почесал густую гриву кобылицы, пошлепал по жирному крупу и пошел на берег моря. Хорошо до завтрака прогуляться на свежем воздухе! Это придает бодрость, сгоняет жирок. Правда, здоровьем бог не обидел атамана, однако при подъеме он стал чувствовать одышку. К тому же усилилась боль в ноге, раненной в годы гражданской войны взрывом гранаты-лимонки, брошенной членом подпольной большевистской организации в Читинском театре. Поэтому Семенов ходил с тросточкой, слегка припадая на одну ногу.

По утрам его мучила бессонница: не давали покоя думы о России, особенно в последние годы, когда началась война. Первые месяцы Семенов восторженно приветствовал успехи немцев, шагавших по Украине и Белоруссии. В этом марше хотелось принять участие и ему. Он публикует в газетах письмо генералу Власову, предлагает послать в «добровольческую армию» конный корпус и внести свою лепту в борьбу с большевиками. Но услуги не были приняты. Возможно, Власову не хотелось делиться своей будущей властью с казачьим атаманом, а может, обстановка на фронте не благоприятствовала. Как бы то ни было, письмо осталось без последствий. Это задевало самолюбие атамана. Однако в дальнейшем, когда немцы стали терпеть поражение, атаман благодарил судьбу за то, что не удалось связаться с Власовым.

Впрочем, радоваться пока было нечему. Поскольку Германия шла к краху, а Советская Россия усиливалась, это не сулило ему ничего хорошего. Лучше было бы начать войну сейчас, навязать СССР второй фронт на Востоке. Но разве убедишь японских генералов! Говорят, надо подождать. Что ж, к этому ему не привыкать. Уже много лет он ждет, когда они займут Сибирь, а его поставят правителем. Эту идею японцы предложили ему еще в 1920 году, когда он был главнокомандующим вооруженными силами «Российской восточной окраины». Но Красная Армия разгромила белогвардейские банды вместе с иностранными интервентами. Семенов ушел в Маньчжурию, жил в Японии, затем перебрался в Дайрен. Японцы стали охладевать к нему и забыли свои обещания. Но в 1926 году о нем вспомнил военный министр барон Танака. Он пригласил атамана в Токио и поведал о том, что ему, барону, предоставляется возможность сформировать новое правительство и стать премьер-министром. Но оппозиционная партия обвиняет его в незаконном израсходовании 20 миллионов иен, предназначенных парламентом на вооружение белогвардейцев в Маньчжурии.

— Если бы господин атаман заявил под присягой генеральному прокурору, что деньги пошли на поддержку русских белогвардейцев, мой престиж был бы восстановлен…

Семенов, разумеется, так и сделал.

Став премьером, Танака обещал атаману направить свою деятельность на осуществление давно намеченных планов — отторжение от СССР Сибири по Урал и создание «Буферного государства», во главе которого станет он, Семенов.

Атаман был окрылен. Начал деятельно готовить белую эмиграцию к войне с Советами. По его указанию генерал Бакшеев сформировал в Трехречье боевые отряды — «Союз казаков».

В 1938 году японцы решили проверить силы Красной Армии. В Дайрен приехал генерал Андо, начальник Харбинской военной миссии. Он сообщил Семенову, что предполагается диверсия, которая может вылиться в оккупацию Приморья. В этой операции отводилась роль и белогвардейцам: сражаться вместе с японцами, выполнять обязанности переводчиков, поддерживать «новый порядок» среди покоренного народа.