Учимся говорить по-русски. Речь электронных СМИ в контексте медиастилистики - Коллектив авторов

включая и организаторов сегодняшней конференции, решают этот вопрос положительно, что оправдывается противопоставлением СМИ как печатной продукции (газеты, журналы) и СМИ как «дальновидения» (в полном соответствии с этимологией слова телевидение, восходящего к новолатинскому televisio), а также и «дальнослышания» (радио). Различие в способах транспортировки информации потребителю имеет важное значение, поскольку определяет масштаб охвата целевой аудитории.

Неопределенность виртуального (визуального и/или аудио) пространства обусловлена прежде всего отсутствием того фактора, который известен под названием «цензура». Я не берусь оценивать наличие внешней цензуры по шкале «хорошо-плохо», но «неподцензурное» внешним обстоятельствам слово наделяет человека такой степенью ответственности, которая проявляет в нем личность. Вспоминая Н. Бердяева, можно сказать его словами, что именно ответственность «соответствует достоинству свободных» [Бердяев 2000: 282]. Бесспорно, что поведенческие конвенции, включающие и коммуникативные, подвержены историческим изменениям, как им подвержены все нормативные ориентиры социума. Приведу один занятный пример из истории русского этикета.

В «Очерках академической деятельности Ломоносова» Я. К. Грот подробно описывает конфликтную ситуацию, спровоцированную сообщением в академических ведомостях о новопожалованном в камер-юнкеры Иване Шувалове, где он был назван по имени, но без отчества, а само сообщение давалось «не как указ, а как газетное известие» [Грот 1865: 20]. Обозначение лица по имени и без отчества не допускалось жанрово-стилистическим регистром текста газеты, поскольку не соответствовало принятым тогда конвенциям и квалифицировалось как нанесение серьезного ущерба, который не мог быть компенсирован извинениями, а требовал наказания. Наказание приняло вид приказа от имени президента академии сделать виновным «пристойный выговор» в канцелярии с угрозою штрафа в случае повторения «подобного проступка».

Для современной русской культуры (а это особенно заметно в медиапространстве), упорно пренебрегающей отчеством, с которым связаны такие прагматически значимые смыслы, как, например, социальная дистанция между говорящим и слушающим (возрастная или статусная), описанная Гротом ситуация стала нормой: часто слышим с экранов телевизоров и по радио Владимир Путин, Дмитрий Медведев, Борис Ельцин. А в том, что собеседники могут обращаться друг к другу по фамилии, для современного человека тоже нет ничего странного, тогда как в правилах хорошего тона, изданных в 1889 году в Санкт-Петербурге, такое обращение стоит под запретом, правда, гендерным: «Женщина никогда не должна называть мужчин по фамилиям» [Юрьев, Владимирский 1889: 143]. На память приходит переводчица из фильма «Осенний марафон» в исполнении Г. Волчек, которая к своему коллеге иначе как «Бузыкин» и не обращалась.

Задолго до Грайса [Грайс 1985] и Лича [Leech 1983] И. Кант в работе «Антропология с прагматической точки зрения» сформулировал «пять НЕ» успешной коммуникации. Разграничивая понятия «темперамент» (то, «что делает из человека природа» и что имеет «аффективную цену») и «характер» (то, что человек «сам делает из себя» и что «имеет внутреннюю ценность, которая выше всякой цены» [Кант 1999: 541]), Кант определяет суть характера как «оригинальность образа мыслей» [Там же: 542], которая естественно проявляется в речевом поведении человека. Поэтому «основоположения, касающиеся характера», излагаются им как базовые коммуникативные принципы, сформулированные негативно, в виде запретов, например: «Не говорить преднамеренно неправды, а потому говорить осмотрительно», «Не льстить», «Никогда не нарушать своего (свободного данного) обещания» [Там же: 543]. Эти запреты прочно стоят на сознательном, а потому свободном выборе человека, отвечающего за последствия своего выбора, что и называется в русском языке словом ответственность.

Этика ответственности как одно из важных направлений современной философской мысли пришла на смену этике свободы, где поощряется своеволие индивида, чреватое анархией, и этике справедливости, настаивающей на равных правах для всех, что не исключает социальных конфликтов. Ответственность потому считается выше свободы и справедливости, что она дает человеку возможность «ручаться за себя как за будущность, как это делает обещающий» [Ницше 1990: 440]. Этика ответственности предлагает индивидууму быть таким, чтобы он мог «распоряжаться» своим будущим, обеспечивая его лучшее проявление и предусматривая возможные негативные последствия своего поведения, речевого в частности. Одним из своих интенциональных объектов эта этика по праву считает коммуникативную сферу социума [Канке 2000: 300], поскольку именно в ней проявляется система ценностных ориентиров человека говорящего и именно в ней проявляется его ответственность как забота о будущем языка. Коммуникативная сфера — это и то пространство, на котором возводится здание репутации личности, в том числе языковой.

Справедливости ради следует отметить, что этический лексикон, актуализованный в современной речи, сильно поредел, и такие слова, как репутация или честь, редко услышишь в публичной речи. И слово порядочность тоже. А саму порядочность как важнейший нравственный регулятор жизни социума С. Г. Воркачев, основываясь на анализе базы данных Национального корпуса русского языка, обозначил как «реликтовое чувство» [Воркачев 2016].

Остановлюсь на одной, на мой взгляд, важной и актуальной для публичной речи проблеме, непосредственно связанной как с этикетом, так и с этикой ответственности, — это извинения за употребленное слово, отражающее актуализированную, то есть в режиме «онлайн», рефлексию говорящего над своей речью. Эти извинения говорящего в связи со сказанным им могут выполнять разные функции — как собственно «извинительные», так и оценочные. За что извиняются в пространстве телеэфира? За «пафос» (слова предательство, нация победителей), за «высокий слог» (сопричастность), за «простоту выражения» (нести пургу), за специальные термины и слова профессионального жаргона: И многие читатели были заточены, извините меня за это слово, не на интеллектуальную литературу (ТВ «Тем временем» — 17.09.12); Если мы, извините меня за моветон, просто втупую будем выкачивать деньги из бюджета, тогда ничего не получится (В. В. Путин. ТВ, 1 канал — 29.03.13); Выходили тусовочные люди и несли всякую пургу, простите за простоту (ТВ — 18.04.2011); Они могут сделать из него, простите за психотерапевтическое выражение, овощ (ТВ «Культура» — 18.04.2011).

Обращает на себя внимание такая стилистическая особенность субъектов телеречи, как осознаваемое совмещение стилистически несовместимого в пределах одного текста: заточены, втупую, нести пургу, выкачивать деньги, за что и приносится извинение, и интеллектуальная литература или моветон. При этом само извинение может выражаться и имплицитно, облекаясь, например, в форму оправдания выбора слова: Этот класс (речь об интеллигенции), эта прослойка — приходится употреблять этот термин, поскольку других нет…; Простите, нет другого термина, будем называть их «новой интеллигенцией», «креативным классом» (ТВ «Тем временем» — 04.06.12); Сейчас, в эпоху тотального пиара — употребляю не без брезгливости это слово… (ТВ «Академия» — март 2011).

В сферу ответственности говорящего за свои слова входят и все языковые способы ее снятия. Эта проблема связана с более широкой проблемой имперсонализации речи, исследованной П. Серио на материале политического дискурса советской эпохи (discours sovietique) [Seriot 1985]. Помимо описанных им способов «обезличивания» речи, присущих русскому языку изученного им периода, существуют и другие способы