Рассказы о любви разных авторов - неизвестен Автор

Ты писал стихи! Ты сам их сочинял! Твоя значимость, обилие твоих талантов изумляли меня. Я гордился тобой, я даже немного гордился собой хотя бы за то, что ты - мой брат, а я - твой брат.

Весь следующий год ты занимался химией. Иногда ты приглашал меня и моих друзей и показывал химические фокусы. Казалось, что твоя власть над материей не имеет предела. Жидкость легко меняла свой цвет, повинуясь твоим заклинаниям, ты смешивал самые обыденные вещества, потом садился за стол, брал свою гигантскую чашку, отхлебывал чай - и смесь по непонятной прихоти загоралась!

Мой брат - волшебник. Теперь я представлял себе другое будущее. Я представлял твою волшебную лабораторию. Я приезжаю. Ты встречаешь меня в чистеньком белом халате. Проводишь меня через настоящую химическую фабрику, и мы попадаем в огромную комнату на крыше этой фабрики. Ты берешь несколько колбочек, наполненных разными жидкостями, смешиваешь их в стеклянном химическом чайнике, разливаешь по огромным чашкам - и мы пьем наш любимый, невероятно сладкий чай. И я знаю, что тебе не нужно ничего рассказывать - твои магические жидкости отражают все, что происходит в мире. И мы сидим, пьем чай.

Да, и, самое главное, слушаем при этом твою любимую музыку. Поначалу она мне не нравилась. Она казалась слишком ритмичной, но неправильно ритмичной, она казалась шумной, вязкой, с неприятными металлическими отзвуками. Потом я привык, а дальше - полюбил эту музыку.

Летом ты уехал в спортивный лагерь. Ты всерьез занимался спортом. Мы с мамой и с папой приезжали поболеть за тебя, на чемпионат. Все были очень рады, когда ты занял второе место. Один ты был недоволен. Ты тогда объяснял мне, что за два года еще ни разу не занял первого места - "вечно второй". Для тебя это было все равно, что "вечно последний". Ты мог быть только первым.

И ты стал первым, но уже в следующем году.

Этот год я помню очень хорошо. Ты победил на трех районных олимпиадах. Ты победил на областной олимпиаде (не спортивных - предметных). А летом ты занял первое место на одном из самых престижных спортивных соревнований.

Потом ты уехал - и уехал навсегда. Сначала в специализированную химическую школу, потом поступил в Университет.

Дом опустел без тебя.

Альфа умерла. Я разводил золотых рыбок, но постоянно забывал их кормить, и они все погибли.

В школе постоянно напоминали о тебе. Учителя, видя, что я не могу справиться с совершенно очевидными вещами, говорили: "А вот твой брат..."

Я начинал тебя ненавидеть.

Ты не любил писать письма. Родители нервничали. Мне это было тем более обидно, потому что я видел, как они радовались каждой весточке от тебя. Когда ты вызвал нас на переговоры, мы всей семьей шли на переговорный пункт. По дороге мама хвасталась всем знакомым, что ты стал еще умнее и серьезнее, а папа покупал мне на каждом углу мое любимое мороженое.

Потом мы купили торт, сидели на кухне и вспоминали, былые времена, когда на этой же кухне сидел ты, читал книгу, пил свой любимый очень сладкий чай.

Хотя... Я тогда же прочитал в твоем письме, что ты пристрастился пить очень крепкий чай без сахара, а книжки по вечерам читаешь, сидя в коридоре.

Каждый раз, получая твое новое письмо, я чувствовал, как ты изменился, я при этом совершенно не менялся, оставаясь отражением твоих былых привычек. Я пил сладкий чай, я слушал все ту же музыку, я любил сидеть вечером в тапочках на кухне и смотреть на звездное небо.

Я смотрел на звездное небо, я вспоминал тебя, я ждал, когда ты приедешь на каникулы, когда ты пришлешь очередное письмо.

Ждал, когда я проснусь, приду еще сонный на кухню, а ты - там, ты приехал ночью, когда я спал. Я не стану бросаться с воплем тебе на шею. Я знаю, тебе нельзя мешать, ты думаешь. Я сяду напротив. Точнее, нет, не сразу. Сначала я сделаю два очень вкусных бутерброда: один - для тебя, другой - для меня.

Я буду пить чай, есть бутерброд, чувствовать, что ты сидишь рядом со мной. И я буду мечтать стать таким же волшебником, как ты, чтобы уметь остановить время. А потом сидеть вечно рядом с тобой, жуя бесконечный бутерброд, отхлебывая из бездонной кружки чай.

Прощай, до встречи. До настоящей встречи - в твоей магической башне, в твоей волшебной лаборатории, на нашей кухне, на которой остановилось время,

Твой младший брат

Подсобная любовь

Я сидел в подсобке на полу и ждал Яму. Подсобка - небольшая вытянутая комната, стены которой заняты сплошными шкафами. В них общежители могут хранить свои вещи, но шкафы пустуют, а может быть и хранят, по правде, я туда никогда не заглядывал.

Еще в подсобке есть стол, только стол тут и есть, если считать шкафы стенами.

В подсобке одно окно, выходящее в асфальтированный общежицкий дворик. С двух сторон от двери - по тесному шкафчику. Открыв дверцу одного из них и правильно вставив доску, можно запереться изнутри. Сейчас доска спрятана в шкафчике. Запираться умеют, конечно, не все - это полутайна старожилов подсобки.

Я сидел на полу посреди подсобки лицом к окну, у которого стоит стол. Яма на кухне, в двух шагах по коридору, готовила еду, с которой скоро должна была придти в подсобку. В коридоре тихо, потому что уже поздно. Слышно, как Яма разговаривает на кухне с Асыкой. Конечно, не слова, а только голоса и смех.

Асыка - лучшая подруга Ямы. Она очень хорошая, но в ней ничего нет от женщины. То есть, может быть, и есть, но я настолько толстых женщин воспринимаю только как людей.

Асыка смешлива и очень умна. Лучше всего - с ней, всегда жалко, когда она уходит, оставляя нас с Ямой одних, хотя уже давно хочется прижаться друг к другу.

Я сидел на полу бессмысленно, почти ни о чем не думая, только прислушиваясь к тому, что происходит на кухне, хотя ни слова не разбирал. Я ждал Яму. Правда, я думал о том, придет ли с нами есть Асыка, или мы сразу останемся одни. Еще мне хотелось знать, скоро ли сготовится еда, я был голоден и ждал Яму, но не шел на кухню, потому что тягучее мучение, доставляемое мне ожиданием, граничило с наслаждением.

Еще я читал надписи на шкафах, почти автоматически, не проникая в их смысл. Сейчас ни одной не помню, в основном это были стихи местного наполнения.

Я ждал долго и думал, что еда давно сготовилась, а Яма болтает с Асыкой, и все еще неясно, придет ли она с нами есть. Иногда я терял терпение и только отрывался от пола, но каждый раз мне казалось, что разговор смолкает, что Яма уже выходит из кухни и прощается с Асыкой.

Я уже не хотел есть, а только видеть Яму, хотя не прошло и десяти минут, и все это время мне был слышен ее голос, я уже сам не знал, чего я хочу.

И я понимал, что мучил бы себя бесконечно, предпочитая ждать, сидя на полу, но наконец Яма пришла в подсобку, и я расслышал удаляющиеся шаги Асыки по коридору.

Яма пришла с кастрюлькой дымящейся вермишели.

В этот вечер Яма, как и обычно, была одета в легонький голубенький с цветочками халат. Собранные в хвост волосы болтались сзади головы.

Вермишель, конечно, слиплась в кастрюльке, и больше ничего у нас не было, потому что уже поздно и не у кого попросить. У Асыки самой никогда ничего. Яма все-таки сказала, что сейчас посмотрит, и снова вышла, поставив кастрюльку прямо на пол. Я вздохнул и стал смотреть на вермишель, потому что кастрюлька была без крышки, и все это быстро остывало. Я думал, что ямины соседки, конечно, спят, и все равно у них ничего нет в комнате. Перед глазами стояла вермишель, и я слышал, как Яма легко ступает по скрипучему коридору, и потом дважды всхлипнула дверь ее комнаты.

Мне хотелось попробовать вермишель, но я не стал бы этого делать без Ямы. Было жалко, что вермишель остывает, но ничего не поделаешь. Мне показалось, что Ямы нет долго, и лучше было съесть вермишель такой, но горячей.

Теперь стояла тишина, в подсобке были только я и вермишель, которая еще дымилась.Я мог поставить вермишель на стол, но не стал. Я не смел прикасаться к вермишели.

Я сидел так же неподвижно, как и когда Яма с Асыкой были на кухне. Слегка скрестив ноги.

От долгого сиденья и прислушивания я начал впадать в какое-то оцепенение. Тогда я встал и сделал несколько шагов. Прислушался, по- прежнему было тихо. Еще раз вздохнул. Вынул руки из карманов лже- джинсовых брюк (такие тогда носили) и посмотрел на них. Руки как руки.

Брюки были немного малы. Я немного отряхнул их сзади одной рукой и наклонился к одной из настенных надписей с ироничным выражением лица. Ирония означала: я бы написал лучше. Я уже даже начал сочинять послание ко всем шкафо-писцам (придумал их так называть), а их произведения дверо-виршами.

В стихах, которые я так и не дочитал, один из подсобников сравнивал другого с Пушкиным и Македонским - на основаниии его имени. Обоих я, естественно, знал, что и заняло меня на некоторое время.

Услышав шаги возвращающейся Ямы, я начал невнимательно дочитывать, мне почему-то не хотелось, чтобы она застала меня за этим, я даже боялся, что она войдет и застанет меня согнувшимся у шкафа. Но я , хотя уже почти не читая, только когда Яма взялась за ручку двери, быстро разогнулся, отвернулся от надписи и принял другое выражение.