Год - тринадцать месяцев (сборник) - Анатолий Емельянов

— Приходи, — ответила она, сдерживая улыбку. — Дом-то ваш.

— Когда это было! Есть квас, как говорится, да не про вас.

— Отчего же, — тихо возразила она. — Приходи, для тебя дверь всегда открыта.

— Вот нынче же и приду! — сказал он с какой-то даже уверенностью в том, что хозяин положения, как и ожидалось, он.

— Вечером… — Юля опустила голову. — Не знаю, когда приду домой… Приехал Юра, сын Натальи, так сегодня надо провожать, а поезд ночью…

— Вот как! — вырвалось у Алексея Петровича с огорчением.

— И Анну тоже провожаем.

— Анну?

— Да, нашу героиню. Разве ты не знаешь?

— Настоящую Героиню? — спросил он, думая, что «Героиня Анна» это кличка.

— Да, настоящую! В самом деле не слышал разве? — удивилась Юля Сергеевна, потому что считала, что ихнюю Анну знает не только Чувашия, но и вся страна.

— Нет, — признался Алексей Петрович. — Не слышал…

Он попытался вспомнить, говорил ли ему Сетнер что-нибудь о «Героине Анне», но ничего не вспомнил.

— Как же! Да ее портрет в Чебоксарах на самой главной доске Почета!..

Алексей Петрович пожал плечами. Он ведь не знал, где там в Чебоксарах эта главная доска Почета.

— Ну хорошо, — сказал он. — Куда же вы провожаете сегодня вечером свою героиню?

— В отпуск уезжает, на курорт по путевке.

— Ах, вон как! Едет на курорт! Шигалинцы уже ездят среди лета на курорты! — В его голосе звучала ирония и огорчение: ну и ну, ловко же она отбоярилась от него! А он-то надеялся, ждал… Ему сейчас и в самом деле казалось, что он и надеялся, и ждал, и что его сердце переполнено чувством. Ловко! Видно, сегодня вечером у нее не только проводы, да и что же за персона такая племянник Юра, чтобы его провожать? Нет, не зря, видно, говорят о том женихе — как его? Геронтий, что ли? И он едва сдержался, чтобы не спросить сейчас Юлю об этом Геронтии.

Она пошла, махнув ему рукой. И с такой непринужденностью, с таким приятельским жестом, будто они каждый день видятся по нескольку раз, будто Алексей Петрович — так, обыкновенный человек!..

А она уходила все дальше и дальше, и походка ее была все так же легка, как когда-то. Идет словно и не касается земли, идет как летит. Неужели не обернется? Нет, не оборачивается. Вот и поворот скоро. Неужели и здесь не посмотрит назад?! И показалось Алексею Петровичу, что все-таки посмотрела Юля, чуть головой повела, совсем чуть-чуть!.. Вот тебе и «первая любовь», вот тебе и «побежит», как уверяла сестра, только, дескать, пальцем помани. Первая любовь… Нет, это не зря говорится. Таких чувств, таких сладких мук он уже и никогда после не переживал. Вся душа трепетала, как жаворонок, стоило услышать звонкий Юлин голосок, увидеть издали ее легкую, летящую походку… «Как сложилась бы жизнь моя, если бы не пробежала между нами черная кошка?» — подумалось вдруг Алексею Петровичу. Да что ж гадать на солодовой гуще! Очень глупое занятие для пожилого человека. К тому же сусло уже из солода взято…

— Лексей, говорю! Лексей!..

Из окна, отбросив занавеску, высунулась женщина и махала ему рукой:

— Лекси, Лекси, проходишь мимо и не взглянешь!..

И во рту поблескивают золотом передние зубы.

Алексей Петрович тут же и вспомнил: «Атаман-Нюрка»! Да, когда учились в школе, эта девочка ни в чем не уступала мальчишкам, в самых разных играх участвовала наравне с ребятами, вот за это так и звали «Атаман-Нюрка». И вот однажды на лыжах катались в Красном овраге, Алексей прокладывал лыжню по целине, а вот у Нюрки не хватило терпения ждать, пока Алексей съедет вниз, и сама решила, по своей лыжне, покатилась да и налетела на пень. Когда Алексей подбежал к ней, то она уже сидела в снегу, сплевывала кровь и, глядя на эту кровь, плакала.

— Аня, не плачь, ведь солдаты не плачут и тяжелораненые, — уговаривал он ее. — Говорю тебе, не плачь!..

— Да, не плачь, у меня все зубы вылетели, — прошепелявила она сквозь слезы.

— Ничего, вот выучусь на врача и поставлю тебе золотые зубы, — пообещал Алексей тогда.

Но через день-другой «Атаман-Нюрка» уже опять вихрем летала на самодельных лыжах в Красном овраге…

— Зайди-ка на минутку! — решительно требовала она, высунувшись из окна. — Зайди, кому я говорю! — И захлопнула окно: дескать, разговор окончен и слушать отказы не желаю. И тут Алексея Петровича осенило: так ведь вот она, «Героиня Анна»!..

Она уже отворила калитку и выбежала навстречу. Ого, как раздалась! И плечи, как у борца, и грудь, как подушка!..

— Слава Героине Труда! — И Алексей Петрович, смеясь, обнял ее и поцеловал.

— Давай заходи-ка, я сама тебя прославлю! Видишь ты, идет мимо и не посмотрит! Директор тоже мне, головой небо продырил!..

— Признаю, Аннушка, признаю, зазнался, гордыня обуяла меня.

Она держалй его своей крепкой, мужской рукой за локоть и не отпускала, точно он мог убежать. Вспомнил: и мать у Анны была вот точно такой же и работала наравне с мужиками…

— Что ты смеешься сам с собой?

— Я вспомнил, как мы катались на лыжах в Красном овраге.

— Э-э, вон что!.. А ведь так и не стал ты врачом, Лекси, обманул меня. Ведь из-за зубов я и школу бросила. А у мамы сколько было горя, все ругала меня, кто, мол, такую беззубую возьмет теперь замуж?

Провела Алексея Петровича в переднюю комнату с большим круглым столом, с георгинами в вазе, а сама — сейчас! — убежала в кухню, загремела там посудой. Алексей Петрович осмотрелся. Все вещи и мебель были очень похожи на те, что видел он у сестры в доме, Да н у Димы тоже. И в таком же порядке они стояли: шифоньеры, кровати, столы, телевизоры… Но Алексей Петрович сквозь тонкую тюлевую занавеску на окне смотрел на противоположный, через улицу, дом. Когда-то дом этот, маленький, в три окна на фасад, был ихним домом, в том доме родились два его брата, погибшие на войне, и вот они с сестрой. Теперь в этом доме живет Юля. Но и дом уж не тот — отремонтирован, поставлен на кирпичный фундамент, заменены нижние венцы, пристроена терраса…

— Да подойди поближе и посмотри как следует! — сказала Анна, входя в комнату. — Думаешь, не вижу, где шаришь глазами?..

Он смутился, махнул рукой и, смеясь натянуто, сказал:

— Да что, сусло уже из солода взято!..

— Ну, не рано ли в старики-то записываться? Эх вы, городские! Вот давай приходи сегодня вечером, и Юля будет, посидим да вспомним бывалошное время…

— А почему она не вышла за Ягура? — спросил Алексей Петрович.

— За Яг-ура?! Да и я за него не пошла бы, если даже разведусь девять раз! Ой, как он пил! Пил и пил, не просыхал. Да вот как-то с пьяных глаз женился тут на одной, ну, думаем, образумится, а он еще больше. Его с работы и выкинули. Ведь до того пил, бедный, что среди бела дня черти-дьяволы мерещились, вот как пил. Ну и повесился. Двое детей осталось сиротами. Один ребенок, видно, по пьянке зачат был, так и рос дурак дураком. Жена распродала все хозяйство и уехала куда-то. — И вздохнула, жалея не то Ягура, не то эту бедную женщину. Доброе было сердце у «Атаман-Нюрки». — Разве за него должна была выйти Юля? — сказала она грустно.

Бывало, мать с такой же грустью говорила о Юле, жалея о том, что они «чего-то не разделили». Уже после того как дом в Шигалях был продан Юле за какую-то пустяковую цену, мать, жившая в городе у Алексея, но не любившая этот городской образ жизни, часто ездила в Шигали, а когда возвращалась и, оставшись с сыном с глазу на глаз, передавала привет от Юли. «Ах, какая она проворная да быстрая, — вздыхала мать. — Корову держит, свинью держит, гусей и кур полон двор… Пришлась бы она к нашему двору, да чего-то вы не разделили?..» Лишь после он узнал, что мать, приезжая в Шигали, жила не у дочери, а у нее, Юли. Видимо, тайные надежды на какое-то воображаемое счастье соединяло их и грело их души…

— Садись давай да откупорь вот бутылку, будь мужчиной.

Стол был уже весь уставлен разными закусками, а посреди стояла бутылка коньяка. Принесла Анна еще и яичницу.

— Не обессудь, что скудно тебя угощаю, я еще и печь не топила. А это зелье употребляешь? Я ведь не знаю, что директора пьют.

— Ничего, сойдет, — сказал Алексей Петрович.

— Водку если, так есть и водка, хлорофос этот! Нести ли?

— Не надо.

— И я так думаю. Наливай давай по рюмочке, а хлорофос пускай Мигулай хлещет.

— Мигулай? — спросил Алексей Петрович. Ведь и в самом деле, Николай тогда на Анке и женился, они оба не стали учиться после седьмого, Николай на тракторе стал работать, тогда еще, кажется, были МТСы… — Ну, твой Мигулай сейчас большим начальником стал, стройкой такой заправляет!..

— Все они хороши хлестать-то хлорофос этот, что начальники, что не начальники. Да и чего не хлестать, если нынче пьяницам всякое уважение? Их и лечат, за ними и уход, и по телевизору их показывают, а сколько дома с ними нянькаются, ох, беда, беда!.. Ладно, давай держи да хорошо поешь.