Ненужный. Начало пути (СИ) - Руслан Ряфатевич Агишев

Неужели тебе не хочется побывать там. Я в твоем возрасте уже бы слезно упрашивала родителей взять меня на прием. Ты представляешь, какая там красота? Катенька? Не молчи, когда тебя спрашивают? Это не воспитанно…

Глава 12

* * *

Этот дом на Второй Базарной улице ничем особым не выделялся среди своих соседей. Облицованный темным песчаником, дом производил угрюмое впечатление, еще больше усиливающееся высоким строгим крыльцом и черной входной дверью. Узкие окна второго этажа с вечно задернутыми тяжелыми шторами больше напоминали крепостные бойницы, чем окна спальни или гостиной.

Под стать своему дому выглядела и его хозяйка, мадам Ираида, вдова заслуженного ветерана имперской гвардии Виктора Камова. Непременно затянутая в строгое темное, почти монашеское, платье, с тщательно повязанной в волосах черной траурной лентой, она выглядела весьма неприветливо, всем своим видом отбивая всякое желание с ней заговорить. О ледяной холодности непременно говорили и ее соседи, всякий раз подчеркивая эти брезгливо поджатые губы, горделиво вздернутый подбородок и пронизывающий взгляд. Даже ребятня, оббивающая пороги домов во время колядок, сторонились высокой черной двери с огромными железными петлями.

И тем примечательнее была тайна мадам Камовой, которая вовсе и не являлась вдовой орденоносного имперского ветерана и никогда не учительствовала в одной из женских гимназий Орла. За ее тщательно носимой маской добропорядочной гражданки скрывалась некогда весьма опасная особа, в известных кругах отзывавшаяся на имя Катьки Шило. Еще каких-то двенадцать — тринадцать лет именно она «держала» все маломальски известные дома терпимости в столице. Почти полторы тысячи девиц — от потрепанных шалав не первой свежести и до ухоженных особ для благородных господ — уважительно называли ее «мамочкой».

Тогда и выглядела она иначе. Вместо сегодняшней бездушной, холодной особы, вечно одетой в темные одежды, по улицам ходила дама, облаченная в самые изысканные туалеты исключительно нежных пастельных тонов. Из украшений признала только бриллианты, которые носила в самых разных ожерельях, браслетах, подвесках, заколках и серьгах. А почему нет? Могла себе позволить.

Среди ее знакомых, пусть старавшихся это никоим образом не афишировать, водились и купцы-милионщики, и офицеры имперской гвардии, и даже многие из благородного сословия. По слухам в один из ее салонов частенько захаживал кое-кто из великих князей, хотя это могло быть пустой болтовней. Несмотря на это «мамочка» при каждом удобном случае этим козыряла, словно подчеркивая тем самым свою особую значимость. И это, надо сказать, в полной мере играло свою роль: и новые и старые знакомые при таких разговорах тут же делали круглые глаза и начинали многозначительно покашливать. Мол, если уж такие особы не брезгуют захаживать к «веселым девицам», то нам сам Бог велел.

Однако, всему и всем приходит конец, частенько повторяла Катька Шило. И, надо думать, имела ввиду она не только и не столько известный всем мужской орган. Собственно, руководствуясь этим правилом, она и оставила свое дело больше десяти лет назад, внезапно скрывшись с немалым состоянием в руках. А через некоторое время на Второй Базарной улице в небольшом, но уютном доме с высоким крыльцом, появилась новая хозяйка — очень религиозная, молчаливая и неприветливая особа. Околоточному она представилась вдовой заслуженного ветерана имперской гвардии Виктора Камова Ираидой Камой, прежде занимавшейся учительским ремеслом в гимназии славного города Орел. С тех пор мадам Ираида и осела в этом месте, ни о чем не горюя и ничего не вспоминая.

Правда, сегодня прошлая жизнь Катьки Шило напомнила о себе в виде племяша, постучавшегося к ней в дом в ночь-полночь. Витян в момент жандармского налета на район уличных сквадов именно к ней увел верных себе людей, помятую о каких-никаких, но родственных связях.

— Сколько помню тебя, Витяй, был ты раздолбай раздолбаем. На уме были одни бабы да бухло, а тут прямо удивил меня! Как же так получилось? Весь воровской мир гудит, что «черные макинтоши[1]» пацанву из сквадов вяжут, а ты со своей кодлой у меня сидишь⁈ Живой и здоровый? — рассадив за стол с закусками незваных гостей, мадам Ираида с подозрением поглядывала на Витяна. Явно подозревала его в двурушничестве. Мол, дорогой племяш, а не гнида ли ты, что черным макинтошам продался? — Выкладывай, Витяй все, как есть. И не дай Бог, соврешь…

Из широкого рукава строго платья женщины на мгновение выглянул кончик остро заточенного шила, обращаться с которым она умела очень и очень хорошо. Еще в «старые времена», двумя — тремя движениями так могла исполосовать «харю», что мама родная не узнала бы.

— Что вы, тетя? Какие макинтоши? Совсем что ли, старая, крышей поехала? — начал было «переть буром» Витян, старавшийся «держать марку» перед своими людьми. — Чтобы я, честный вор, продал…

Договорить он не успел. Последние слова застряли в горле, а рот с клацаньем зубов захлопнулся, когда прямо в нижнее веко воткнулся стальной кончик шила. Мадам Ираида цепко обхватила его затылок пальцами, не давая ему дернуться. Спереди же давила шилом, угрожая выколоть глаз.

— Я, сучонок, сейчас покажу тебе, какая я старая! — зашипела женщина, мгновенно преображаясь из благообразной старушки в неистовую фурию. Все вокруг аж в лице переметнулись. А один из пацанов, худой с лицом хорька, вообще, со стула свалился. — Буркала в момент выну и в баночку со спиртом положу, чтобы не испортились. Буду каждый вечер на них любоваться и вспоминать тебя, дурака. А ты станешь на паперти стоять и милостыню просить. Слепцам, говорят, хорошо подают. С голоду-то ноги точно не протянешь… И про свою кодлу можешь забыть. Вмиг всех здесь приговорю. Патрон как раз хватит.

Сухонькая ручонка женщины юркнула куда-то под передник платья и тут же вынырнула оттуда с монстрообразным револьвером, дуло которого замерло прямо посередине стола. И когда кто-то самый шустрый дергался, ствол сразу же двигался в его сторону. Поэтому через некоторое время в комнате установилась гробовая тишина, прерываемая лишь судорожным дыханием Витяна.

— А теперь я слушаю, Витяй, — ее голос удивительным образом переменился, вновь став сухим и безжизненным. Правда, помятую недавнее, никто и не подумал выдохнуть. За столом по-прежнему сидели каменные статуи, от которых мощно несло едким потом. — Тренди…

Тот, опасливо косясь на шило в ее руке, некоторое время молчал. Похоже, с духом собирался и слова подбирал. Понимал, что лишнее или неверно сказанное слово могло ему стоить глаза, а то и жизни.

— Кхе, кхе, кхе, — прокашлялся и начал. — Зуб даю, тетушка, не гнида я. Все пацан меня знают и под каждым моим словом подпишутся.

У тех, правда, на лицах совсем иное было написано. Ни за кого впрягаться они явно