Прощай, Африка! - Карен Бликсен

Сомалийцы — народ крепкий, закаленный жизнью в пустыне и на море. Тяжкие испытания, вечные тяготы, удары высоких волн и долгие века превратили женщин этого народа в такой вот твердый, сияющий янтарь.

Дом Фараха женщины украсили, как шатер кочующего племени, которому приходится в любую минуту собирать свои пожитки и двигаться в путь — увешав стены множеством ковров и вышитых покрывал. Во всем доме пахло благовонными курениями. Для них благовония — неотъемлемый признак дома; некоторые сомалийские курения удивительно ароматны. Когда я жила на ферме, я довольно редко виделась с белым женщинами, но привыкла по вечерам сидеть в доме у Фараха, с его старой тещей и молодыми девушками.

Они интересовались всем на свете, даже мелочи радовали их.

Над мелкими неудачами на ферме и забавными шутками о местных делах они безудержно хохотали, и этот смех сотней колокольчиков звенел по всему дому. Когда я стала учить их вязанию, они заливались смехом, будто я показывала им кукольный театр.

Но невинность не имела ничего общего с неведением. Они все помогали старшим и при рождении младенца, и возле смертного одра, и спокойно обсуждали подробности со' своей старой матерью. Иногда чтобы развлечь меня, они рассказывали мне сказки в Духе "Тысячи и одной ночи", чаще всего очень забавные, где о любви говорилось с предельной откровенностью. Во всех этих сказках, как правило, верх брала женщина, — героиня всегда выходила победительницей из любой ситуации, посрамив мужчин, а то, была ли она целомудренной девицей или видавшей виды женщиной, значения не имело. Их старая мать слушала эти сказки с едва заметной лукавой улыбкой.

И в этом замкнутом женском мирке, так сказать, за стенами этой крепости, я чувствовала: маленький гарнизон знает, что стоит на страже высокого идеала, иначе он не отстаивал бы с такой отвагой свои позиции; они верили в рай на земле, когда утвердится царство женщин и власть будет в их руках. В такие минуты старуха-мать както преображалась — она сидела, как массивный черный идол на троне, словно воплощение могущественного женского божества древних времен, которое существовало прежде того бога, чьим пророком был Магомет. Они никогда не отрекались от этой богини, но прежде всего они были практичны, понимали требования новых времен и обладали безграничным запасом уловок, которые всегда держали наготове.

Молодые женщины подробно расспрашивали меня о европейских обычаях и нравах, внимательно слушали, когда я им рассказывала о манерах, воспитании и одежде белых дам, словно хотели пополнить свое стратегическое образование, свой арсенал уловок, выпытывая, как женщины чуждой расы и иных обычаев побеждают и порабощают мужчин.

Наряды играли огромную роль в жизни этих женщин, что совсем не удивительно: эти одежды были одновременно военным снаряжением, завоеванной добычей и символом победы, как вражеские знамена. Муж-сомалиец, воздержанный от природы, равнодушен к еде и питью, да и к личным удобствам, он суров и неприхотлив, как его родная земля; женщина для него — предмет роскоши. К ней он стремится, жаждет ее, добивается, она — высшее благо его жизни: кони, верблюды, домашний скот тоже нужны и желанны, но дороже жен у него ничего нет. И сомалийские женщины поощряют в мужчинах эти качества. Они жестоко высмеивают слабых; но, жертвуя многим, они не дают забыть о своей высокой ценности. Эти женщины даже пару туфель не могут себе купить — они получают все только от мужчины, сами себе не принадлежат и непременно должны быть собственностью какогото мужчины: отца, брата или мужа, но при этом женщина считается самым драгоценным имуществом. Просто поразительно— к чести обеих сторон — сколько добра сомалийские женщины могут вытянуть из своих мужчин: их задаривают и шелками, и золотом, и янтарем, и кораллами. Все, что с таким трудом достается мужчинам в долгих, изнурительных торговых сафари, все бесконечное терпение, хитроумные сделки, лишения, часто связанные с риском для жизни, — все превращается в конечном итоге в наряды и украшения для женщин. Молодые девушки, у которых еще нет своего мужчины-данника, сидят в своих маленьких, похожих на шатры хижинах, изо всех сил стараются сделать прически покрасивее, и ждут не дождутся того времени, когда они смогут победить победителя и ограбить грабителя. Они все охотно и щедро делились своими украшениями, им доставляло большое удовольствие наряжать свою младшую сестрицу, самую хорошенькую, в платье старшей сестры, они даже, смеясь, надевали на нее пышный золотой головной убор, который девушкам носить вовсе не полагалось.

Сомалийцы обожают судиться, родовые распри длятся годами, и редко случалось, чтобы присутствие Фараха не требовалось в Найроби или на сходках племени на нашей ферме. В таких случаях его почтенная старая теща, когда я к ней заходила, очень тактично и умно расспрашивала меня о всех перипетиях дела. Она могла бы расспросить самого Фараха — он рассказал бы ей все, что она хотела узнать, так как очень уважал ее. Но она выбрала другой путь, очевидно, из дипломатических соображений. Это, в случае необходимости, давало ей возможность сделать вид, что в мужских делах женщины не разбираются и совсем не понимают, о чем идет речь. И если она давала какие-то советы, то изрекала их загадочно, как легендарная Сивилла, словно по вдохновению свыше, и не несла за них никакой ответственности.

На торжественных собраниях сомалийцев у нас на ферме или во время больших религиозных праздников женщины брали на себя и устройство праздника, и угощение. Сами они на трапезе не присутствовали, и вход в мечеть был им заказан, зато они считали делом чести устроить праздник на славу, проявить себя во всем блеске, однако скрывали даже от близких подруг то, что они в глубине сердца обо всем этом думают. В этих случаях они всегда напоминали мне светских дам прошлого поколения у меня на родине, так что я видела их в своем, воображении в турнюрах, с длинными узкими шлейфами. Точно так же и скандинавские женщины из поколений наших матерей и бабушек, цивилизованные рабыни добродушных варваров, оказывали честь гостям на традиционных праздниках своих мужей и повелителей — по случаю охоты на фазанов или многолюдных осенних облавных охот.

Сомалийцы с незапамятных времен были рабовладельцами, и их жены отлично ладили с туземцами, обращаясь с ними беззаботно и снисходительно. Туземцу было проще служить у сомалийцев и арабов, чем у белых, потому что у всех темнокожих народов, в общем, одинаковый темп жизни. Жену Фараха очень любили работники из племени кикуйю, и Каманте часто говорил мне, что она очень умная.

С моими белыми друзьями, которые чаще других гостили у меня на ферме, — Беркли Коулом и Деннисом Финч-Хэттоном, — эти молодые сомалийки держались дружелюбно, часто судачили о них и знали о них на удивление много. Разговаривали они с ними, как сестры, пряча руки в глубоких складках платья. Но отношения между ними усложнялись тем, что и у Беркли, и у Денниса были слуги-сомалийцы, а с ними девушки разговаривать не могли ни под каким видом. Как только Джама или Билеа, стройные, темноглазые, в красивых тюрбанах, показывались на ферме, мои молодые сомалийки исчезали с лица земли, будто они мгновенно уходили под воду: бесследно, не оставив ни пузырька на водной глади. И если в это время им нужно было видеть меня, девушки крались, таясь за углами дома, накинув на голову одну из своих широких юбок. Англичане вслух говорили, что ценят доверие к себе, но мне кажется, что в глубине души они были обижены: словно холодный сквознячок задевал их сердца — неужто их и вправду считают такими безобидными, будто они вовсе и не мужчины?

Иногда я брала девушек с собой в гости или просто прокатиться и всегда спрашивала разрешения у их матерей — как бы не запятнать репутацию, чистую, как лик Дианы. Неподалеку от фермы жила жена австралийца, очаровательная молодая женщина, мы с ней несколько лет очень дружили: она приглашала к себе молодых сомалиек на чашку чая. Это было для них великим событием. Девушки разряжались в пух и прах, напоминая оживший букет прекрасных цветов, и когда я вела машину, они щебетали за моей спиной, как птички в вольере. Им все было ужасно интересно — дом, одежда, даже муж моей приятельницы, когда они видели его вдалеке верхом на лошади или идущего за плугом. А когда подавали чай, оказывалось, что пить его дозволяется только замужней сестре и детям, а молодым девушкам пить чай не разрешалось: он считался слишком возбуждающим напитком. Им приходилось довольствоваться только сладостями да печеньем, и они пробовали это угощенье скромно и с достоинством. Мы обсуждали — можно ли девчушке, которая пришла с нами, пить чай или она уже в том возрасте, когда это будет рискованно? Замужняя сестра считала, что это ей не повредит, но сама девочка посмотрела на нас суровым, пристальным, укоризненным взглядом и гордо отвергла чашку с чаем.