Вершины жизни - Галина Серебрякова

Любовь Поля и Лауры росла с каждым днем. Тот, кто любит, всегда способен понять душу другого человека, поглощенного тем же всесильным чувством. Отныне Лауре до конца открылось сердце ее матери, захваченное на всю жизнь одной страстью. Приближавшееся материнство умиротворяло молодую женщину и вместе пугало ее. Но Лафарг — сильный, целеустремленный, вдохновенный — умел успокоить жену и развеселить ее. Вместе с Лаурой он принялся за перевод «Коммунистического манифеста» на французский язык. В свободное время, когда Поль отправлялся в госпиталь, где работал врачом, Лаура занималась хозяйством. Она отлично стряпала и шила крошечные распашонки и чепчики для будущего ребенка, которого ждала с нетерпением и страхом.

Первого января нового, 1869, года Карл и Женни узнали о рождении внука. Лафарги назвали новорожденного мальчика Этьеном, но скоро за ним прочно утвердилось прозвище Шнапсик.

Маркс непрерывно посещал Британский музей и много работал. В свободные часы с большим свернутым черным зонтом в руке на случай дождя он отправлялся в сопровождении постаревшего пса Виски в Хэмпстед-Хис. По дороге нередко Маркс заходил к кому-нибудь из старых знакомых рабочих, чтобы послушать их мнение о злободневных делах. Эккариус и Лесснер, соратники Карла со времен создания Союза коммунистов, чаще других были его попутчиками в таких прогулках. Седой, сутулый портной Лесснер не скрывал удовольствия, когда слушал Маркса. Изредка и он вставлял меткое словцо или принимался рассказывать о своих делах и наблюдениях. Его заветпой мечтой было добиться восьмичасового рабочего дня для всех трудящихся.

И Лесснер и Эккариус, случалось, очень нуждались в Деньгах, и, сам крайне стесненный материально, Маркс Делился с ними последними крохами.

— Как было но помочь, — объяснял он грустпо Энгельсу, — у Лесснера умерла жена, бедняга запутался в долгах, а Эккариуса чуть не выбросили за неуплату из квартиры. У старика, когда он пришел ко мне, на глазах были слезы. Рабочий Дюпон, самый дельный из здешних людей, сидит давно без работы. Он так скромен, что никогда без самой крайней нужды не занимает денег. А тут еще письмо от Либкнехта, который просит о ссуде… В общей сложности я роздал четырнадцать фунтов.

В августе Вильгельм Либкнехт сообщил телеграфно Марксу о значительном событии — основании Социал-демократической рабочей партии Германии. Рабочее движение ширилось и набирало мощь.

В семье Маркса всех интересовали далекие страны, волнующие маловедомой, сложной древней культурой. Все, что печаталось об Индии и Китае, жадно прочитывалось не только Марксом, но и его женой и дочерьми. Прозвищем Женнихен было Кви-Кви — император Китая, а Тусси Кво-Кво — китайский принц. Благодаря Энгельсу, связанному с Индией торговыми делами, девушки постоянно слышали о Калькутте и Дели. Они стремились в сказочно-увлекательные путешествия по южным морям. Особенно тревожил воображение впечатлительного подростка Тусси неповторимый, далекий Китай. В Манчестере она познакомилась у Энгельса с купцами, подолгу жившими в Срединной империи.

Часто, уединившись с Ленхен в просторной, чистой кухне, Элеонора принималась рассказывать о континентальной стране, где все так необычно: мужчины носят халаты, а женщины узенькие брючки; ноги и грудь женщин бинтуются с малолетства, а символом красоты считается лотос; где дети играют гробиками и народ преодолел страх смерти.

— Представь себе, в Китае существуют не писаные, а звуковые вывески. Бродячие торговцы и ремесленники установили для своих цехов звуковую рекламу. Вот, скажем, сижу я так же на табурете, ты стоишь у плиты, а за окном раздается напев фруктовщика…

— Это было бы кстати. Нет яблок для штруделя, — заметила Ленхен.

— Шипит водовоз, продавец игрушек несет свой товар в ведрах на коромысле и громко насвистывает, в руках парикмахера не унимается трещотка, а слесарь звонит в колокольчик.

— Экий шум там, однако.

— Да, у китайских улиц, как у моря и леса, свой голос, — мечтательно заключила девочка.

Тусси была всегда желанным гостем в манчестерском Морингтон-паласе, где поселился Энгельс с женой и ее племянницей малюткой Мари-Эллен, толстушкой, прозванной Пуме.

В этом доме, который был ей дорог так же, как и родительский, Тусси имела много четвероногих друзей. Любимцем ее и Энгельса стал большой весьма разумный и добродушный Дидо, ирландский рыжий терьер с квадратной бородатой мордой и горящими глазами доисторического пещерного жителя. Он постоянно сопутствовал своему хозяину в пеших и верховых прогулках. С Тусси у Дидо установились самые короткие приятельские отношения, которые пес выражал неутомимым вилянием хвоста и радостным визгом. Он, так же как и Виски, умел играть в мяч, отбивая его носом, и часто заменял пони, разрешая запрячь себя в колясочку Мари-Эллен.

В Манчестере Тусси чувствовала себя полноправной хозяйкой дома. Ее нежно любила и баловала Лицци, которой девочка помогала в рукоделии, хозяйстве и приеме гостей. Четырнадцатилетняя Тусси была особенно горда тем, что давала маленькой Пуме первые уроки немецкого языка. Она беспечно носилась по всем комнатам и только в кабинет Энгельса входила не без робости. Там, в святая святых дома, царил ошеломляющий порядок. Каждая вещь, включая тряпочку для чистки перьев, имела строго определенное ей место, и горе было тому, кто это нарушал, — всегда спокойный, мягкий в обращении Энгельс становился тогда мрачным и суровым. От волнения он начинал заикаться и с трудом усмирял в себе начинающуюся бурю. Книги и бумаги, лежавшие стопками, также были будто прикованы к столу, и домочадцы никогда но прикасались к ним.

Как-то в самом конце июня Энгельс позвал Тусси к себе. Она вошла с книгой сербских песен на немецком языке, которую читала. Осмотрев кабинет слегка насмешливым взглядом, девочка выпятила полные губы и сказала:

— У тебя, дядя Энгельс, в кабинете очень скучно и вещи так же аккуратно разложены, как в шкафу у педантичной старой девы.

Энгельс залился по-детски чистым смехом. Только Маркс мог соперничать с ним в врожденном искусстве чистосердечно смеяться и находить в этом душевную разрядку. Смех обоих друзей заражал окружающих и был радостен, будто гимн бытию.

Посмеявшись вдоволь, Энгельс сказал:

— Ого! Разница, однако, в том, что сложенное в шкафу приданое ей не пригодится, а здесь все, что видишь, находится в непрерывном действии. К тому же я слишком стар, чтобы приобретать новые привычки. Кстати, вот два письма для мисс Элеоноры от Мавра, — продолжал он и протянул их девочке.

Тусси, усевшись в кресло, погрузилась в чтение. Вдруг она снова услыхала, что Энгельс хохочет над письмом Маркса.

— Черт возьми! Карл снова раскопал кое-что у Рошфуко. Послушай-ка, Кво-Кво: «Мы все имеем достаточно силы, чтобы переносить чужое несчастье». Это ли не истина? Или вот еще: «Старики любят давать хорошие советы, чтобы вознаградить себя за то, что они уже не в состоянии больше подавать дурных примеров». Отлично сказано. А вот еще: «Когда пороки нас оставляют, мы льстим себя верой, что это мы их оставляем».

— Мавр — подлинный кудесник. Не зря он сам часто называет себя Лешим. Что еще сообщает он смешное?

— Изволь: «Короли поступают с людьми, как с монетами: они придают им цену по своему произволу, и их приходится расценивать по курсу». Умен был старый француз. «Мы часто прощаем тех, которые причиняют скуку, но мы не можем простить тех, которым причиняем скуку».

Еще одно изречение, приведенное в письмо, Энгельс, сочтя неподходящим для Тусси, прочел про себя: «Любовники и любовницы никогда не скучают друг с другом, потому что они всегда говорят о самих себе».

— Знаешь, Туссихен, — сказал Энгельс, отложив чтение, — никто не может себе представить, как часто, несмотря на то что не всегда нам с Мавром жилось сладко, мы искренне веселились в письмах. Если бы ты знала, сколько шуток запечатлено в нашей эпистолярной продукции за двадцать пять лет. — Энгельс достал ящик, в который обычно складывал письма друга. В нем было несколько десятков тщательно перевязанных пачек. Тусси подошла к креслу Энгельса и заглянула через его плечо. На столе лежал только что полученный листок почтовой бумаги. Она узнала дорогой ей непостижимый, острый, как зигзаги молнии, почерк отца. Рядом лежал ответ Энгельса, написанный четкими, красивыми, мелкими буквами.

Тусси перевела глаза на настольный календарь. Был канун первого июля.

— Завтра, не правда ли? — шепнула Элеонора.

— Да, карлик Альберих. Завтра великий день.

— Мы устроим большой праздник. Ведь ты ждал этого двадцать лет.

— Конечно, бэби. Я расстаюсь навсегда с проклятым божком коммерции Меркурием. Я наконец свободен. Ура! Ура!

Энгельс встал с чисто юношеской резвостью с кресла и подхватил Тусси на руки, как делал это, когда она была совсем маленькой. Затем он устремился в соседнюю комнату и закружил Лицци.