Кануны - Василий Белов

— Шибаниха. У тебя сколько коров?

— Одна, знаешь и сам.

— Одна, — Сопронов важно откинулся назад, постукивая по столу пальцами. — А у Рогова, у соседа твоего?

— У Рогова три.

— Три. Есть разница?

— Какая разница!

— Такая, какая е… мать! — разозлился Сопронов. — Ты что, маленький? Вчера на свет родился?

Иван Нечаев, моргая светлыми ресницами, удивленно поглядел на Сопронова. Они были одногодки, к тому же он, Нечаев, и сам служил в армии командиром. Только теперь он заметил, как разговаривает с ним Сопронов. И обида вскипела где-то между ключицами.

— Вот что, Игнаха, ты не темни! Говори сразу, чего надо. И Рогова при мне не паскудь, хорошего мужика паскудить не дело!

Сопронов сузил водянистые, цвета снятого молока глаза, переломил себя и заговорил тише:

— Товарищ Нечаев, мы собираем группу бедноты. Ты знаешь, какие теперь льготы бедноте. Из фонда ККОВ выдаем хлеб, освобождаем от самообложения. Сельхозналог — скидка, либо тоже освобождаем. Тебя первым записываю в шибановскую группу.

Нечаев еще более удивился. Игнаха назвал его не Ванюхой, как раньше, и даже не Иваном Федоровичем, а товарищем Нечаевым. Это обидело его больше всего: с Игнахой они вместе играли в рюхи, вместе уходили на действительную. Даже бурлачили в малолетстве и ходили на игрища — вместе. И вдруг теперь Игнаха сидит за столом, глядит ястребом, называет Нечаева по-новомодному, как в армии. Да еще наговаривает на соседа Ивана Рогова. А с Роговым Нечаевы тоже испокон веку не живали недружно.

— Дак как? — жестко спросил Сопронов.

— А никак! Ежели хошь, вот тебе моя правая! — Нечаев встал. — Дружки были, дружки и останемся! Только в бедноту я не пойду, я не зимогор.

— Не пойдешь, силом не потащим, — Сопронов не принял, не заметил протянутой ему руки. — Запишем и середняком. Только крепким середняком, учти! Пеняй потом на себя!

— Пошел ты к… — Нечаев выругался. — Записывай хоть в зажиточные!

— Время терпит.

Побелевший Нечаев хлопнул дверями.

Сопронов спустился со списками в избу-читальню. Человек двадцать, вызванных по повесткам, сидело на лавках. Дым густо стоял в воздухе, выедал глаза старухам и некурящим мужикам. Мужичок, рассмешивший давеча Палашку Миронову, разговаривал с Носопырем, Селька, брат Сопронова, сидел один на передней лавке. Африкан Дрынов, мужик из дальней деревни, рассуждал с Митькой Усовым, держа на коленях замасленную, пропотелую буденовку. Таня, шмыгая носом, ждала одна, а Кеша Фотиев разговаривал с ольховским знакомым по прозвищу Гривенник. Еще несколько незнакомых друг дружке старушек, мужичков и баб разместилось на задних скамьях.

Сопронов прошел на сцену и сел за накрытый розовым полотном стол, на котором стояли чернильница-непроливашка и пустой графин. Образовалась тишина, он велел Степаниде закрыть двери на крюк и встал.

— Товарищи, прошу сейчас не курить! Кому невтерпеж, пусть выйдет на волю.

Такое запоздалое, правда, но строгое предупреждение восстановило в избе-читальне тишину, люди сидели не двигаясь и стараясь не кашлять.

— Товарищи, открываю собранье бедноты Ольховского ВИКа. Есть такое предложение, президиума не выбирать. Нет возражений?

Возражений не было. Сопронов достал из кармана книжечку.

— Вопросов на повестке два, это выборы группы бедноты и распределение населенья по трем основным классам. То есть на бедняков, на середняков и на кулаков. Нету возражений?

Он оглядел ряды: собрание молчало.

— По первому вопросу вот что предлагаю. Избрать общую группу бедняков в данном общем составе. Нет возражений? Цитирую персонально по деревням. Шибаниха. Петров Алексей Иванович, Соколова Татьяна… э…

— Матвеевна! — с места сообщил Кеша. — Крестила тебя и меня.

Сопронов пропустил без последствий Кешино замечание, а Таня стеснительно опустила голову и затеребила платок.

— Значит, Соколова Татьяна Матвеевна, Фотиев Асикрет Лиодорович, Сопронов Селиверст Павлович, нет возражений? Зачитываю, товарищи, по деревне Ольховице…

— Дозвольте, товарищ Сопронов, это, значит, спросить вопрос, — встал мужичок из Усгашихи, насмешивший Палашку. — Ежели, значит, это… К примеру, основанье личности… И в общей сознательности. Я насчет жалованья. Ежели, к примеру, жалованье пойдет, значит, по степеням должностей…

— Вопрос к делу не относится.

— Понятно. — Мужичок, довольный, сел.

Сопронов продолжал зачитывать фамилии по деревням. Тем временем кто-то из присутствующих откинул крючок и вышел покурить.

В избу-читальню потихоньку вошли двое ольховских мужиков. За ними зашли Акиндин Судейкин и Савватей Климов. Изба-читальня понемногу наполнилась народом.

Сопронов сообразил, что сделал оплошку, но было уже поздно.

Люди входили один за другим, толпились у дверей, садились прямо на полу, а кто посмелее, проходил вперед и занимал две передние скамейки.

— Товарищи, будем считать первый вопрос оконченным! Всем зачитанным лицам прошу принять к сведенью. Теперь, товарищи, переходим к основному вопросу, к распределению по классам групп.

Несмотря на духоту, тесноту и давку, в избе-читальне опять стало тихо.

— Есть, товарищи, указание центра делить не на шесть групп, как раньше, а на три. Голосую, кто за то, чтобы распределить на три группы? Голосуют только выбранные товарищи…

В избе установилась мертвая тишина. Вдруг кто-то в задних рядах старательно крякнул, и все задвигалось, зашевелилось, заговорили все сразу, послышались отдельные крики и возгласы:

— Это почему три?

— У нас тоже право голоса!

— Где председатель ВИКа?

— Лузина! Степана Ивановича!

— Товарищи! — Сопронов, бледнея, стучал карандашом по графину. — Наше собрание по другой линии, по линии бедноты.

— Какая такая бедная линия?

— Совецка власть у нас одна!

— Верно!

Степан Иванович Лузин торопливо пробирался вперед. Он был спокоен, только желваки еле заметно шевелились на скулах под выбритой до синевы кожей. Люди стихли и расступились, давая ему дорогу.

Он не спеша прошел к Сопронову, пошептал ему что-то на ухо и вдруг побледнел, что-то резко ответил ему.

Секретарь ячейки не остался в долгу. Он тоже побледнел, сказал что-то и сунул председателю ВИКа бумажку, видимо, телеграмму.

Лузин сел рядом с Сопроновым, читая бумагу. Они опять быстро и зло перешепнулись о чем-то, Степан Иванович еле заметно пожал плечами. Он встал.

— Товарищи, продолжаем собрание. Прошу соблюдать порядок. Вопрос о создании групп бедноты ни в коей мере не отменяется, об этом уже сообщил Игнатий Павлович. Существует временная инструкция Вологодского губкома по созданию групп бедноты…

— Временная! — Африкан Дрынов встал и потряс в воздухе своей буденовкой. — Вот вся-то и беда, что опять временная!

— Говори, Дрынов.

— Что ж, давайте высказывайтесь! — Лузин сел.

Сопронов недовольно сузил глаза, когда Африкан Дрынов заговорил:

— У нас, Степан Иванович, пошто это все временно-то? Инструкция временная, начальство временное. Сто семая статья за хлебозаготовки тоже, говорят, временно.

— Дак ведь и жизнь-то у нас, Африкан Иванович, временная, — вставил Савватей Климов.

— Вот потому-то, Савватей Иванович, и надо, чтобы понадежнее.

— Вся надежда, мужики, на Кешу Фотиева…

— Этот установит!

— Верное дело.

— На паях с Гривенником…

— И с Митькой Усовым!

— А чево Митька? Чево Митька? — Усов вскочил с места как ужаленный.

— Тише, граждане! Пусть Дрынов скажет.

— Я, мужики, вот что, — продолжил Африкан Дрынов. — Ежели правду сказать, за общую справедливость. Я и сам не в опушенном дому живу! Нэп отменят, так это дело и по бедноте тоже стукнет. Второе дело, беднота бедноте — рознь! Вон приказ поступил: кредиты выдавать одной бедноте. А иной бедноте кредит — как мертвому припарка.

— Истинно!

— …вон дали кредит Фотиеву, не обижайся, Асикрет Лиодорович, скажу правду. Ведь не завел ни плуга, ни лошади, а денежки, наверно, прожил!

— Давно.

— Пикнули!

— Тебе-то что? — возмутился Кеша. — Своя рука — владыка!

— Знает, что бедняку все спишут!

Лузин встал и остановил перепалку.

— Товарищ Дрынов, кредиты давать будем. Всем трудовым крестьянам!

— А как насчет трех списков-то? Было шесть, останется три. Ведь передеремся сплошь, перепазгаемся!

— Слово, товарищи, Игнатию Павловичу, секретарю ячейки.

Лузин сел, и Сопронов заговорил сразу:

— Повторяю, товарищи, что есть указание отменить деление на шесть групп, как путаное. Партия и Советская власть делит деревню на три класса. Что нам давало деление на шесть? Ничего, товарищи, кроме путаницы и бестолковщины. Бедняк, маломощный середняк, середняк, крепкий середняк… Плюс кулак и зажиточный… Предлагаю…