Айвангу - Юрий Рытхэу

– Я не согласен с тобой, – возразил Дима Комаров. – Все это можно исполнять с помощью названных мной народных инструментов. Надо перестраиваться, товарищи. Ведь придет время, когда вы перейдете жить в настоящие большие дома, с окнами и печками. Неужели вы туда потащите старые обычаи, разные там бубны?

– Это трудно сделать, – задумчиво сказал Мынор. – Здесь так привыкли к нашим песням и танцам что без них жить не могут. Вот приедут гости – эскимосы Нуукэна, американцы, – что же мы, будем молчать?

– Вот-вот! – обрадованно поднял палец Комаров. – Пусть молодежь объявит бойкот отжившим песням и танцам. А одни старики, что они могут? Голосов-то у них нет. Понемногу и сойдет шаманство на нет.

Молча расходились озадаченные тэпкэнские комсомольцы с этого собрания. Они медленно брели по улице и обдумывали большую жизнь, которую нарисовал им Дима Комаров.

Айвангу мысленно представлял Тэпкэн далекого будущего. Уютно горят желтым светом окна клуба. Может быть, тогда будет другой клуб – огромное здание с большими окнами. Вместо раскатов бубнов несутся оттуда звуки гармошки и гитарный звон, а Рэнто, положив на колени инструмент, перебирает струны и поет о северо-восточном ветре. Тэпкэнские девушки пляшут, а им на балалайках подыгрывают Мынор, Айвангу и Кэлеуги.

Старики ломали головы, почему их сыновья перестали ходить на песенные сборища. Мынор потребовал закупить в районном центре пять балалаек, четыре гитары и одну гармошку-хромку. Он представил список Сэйвытэгину, и председатель отдал распоряжение выделить деньги из фондов на культурное развитие колхоза.

За инструментами Мынор и Айвангу поехали вдвоем. Весеннее солнце слепило глаза. Снег, покрытый подтаявшей, потом снова подмерзшей коркой, казался отполированным и отражал солнечные лучи.

Чтобы не ехать врозь и иметь возможность разговаривать, Мынор и Айвангу связали упряжку на один потяг, а вторую нарту взяли на буксир.

Ехать было тепло и легко. Собаки все время бежали легкой рысцой. К вечеру путники пересекли Кытрынский залив и увидали огни районного центра.

За зиму построили несколько новых домов, и от этого поселок выглядел незнакомым, чужим. Парни остановили упряжку на берегу залива, закрепили ее, растянув на двух вбитых в снег остолах цепь, покормили собак. Никто не спустился к ним спросить новости. Странный поселок. Куда идти?

– Где будем ночевать? – спросил Мынор.

– Не знаю, – Айвангу пожал плечами.

В любом другом чукотском селении им бы никогда не пришло в голову задавать друг другу такой вопрос. В каждой яранге были бы рады гостям, да еще бы возникло соревнование – кому принять приезжих. Если появлялся особенно долгожданный и дорогой гость, к примеру, искусный сказочник или певец, то он переходил из яранги в ярангу, ночуя то в одной, то в другой, чтобы не обидеть хозяев.

– У меня здесь есть знакомая, Гальгана, – неуверенно сказал Айвангу.

– А твой друг Белов? Разве он не пустит нас ночевать?

– Не знаю… Все же он русский.

За зиму на улицах Кытрына намело порядочно снегу. Огромные сугробы, как застывшие морские волны, скрывали большие дома. К окнам и дверям были прорыты туннели. Окна светились теплым желтым огнем.

– Смотри! – Мынор показал на вывеску магазина. – Зайдем? Посмотрим, есть ли то, что нам нужно.

Покупателей в магазине не было. За прилавком стоял продавец и читал книгу. Он мельком взглянул на вошедших и на ломаном чукотском языке бросил:

– Эхимыл уйна! Водки нет.

– Мы не за водкой, – ответил по-русски Мынор.

– Тогда говори, что тебе нужно, – недружелюбно спросил продавец, недовольный тем, что его оторвали от чтения.

Айвангу сказал Мынору:

– Давай лучше зайдем завтра.

Когда они выходили, продавец что-то проворчал им вслед. Айвангу и Мынор шли молча. Хорошо бы сейчас выпить чаю. Где-то здесь должна быть столовая.

– Гляди, редакция! – Айвангу обрадовался, как будто встретил старого близкого друга.

В окнах горел свет. Айвангу решительно двинулся к крыльцу. За ним зашагал Мынор.

Они распахнули скрипучую, обитую разлохмаченной оленьей шкурой дверь и вошли в просторный тамбур, уставленный рулонами с типографской бумагой. Знакомый запах теплой краски ударил в нос. Во второй комнате за наборной кассой стоял Алим, все в том же синем халате и черном берете, что и в Тэпкэне. Он нисколько не изменился, остался таким же невозмутимым, спокойным. Улыбка, которая появилась на его лице, преобразила наборщика до неузнаваемости. Айвангу показалось, что перед ним совсем другой человек.

– Айвангу! Я очень рад тебя видеть! Ты приехал?

– Мы приехали, – сказал Айвангу и обменялся рукопожатием с наборщиком и печатником.

– Я сейчас позову Петра Яковлевича! – заспешил Алим. Он быстро снял халат, накинул на плечи пальтишко и выбежал.

Мынор впервые попал в типографию. Ему все было в диковинку. Айвангу со знанием дела посвящал друга в хитрости и тайны искусства делать газету. Он взял верстатку, поискал в кассе литеры и, набрав имя Мынора, сделал оттиск. Мынор с благоговением спрятал бумажку в кисет.

Белов вошел шумно, с возгласом, что он очень рад видеть земляков.

– Вы где остановились? – спросил он с порога.

– На берегу залива.

– Будете спать у меня, – решил Белов. – Я получил новую квартиру.

Квартира Белова состояла из одной небольшой комнаты с кухней. Молчаливый Алим притащил откуда-то оленьи постели и подушки, набитые волосом. Белов вскипятил чай и открыл банку мясных консервов. Айвангу отодвинул консервы в сторону и положил на стол большой кусок мороженого моржового мяса, завернутый в газету. Все, в том числе и Белов, вооружились ножами и стали строгать моржатину.

Белов выставил на стол бутылку.

– Нам только что сказали в магазине, что спирта нет, – заметил Мынор.

– У нас его продают один день в неделю – по субботам.

– А у нас только в праздники. Так что по сравнению с нами вы живете более культурно. – С тех пор как Мынора выбрали секретарем комсомольской организации, он взял привычку вставлять в свою речь разные новые слова.

Айвангу подробно рассказал о новостях в Тэпкэне, кто родился, кто умер, у кого какие радости и печали.

– А как у вас комсомольские дела? – поинтересовался Белов. – Ездил тут к вам Дима Комаров. Хвалил, говорил, что вы объявили непримиримую борьбу шаманству.

– Есть такое, – сдержанно согласился Мынор. – Боремся.

Айвангу поведал все, как было на самом деле.

– Вот за балалайками приехали.

Белов расстроился.

– Неумно, друзья, очень неумно, – повторил он несколько раз. – Ладно, давайте спать. Утро вечера мудренее.

На совещание собрались у председателя райисполкома Пряжкина.

По словам Димы Комарова, выходило, что тэпкэнские комсомольцы сделали очень нужное и важное дело, срезав с яранг амулеты.

Белов попросил, чтобы Айвангу повторил свой вчерашний рассказ.

Его выслушали молча и внимательно.

– Вот только с бубнами ничего не могли поделать, – добавил Мынор. – Все еще пользуются у нас для веселья этими самыми…

Белов произнес горячую речь в защиту национального искусства чукчей. Он говорил не только о бубнах. Он сказал о том, что косторезную мастерскую превратили в цех ширпотреба, который выпускает только мундштуки и пуговицы. По его словам выходило, что даже ь далеком будущем чукчи будут петь свои песни, бить в бубны и находить в этом красоту и удовольствие.

– А замена бубнов балалайками и гармошками – это глупость, – заключил он.

Последним говорил Пряжкин.

– Дорогие друзья! – начал он проникновенно. – Новая жизнь наступает на старые обычаи и привычки. Вместо кожаной байдары чукчи охотятся на деревянном вельботе, вместо весла и паруса – рульмоторы, гарпун и древний лук со стрелами давно заменены ружьями и гарпунными пушками… Чукчи делают гигантский прыжок от общественного строя низшей формации, от первобытности – в социализм! Еще немного времени, и яранга исчезнет с чукотской земли. Все идет к этому. То же самое в национальном искусстве. Эти самые завывания, барабанный грохот – музыка прошлого, и она должна уступить место музыке будущего.

– Разве балалайка и баян – музыка будущего? – спросил Белов.

– Для чукотского народа – да! – безапелляционно заявил Пряжкин. – А бубен – это пережиток прошлого, пережиток шаманизма.

– Но разве то, какая кому нужна музыка, не сам народ решает? – возразил Белов.

– Ай-ай-ай! – Пряжкин покачал головой, укоризненно поглядывая на Белова. – А еще редактор газеты! А партийное руководство искусством?

– Но национальная форма… – продолжал было Белов. – А вы помалкивайте насчет национальной формы. –

Пряжкин махнул в его сторону. – Вы знаете, товарищи, – обратился он к присутствующим, – какую штуку выкинул Айвангу? Не знаете! У меня есть письмо секретаря партийной организации колхоза Тэпкэн товарища Кавье. Правильный, партийный сигнал. Суть в том, что Айвангу самовольно, без всякого на то разрешения и утверждения изобразил в камне нашего Владимира Ильича!