Дело чести - Джеймс Олдридж

— Как ты добрался? Что с тобой было? Мне говорили, что видели, как тебя сбили и самолет упал в расположение итальянцев.

— Мне повезло. Деревья ослабили толчок при падении; и я не был ранен — вот только лицо. Ты помнишь Нитралексиса — грека, с бородой?

— Летчика? Да, помню. Его тоже сбили?

— Нет, он отыскал меня. С ним был крестьянский парень, и мы пошли через Клисуру. Они оба были убиты, когда мы переходили итальянские линии. Не знаю, кто стрелял в нас — греки или итальянцы. Меня подвезли на грузовике, — и вот я здесь.

— Как просто, — сказала Елена. Никогда еще не казалась она такой нежной, отбросившей всякую строгость. — И это все?

Она слегка посмеивалась над ним, и ему это нравилось. Он видел, что сестра, смачивая его лицо, смотрит на него и угадывает его мысли о Елене. Она улыбнулась, опять наклонила его голову, ощупала резаную рану у него на макушке, остригла ножницами волосы вокруг и выбрила бритвой.

— Что они со мной делают? — спросил он Елену.

— Это хороший врач, — сказала она и обратилась к врачу по-гречески. Врач объяснил ей положение Квейля.

— Доктор говорит, что ты в прекрасном состоянии, — сказала Елена Квейлю. — Твое лицо все время было на солнце, и это очень хорошо. Он говорит, что ты вполне здоров, но тебе нужен некоторый отдых. На лице будут легкие шрамы, которые со временем сгладятся. Но шрам от пореза под ухом останется.

Елена опять обратилась к врачу.

— Теперь нужно наложить шов на макушке. Но раньше тебе придется принять ванну.

— Черт возьми… с наслаждением. А можно побриться?

Он хотел потрогать свои щеки, но сестра остановила его. Она подала ему небольшое зеркальце, чтобы он мог посмотреть. Он принял спокойно то, что увидел: бесформенный овал — из-за опухоли и темных кровоподтеков, длинный порез от правого глаза до подбородка и небольшие порезы на лбу и над левым глазом. Шея была сильно сдавлена маской, когда маска съехала с лица, и на ней образовался большой черный кровоподтек. Вид был весьма неприглядный. И Елена видела эту неприглядность, потому что она болезненно морщилась.

— Красив, а? — сказал Квейль, рассматривая щетину, пробивавшуюся сквозь раны и ссадины. — Можно побриться? — спросил он сестру.

— Нет, бриться нельзя, — улыбнулась она. — Ванна.

— Ладно, пусть будет ванна. Найдется тут, во что переодеться, Елена?

Она кивнула головой и ушла, пристально посмотрев на него. Сестра проводила его в небольшую ванную, которая, очевидно, была предназначена для госпитального персонала, но, судя по запаху, служила и другим целям.

Он разделся, закутался в белую простыню и ждал, пока сестра носила горячую воду в большом ведре. И тут он почувствовал царившее здесь возбуждение. Воспоминания о проделанном пути и сознание всего происходящего, притупленные на время встречей, снова возвращались к нему, и он снова начал беспокоиться. Он чувствовал спешку.

Он еще раз почувствовал эту спешку, когда вышел чистым из ванной. Быстрой походкой вошел доктор, усадил его, и его пронизала боль от швов, накладываемых на голову, — здесь не было анестезирующих средств. Ему не нравились эти тугие чистые бинты, которыми перевязывали его голову, и этот холодный непромокаемый шелк, гладко ложившийся на волосы. Он видел обреченность во всем, что делали эти люди. Ничего не было точного. Все делалось кое-как, без внимания, наспех.

Елена не возвращалась, и он понял, что здесь слишком много работы и она не в состоянии оторваться хоть на минуту из-за спешки. В этом чувствовалась обреченность. Он видел ее, слышал ее запах, и им овладел страх. Как можно скорее надо убраться отсюда, пока это не захватило и его.

— Мне нужно бы переодеться, — сказал он сестре, когда швы были наложены.

— У нас ничего нет. Может быть, греческое…

— Что угодно, — сказал Квейль. — Я хотел бы только мою куртку. Одну и другую.

— Они грязные…

— Все равно. Я очень хотел бы. Пожалуйста, — сказал он спокойно, но настойчиво.

— Не следовало бы, но я принесу, — сказала сестра и ушла.

Она вернулась с его куртками — летной и обыкновенной синей. Она принесла еще очень плотную гимнастерку цвета хаки и брюки такого же цвета. Он не стал расспрашивать, где она достала брюки, — он знал, что лучше об этом не спрашивать. Пока он одевался, она стояла тут же, и опять он почувствовал, какая здесь лихорадочная спешка, он мог прочесть это в тех взглядах, которые она бросала на него. Он готов был сказать ей какую-нибудь резкость, но знал, что это опасно, а кроме того, тут была Елена.

— Где Елена Стангу? — спросил он сестру.

— Сейчас придет, — отвечала та.

Квейль надел брюки цвета хаки и свою собственную куртку. Он ощупал бумаги во внутреннем кармане. Затем надел летную куртку. Вошла Елена.

— Пойдем, — сказала она.

— Куда?

— Пойдем, я покажу тебе что-то.

— Мне надо побывать в штабе, — сказал он.

— Это займет всего минуту, — сказала она.

Он поднялся за ней по лестнице и вошел в небольшую палату, где стояли четыре койки. Под одеялами на койках обозначались очертания мужских фигур.

— Смотри, — сказала Елена. Она указала на спящего в конце палаты. Это был Тэп.

— Тэп! — воскликнул Квейль. Он прошел с Еленой к последней койке, и Елена тронула Тэпа за голову. Тот проснулся. Минуту он с сонным недоумением смотрел широко раскрытыми глазами, потом взгляд его уловил черты лица Квейля, и улыбка растянула его рот до ушей.

— Джонни! — воскликнул Тэп. — Ах ты, подлец! Вы подумайте только: стоит, как ни в чем не бывало… Господи, ведь мы считали тебя погибшим.

— А ты что здесь делаешь? — спросил его Квейль.

— Меня, брат, подстрелили в плечо. Но я все-таки ушел от них.

Квейль поднял глаза и увидел, что Елена улыбается Тэпу. Он вдруг почувствовал, что ему это с какой-то стороны не нравится.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Квейль рассеянно, думая совсем о другом. Он смотрел на Елену.

— Великолепно, — сказал Тэп. — Просто великолепно. Я жду, когда за мной пришлют «Бленхейм» или еще что-нибудь, чтобы забрать меня отсюда.

— Тогда тебе придется ждать до скончания веков.

— Они обещали прислать. И ты тоже можешь лететь со мной.

— Ерунда. Никто не станет тратить на нас «Бленхеймы».

— Ты уже был в штабе? — спросил Тэп.

— Еще нет… Сейчас пойду.

— Ну что вы об этом скажете? — обратился Тэп к Елене и весело улыбнулся ей.

Елена взяла Квейля под руку.

— Она уже думала, что ты погиб, Джон.

— А что вы тут делали вдвоем без меня? — полушутливо спросил Квейль, но в его шутке слышался серьезный вопрос.

— Ты не поверишь, — сказал Тэп и рассмеялся про себя. Елена молчала. Квейль посмотрел на них обоих, и опять почувствовал, что ему здесь что-то не нравится.

— Она была совсем убита.

Тэп явно повторялся.

— Значит, хорошо, что ты был здесь, — сказал Квейль, но произнес эти слова с улыбкой.

— Да. А как вы думаете, Елена?

— Да, — сказала она, ничего не подозревая. — Тэп тоже был в очень плохом состоянии, когда вернулся.

Квейлю не понравилось, что она называет Тэпа по имени.

— А все остальные о-кэй? — спросил Квейль.

— Да. Ты бы посмотрел, как напился Хикки в тот день, когда тебя сбили. Я не видел, но мне рассказывали. Он глотал стакан за стаканом.

— Не осталось случайно какого-нибудь «Гладиатора» на аэродроме?

— Нет, что ты. Я бы давно уже улетел отсюда, — сказал Тэп.

— Ну хорошо, а теперь я пойду узнаю, можно ли выбраться отсюда.

— Куда ты пойдешь? — спросила Елена.

— В штаб. Я скоро вернусь — не беспокойся.

Квейль ушел. Елена осталась с Тэпом. Квейль спустился по лестнице и вышел на улицу. Перед госпиталем была суета.

Он прошел сквозь эту суету. На улицах были развалины, кучи земли и воронки от бомб, и все это напоминало заброшенный огород.

Он прошел сквозь все это.

В том месте, где дорога к штабу огибала скалу, высоким штабелем были сложены деревянные гробы. Несколько гробов было разбито бомбой, оставившей неглубокую воронку на каменистой дороге.

Предъявив бумаги часовому, который отдал ему честь, Квейль поднялся по ступенькам в пещеру. Здесь было то же самое, что и в госпитале. Даже еще большая сумятица. Квейль прошел в небольшое помещение вроде прихожей, где обычно сидел английский переводчик. Но переводчика не было. Он искал его глазами. К нему подошел какой-то грек и спросил:

— Что вам угодно?

— Я хотел бы вызвать по телефону Афины, — сказал Квейль, поглядывая на усталых греков, работавших в этой кутерьме.

— Вы, собственно, кто такой?

— Я летчик. Меня сбили над итальянскими позициями недели две назад, и я хочу поговорить по телефону со своим командиром, который находится в Афинах. Как можно это сделать?

— Минутку. Я доложу полковнику.

Он вышел и вскоре привел с собой длинноногого офицера с подстриженными усами, выделявшимися на небритом лице, в долгополом, чуть не до пят мундире с высоким стоячим воротником и в щегольской фуражке.