Преступления в детской - Эйлет Уолдман

— Джулиет.

Злость из голоса Одри пропала, теперь он звучал тоненько и тихо, или мне казалось так, потому что я слышала его как бы издалека, будто мы с ней стояли на противоположных концах длинного туннеля. Я открыла глаза. Она стояла надо мной.

— Я не хотела ранить вас, — Одри снова плакала.

— Ладно, — пробормотала я, испугавшись, что она собирается выстрелить снова. Но встать я не могла, не говоря уже о большем.

— Это только нога. Это не так уж и страшно.

— Ладно. — Кажется, это единственное слово, которое я могла произнести.

— Я собираюсь уехать. Ждете десять минут, и можете идти.

— Ладно, — снова сказала я, но она уже выбежала из комнаты.

Я несколько минут лежала, слушая, как Одри носится по дому. Услышала, как она взбежала вверх по лестнице, а через минуту или две промчалась вниз. Наконец хлопнула входная дверь, и завелся мотор автомобиля.

Я снова закрыла глаза, повторяя про себя: «Это просто нога. С ребенком все нормально. Это просто нога. Исаак в порядке». Потом я почувствовала знакомое напряжение в животе. Казалось, что схватки никогда не кончатся. Сочетания этой знакомой, но все равно ужасной боли, с новой и не менее ужасной болью в ноге я вынести не могла. Я старалась дышать во время схваток так, как меня учили, но каждый раз, когда чувствовала, что справилась, кошмарная боль в ноге сводила все мои усилия на нет.

Я лежала на полу гостиной Абигайль Хетэвей, горько и мучительно всхлипывая. Наконец схватки пошли на спад и прекратились. Я снова тихо застонала, на этот раз от облегчения. Однако облегчение было недолговечным: меня снова пронзила боль в раненой ноге. Я поняла, что скоро могут снова начаться схватки, а это состязание боли я больше не могла выносить. Собрав все силы до последней унции и держа перед глазами картину, как маленький Исаак отчаянно пытается выбраться из тела своей раненой матери, я согнула левую ногу и перекатилась набок. Стараясь перенести как можно больше веса на руки, я медленно начала отталкиваться от пола. Каждый раз, когда правая нога производила новую волну боли, я падала обратно. Я старалась терпеть до последнего. Медленно, невозможно медленно, с помощью рук и левой ноги я тащила за собой бесполезную конечность и наконец доползла до дивана, где лежала моя сумочка. Я протянула за ней руку, схватила и рухнула на пол рядом с диваном. Отчаянно порывшись в сумочке, я достала сотовый телефон, набрала 911 и стала ждать. Ничего не произошло. Я снова заплакала, на этот раз от разочарования, но вдруг поняла, что забыла нажать вызов. Вдавив палец в кнопку, я услышала звук набора номера. Некоторое время звонок удерживали, не знаю, как долго, потому что в это время у меня были схватки. Вынырнув из тумана боли, я услышала голос.

— Что у вас произошло? Что у вас произошло?

— Помогите. В меня стреляли, и у меня роды.

— Вы рожаете, мэм?

— Да, но еще в меня стреляли. Моя нога. Из нее идет кровь.

Я почувствовала невозможно быстрое приближение новых схваток и успела только назвать оператору адрес Абигайль Хетэвей, прежде чем уронить голову и погрузиться в боль.

Казалось, что схватки идут одна за другой. После очередной я зажала телефон в трясущейся руке и позвонила домой. Когда включился автоответчик, я начала рыдать.

Понятия не имею, что я наговорила на пленку. Знаю, что от боли и страха со мной случилась истерика и я уверена, что до смерти напугала мужа. Только повесив трубку, я поняла, что он может прокрутить сообщение вместе с Руби. Я слишком сильно рыдала, чтобы звонить снова. Еще одно истерическое сообщение только сильнее испугает их.

Потом я нескончаемо долго ждала «скорую». После еще нескольких схваток, во время которых я чувствовала, что тону в волнах боли, я поползла из гостиной к входной двери. Один раз я обернулась, чтобы посмотреть на прекрасную восточную ковровую дорожку в холле, и вспомнила, что так сильно боялась испортить ее, что вытерла соус от лазаньи собственной рубашкой. Сейчас я оставляла за собой несмываемый кровавый след.

Я добралась до входной двери одновременно со «скорой» и полицией. Вытянувшись, чтобы открыть ее, я внезапно упала на руки человеку в черной резиновой куртке пожарного. У него были теплые карие глаза и светлые волосы, и выглядел он в точности, как человек, который может защитить вас от пожара, землетрясения и даже от смертоносных подростков. Он осторожно устроил меня на полу в холле.

— Не волнуйтесь, мэм. Мы здесь. Все будет хорошо.

Я улыбнулась ему и облегченно закрыла глаза. Снова начались схватки, так что я почти не замечала полицейских, которые перешагивали через меня и разбегались по дому.

Очнувшись, я обнаружила, что лежу на носилках, леггинсы разорваны справа над бедром, а мой спаситель склонился надо мной, прижимая повязку к ране. Он успокаивающе улыбнулся, и я снова закрыла глаза.

— Мэм! Мэм! — раздался требовательный голос.

Я открыла глаза. Надо мной склонился полицейский.

— Вы знаете, кто стрелял в вас, мэм? — спросил он.

До следующих схваток мне как раз хватило времени, чтобы рассказать, что за мое ранение несет ответственность Одри Хетэвей. Я попросила полицейского позвонить детективу Карсвэллу и сказать, что Одри призналась в убийстве Абигайль Хетэвей. Как только я закончила, схватки продолжились, и я не помню, что он мне ответил.

Следующее воспоминание — меня везут по белому коридору. Я увидела склоненные ко мне лица и услышала женский голос, который снова и снова спрашивал:

— Миссис Эпплбаум, вы меня слышите? Какой у вас срок, миссис Эпплбаум? Вы меня слышите?

— Тридцать шесть недель, — ответила я. — Слишком рано. Ребенок выходит слишком рано.

— Все нормально, миссис Эпплбаум, у вас все будет хорошо. Вы помните ваш домашний номер? Какой у вас телефон, миссис Эпплбаум?

Я назвала номер и почувствовала, что меня кладут на кровать, затем в левую руку мне сделали укол, и потом, слава Богу, на короткое время — ничего.

Проснувшись, я услышала голоса.

— Пуля прошла навылет, мы очистили и зашили раны. Кровотечение прекратилось, и я думаю, что о сопутствующих повреждениях можно не беспокоиться. Вопрос вот в чем: позволить родам продолжаться, или сделать прямо сейчас кесарево сечение?

— Мне бы хотелось извлечь ребенка как можно быстрее. На дисплее нерегулярные схватки, с перерывами от двух до четырех минут. Матка раскрылась только на два сантиметра. Пока появится ребенок, могут пройти часы, и мне не нравится идея долгих родов после огнестрельного ранения.

— Нет, для этого нет причин. В любом случае, есть следы предыдущего кесарева, так что мы можем сделать еще одно.

— Нет! — крикнула я.

Оба врача удивленно посмотрели на меня. Один оказался пожилой женщиной, а второй — мальчиком лет двенадцати. По крайней мере, так он выглядел.

— У меня будут естественные роды, — сказала я. — Позвоните моей акушерке, Дороти Хорн. У меня будут естественные роды после кесарева сечения.

Они посмотрели на меня с сомнением.

— Миссис Эпплбаум, в вас только что стреляли. Мы в первую очередь заботимся о вашем здоровье и здоровье вашего ребенка. Вы не должны сейчас рожать естественным путем.

— Слушайте, я шесть месяцев ходила на эту треклятую йогу для беременных, чтобы быть в форме для естественных родов. Я прочла все чертовы книжки насчет естественных родов после кесарева сечения. Я не собираюсь соглашаться на чертово кесарево. И вообще, я в порядке. Я нормально себя чувствую.

И это было так. Боли не было.

— Это лидокаин. Мы дали вам обезболивающее.

— Оно действует. Значит, я смогу. Позвоните моему мужу, акушерке и отвезите меня в родильное отделение.

После этого снова начались схватки. Лидокаин ослабил боль, и она была вполне переносимой. Я дышала, устроив демонстрацию своих знаний методики Ламаза врачам, которым так хотелось меня разрезать. Они понаблюдали за мной, а потом переглянулись.

— Отвезите ее в родильное. Пусть там решают, — сказала женщина, захлопнув медицинскую карту, которую держала в руках. И ушла.

Через несколько минут я оказалась в лифте, на пути в родильное отделение. Думаю, огнестрельное ранение помешало им поместить меня в одну из этих симпатичных палат, похожих на спальню. Я оказалась определенно в больничном помещении, меня подключили к эмбриональному монитору. За мной наблюдали две сиделки и врач, преждевременно лысеющий мужчина примерно моего возраста. Он выглядел славным парнем, именно таким, каким вы представляли себе своего доктора.

— Мы собираемся готовить вас к операции, миссис Эпплбаум, — сказал он мягко, но решительно.

— Я хочу естественные роды после кесарева.

— Боюсь, что естественные роды после кесарева — это не лучшая идея, а тут вдобавок ваше ранение.

— Как долго я здесь?