Хулиганы с Мухусской дороги - Ардашес Оникович Овсепян

материального воплощения идей? Если очень сильно чего-то хотеть, это сбудется? Где справедливость? Она ведь спасла, она же добро сделала, пожертвовала интересами. По многим жизненным канонам, ей должно воздаться! Почему с каждой минутой тот юношеский максимализм, заряжающий подростковый ум любовью к жизни, разбивается о преграду недоразумения человеческих обстоятельств? Кто в состоянии объяснить? Пожать плечами и сказать: “Как-то так”. С таким успехом можно объяснить все! Отец отрывает от себя самое большое счастье. Мать слезы вытирает, как без Сабины будет жить не представляет. Ради чего все? Все знают, как Сабине лучше. Глядишь, и правильно знают. Напишут философы, писатели, поэты кучу трудов. Скажут друзья много советов. Но слова значений не имеют. За фразу «Слава царю!» двести лет назад на руках носили. Сто лет назад расстреливали. Сегодня не знают, носить на руках или расстрелять. Вся важность в том, чтобы слова были сказаны в нужное время.

Кульминация достигла пика, когда к молодожёнам подошел Эрик. Непьющий спортсмен налил себе стакан чачи и начал поздравительный тост. Сабина перебила.

— Как Алиас?

— Все хорошо, — и залпом осушил до дна.

Обнял, без малейшего подвоха, намека, шанса на иной исход, слов «бежим, Алиас велел тебя украсть». Вот и все. Чудо, которое Сабина ждала, не произошло. В ней будто выгорела микросхема, отвечающая за позитив. В последние часы праздника Сабина ожила, стала чаще улыбаться, кивала, со всем соглашаясь, станцевала медленный танец с Марком и даже лезгинку с одним из гостей. Единственное, что она не смогла сделать, — это сменить несчастный взгляд. Все видели эту грусть, но никто не придавал значения, ссылаясь на обычаи.

Наутро Сабина и Марк уехали в медовый месяц в турне по Европе. Какая радость!

***

Правосудие работоспособностью не отличалось. Случалось, что подсудимый проводил под следствием годы. Дела обрабатывались с черепашьей скоростью. Задержанный, уставая от возмущений, привыкал к участи и сам не спешил к разбирательствам. Алиас после карцерной терапии или тирании, кто как это назовет, обосновавшийся так же в неволе, но уже без насилия, в спокойной, дружеской обстановке с едой, питьем, лекарствами и подушками, приходил в себя и о суде не думал. Он напоминал человека, который долго простоял на одной ноге, как вскоре ему разрешили встать на обе. Не счастье ли это? Когда говорят, что для счастья многого не надо, имеют в виду такие эпизоды. Еще имеет место другое поверье, повествующее, что когда человек ждет чего-то, то время тянется, дело не разрешается. А забываешь, так на голову сваливается.

Утром конвоир зашел в камеру и передал Алиасу сумку, сообщив, чтобы через час тот был готов. На этот день был назначен суд. С легким недоразумением Алиас распаковал небольшой рюкзак и обнаружил белую, глаженую рубашку, брюки, нижнее белье и туфли. Примерив, он изумился тому, что вещи оказались его размера, тютелька в тютельку, а это с учетом того, что за дни содержания стройный парень заметно похудел. Размеров его никто знать не мог.

Тем временем в здании суда шли приготовления. Людей собралось немного, только главные участники: судья, прокурор, один потерпевший, он же главный свидетель Кутузба, его верный подручный Казематба и Максим Астахович. Судья сидела на рабочем троне и на скорую руку листала бумаги. Это была взрослая женщина с темными, успевшими загустеть от частого подкрашивания волосами, измазанная собственноручно косметикой с очевидной целью быть красивей, а ставшая неестественной. Ее образ подчеркивала ярко-красная губная помада, выходящая местами за контуры губ.

Молодой прокурор уставился в окно и, не скрывая отвращения от сегодняшней ситуации, пробубнил: «Негоже звонить за ночь и назначать столь ответственное мероприятие, куда человек неподготовленным приходить права не имеет». Правда, услышан он никем не был, так как говорил тихо. В его взгляде читалось некоторое презрение к судье. Он всячески воротил носом и избегал встречаться взглядом, но при встрече тепло поздоровался и даже услужил комплиментом по долгу многолетней привычки работы в подобной структуре.

Максим Астахович обеспокоенно поглядывал на часы. Могло показаться, что влиятельный бизнесмен, и без того ускоривший процедуру следственных структур, томился в ожидании. Кутузба и Казематба дурачились в коридоре. Побои у первого сошли, но он, обвязав бинтом голову в несколько слоев, подготовился к спектаклю. Он игриво признавался Казематба, что всю ночь репетировал сегодняшнюю речь. Даже успел обнаружить в крепком силовом нутре проблески театрального таланта. И если б только он имел время, куда большее, нежели одна ночь, он смог бы довести серьезное судебное заседание до оваций после его показаний.

Читатель справедливо ищет адвоката. А вот и адвокат, красивая москвичка лет тридцати пяти, востребованный профессионал в крупном мегаполисе. Ее рабочий график забит на несколько месяцев вперед и далеко не самыми бедными клиентами. Её нахождение в здании Мухусского суда непросвещенный в ситуацию кроме как недоразумением никак назвать не сможет. А если коротко объяснить это явление, чтобы непременно вернуться к основной линии повествования, то она — тоже человек, тоже когда-то начинала карьеру рядовой пешкой и, вопреки многому или по стечению чего-то, стала весьма крутой дамой. А на шахматную доску её поставил Максим Астахович. По чьей-то просьбе помог устроиться на работу, помог и забыл. Но с появлением успехов в карьере, не будь он Максимом Астаховичем, если бы не вспомнил. И вот такой джокер он вытащил из рукава, чтобы угодить дочери. Отцовская любовь границ не имеет.

В здании, которое, если хорошо потрусить, окажется заполненным пыльным туманом, многие дела залежались еще с довоенных времен и развалились вполне естественным образом. Бумага просто оказалась сгнившей или съеденной каким-то непонятным организмом. По полу, который давно вышел из моды, так как строился в далеком Союзе по приказу усатого вождя, зацокали вполне модные французские каблуки. Броский аромат Шанели пятого номера моментально вытеснил более органичный в этих стенах сыроватый запах. Из-за угла показалась блондинка в строгом пиджачке. Реакция зрительного и обонятельного восприятий произвели в актере Кутузба резкие перемены. Вмиг показавшаяся родной, роль Казановы преобразила его. Подмигнув другу, но забыв снять с головы повязку, придававшую ущербности внешнему виду соблазнителя, Кутузба прошел пару шагов навстречу цели своего вожделения. Утром он осведомился, что из Москвы должен прибыть адвокат, но никто не предупредил, что такой симпатичный. Репетирующий жалобный монолог страдалец в мгновение ока перевоплотился в альфа-самца. Благо, Станиславский не видел.

— Девушка, а вы бы