Зумана - Е. Кочешкова

— А вот здорово же, наверное, быть моряком! — мечтательно вздохнул оруженосец, провожая взглядом ловкого юнгу, который точно кошка, карабкался по вантам.

"Светлые боги, — подумал Шут, — неужели и я когда-то был таким? Таким беззаботным… Неужели я также верил, что жизнь будет дарить мне только радостные приключения и бесконечную удачу…"

Каким далеким и почти нереальным казалось теперь это время.

Грустные Шутовы раздумья прервал сердитый окрик. Он обернулся и увидел, как один из матросов схлопотал увесистую оплеуху от своего старшего товарища. Нерасторопный парень хмуро тер отшибленное ухо и выслушивал сердитые наставления. Речь эта была столь щедро пересыпана особенными корабельными словечками, что Шут не понял и половины произнесенного. Но одно оставалось очевидным — молодой матрос допустил какую-то совершенно глупую ошибку, за что и поплатился. Хирга при виде этой сцены заметно поугас.

— Что, уже не очень хочется быть моряком? — понимающе ухмыльнулся Шут.

— Ну… — протянул Хирга, а потом шмыгнул носом и рассмеялся: — Да нет, господин Патрик, я же не всерьез это говорил. Так… знаете, хочется иногда прожить много жизней. Разных. Иногда совсем даже невозможных. Ну и вот… А трепки-то мне сэр Даран тоже устраивал, да куда как почище. Иной раз я вовсе спать не мог после этого…

Шут вспомнил те колотушки, которые доставались в свое время и ему. Теперь-то он понимал, что это было обычным делом… Мастера и наставники почему-то всегда уверенны, будто бестолковым мальчишкам с ветром в голове иной раз может помочь только хорошая порка.

— Ты рад, что он взял тебя в ученики? — спросил Шут, отвлекая себя от не слишком радостных образов прошлого.

Хирга вздохнул.

— Рад. Конечно, рад. Может быть, я и в самом деле однажды стану рыцарем. Вдруг повезет. Ну а если и нет… быть оруженосцем всяко лучше, чем чистить конюшни, — в этот момент юный вартау вовсе и не выглядел наивным мальчишкой, глаза его стали по-взрослому задумчивыми. И куда подевалась щенячья суета?.. — Только вот… стыдно мне, господин Патрик… — Хирга замялся, не зная, как сказать, а Шут не спешил допытываться. — Ведь принцесса предлагала мне стать ее пажом… А я отказался. Я, наверное, не имел права так делать. Вот вы… вы ведь не отказались бы на моем месте? Правда? — он отчаянно посмотрел в глаза Шуту. Бедный мальчишка, ему в самом деле казалось очень важным то, что скажет бывший королевский дурак.

— Видишь ли, дружок… — Шут почесал переносицу согнутым пальцем, — если бы я это был я, то конечно не отказался бы. А если — ты, то, видят боги, сбежал бы к твоему сэру Дарану еще быстрей. Какой прок в пажеской должности, если хочется быть рыцарем, а не придворным баловнем?..

Хирга кивнул, но взгляд его все равно оставался задумчивым.

"Да… — подумал Шут, — у каждого из нас есть поступки, которые мы не в силах себе простить, даже если никому до них давно нет дела…"

12

Ему было почти двенадцать, когда родилась Тинне.

Маленькая беленькая девочка с огромными синими глазами, крошечными пальчиками и необъяснимым страхом одиночества. Тинне не выносила, когда ее оставляли в колыбели. Казалось, она способна уснуть только на руках. Порой Дала сама не могла удержать слез от отчаяния — своим бесконечным криком дочка не давала ей ни поспать, ни заняться хоть какой-нибудь простой работой. Это было тяжелое время. Пока Тинне не научилась ходить, вся их большая балаганная семья по очереди таскала девчонку на руках. Ведь стоило только положить ее, как она просыпалась и начинала голосить так надрывно, что сердце заходилось от жалости. Дала совсем исхудала, руки у нее болели от постоянной тяжести, и Шут все чаще ловил себя на мысли, что без младшей дочки Виртуоза мир был бы гораздо лучше. Нет, он никогда не причинил бы ей зла. И даже в мыслях не пожелал бы чего дурного. Но, боги, как он устал от этого нескончаемого плача, бессонных ночей и сердитых окриков ее раздраженных родителей…

Когда они остановились в Рыжем Холме, чтобы дать несколько представлений для обитателей этого небольшого, но оживленного городишки, Шут не выдержал и едва только смог — сбежал со стоянки. Он знал, что вечером ему влетит от Виртуоза, и спать придется только на животе, но больше уже не мог выносить такой жизни.

Ему нестерпимо хотелось хоть ненадолго отрешиться от всего.

В кармане у Шута позвякивало несколько медяков, и с ними он чувствовал себя богачом, ибо мог купить себе медовую булочку, или горсть жареных орехов, или даже какую-нибудь славную безделицу вроде свистка с птичьим голосом. В первый день по приезду они редко давали представление, особенно теперь, после рождения Тинне, поэтому Шут решил, что вернется только к вечеру. Глядишь, на тот момент Виртуоз уже опрокинет пару кружек пива и будет не таким злым.

Петляя по незнакомым улочкам, как всегда благоухающим всеми теми запахами, что так сильны в городах, Шут и сам не заметил, как вышел к большому базару. Торговый гомон мгновенно окружил его, увлек в самое сердце этого мира соблазнов. Шуту не часто выпадало одному вот так погулять среди богатых прилавков, заваленных товарами на любой вкус. Украшения, отрезы ткани, оружие, расписная посуда… И здесь же еще сочащееся кровью мясо, и живые покуда птицы, беспокойно кудахчущие в корзинах, и визгливые поросята, и телеги с мукой или даже навозом… Шум, толкотня, зазывные крики и дикая смесь ароматов — от шибающего в нос рыбьего смрада до тонкого благоухания заморских специй.

Шут от всего этого совершенно обалдел и, после того, как его чуть не затоптал чей-то конь, почел за лучшее присесть на пустой бочонок возле небольшого трактира с неизменной вывеской в виде поросенка. Рядом валялось недоеденное кем-то яблоко и Шут без лишних колебаний поднял вполне еще аппетитный огрызок. На пробу он оказался так себе, кисловатый, вероятно, потому и выбросили, но приемыш Виртуоза не был избалован сладостями, так что находка пришлась ему по вкусу. Шут уже представлял себе, как будет рассказывать Вейке про этот интересный день. Разумеется, когда она перестанет обижаться, что названный братец удрал один, оставив ее помогать старшим с бесконечными делами по хозяйству.

Люди сновали мимо, порой бросая на него любопытные взгляды — Шут был одет в свое старенькое трико для выступлений. Темно-синяя когда-то ткань вылиняла до голубизны, оборванные края штанин болтались над щиколотками, да и рукава давно не доходили до запястий. Шут в этом костюме не выступал — вытертое на локтях и коленках трико служило ему повседневной одеждой, удобной и для упражнений, и для походов в город. В таком наряде Шут испытывал странную, необъяснимую уверенность, что никто его не обидит. Он был как будто из другого мира. Трико акробата — пусть даже старое и застиранное — облекало его доспехом причастности к чему-то, что было загадочным и привлекательным для обычных людей. К миру артистов. Перекатывая во рту яблочную сердцевинку, он с улыбкой провожал взглядом этих рыночных зевак, беспечно болтал ногами и щурился от яркого весеннего солнца. Впрочем, было уже почти лето…