Читай по губам (ЛП) - Баннер Дэрил

Переводчица в кабинете передала мне все слова директора Харриса с помощью рук и пальцев. Он сказал моим родителям, что у меня проблемы с агрессией и им следует подумать о регулярном консультанте для меня. Переводчик сообщила мне ответ родителей: мама стонала о том, как, черт возьми, им оплатить что-то подобное, а отец указывал пальцем на директора, спрашивая о том, что, черт возьми, он планирует сделать с Джерри и другими мудаками, которые задирают его сына-инвалида за то, что он плохо слышит.

Неважно, сколько раз я говорил отцу, что «слабослышащий» — это неправильное описание моей проблемы, и что на самом деле я абсолютно глухой. Но он никогда не слушал и ничему не учился.

Но, может быть, именно из-за этого я такой. Никогда не учусь на своих ошибках. Мой отец трахал достаточное количество женщин во время брака, что у меня наверняка могло быть семьсот братьев и сестер. С тех пор как мне исполнилось десять, каждый раз, когда его ловили на том, что он ходит в какое-то странное место или подглядывает за кем-то в бассейне, или до трех часов ночи занимается хрен знает чем, приходя домой, он говорил маме одни и те же слова раскаяния. Я стоял в коридоре в своей детской пижаме с изображением Человека-паука и слышал каждое чертово слово, хотя они думали, что я сплю.

Отец никогда не учился.

И я не учусь.

На следующей неделе после того случая, во время урока физкультуры ко мне подкрался какой-то придурок, которого я даже не знал, с целью сделать из меня посмешище. В итоге посмешище из него сделал я, ударив его лицом о шкафчик.

Я зажмуриваюсь, вспоминая ошеломленный остекленевший взгляд придурка, когда металл встретился с его черепом.

Я не был монстром. Я испытывал угрызения совести. Я чувствовал боль каждого ублюдка, которого бил. Я чувствовал их боль, потому что с каждым ударом, пинком и разбитым носом ощущал, как меня покидает частичка собственной боли. И все же, сколько бы тупых идиотов я ни избивал (провоцировали они меня или наоборот), боль никуда не исчезала.

«Почему он так зол? — директор задавал этот вопрос моим родителям. — Мы должны докопаться до сути. Клейтона уже дважды отстраняли от учебы. Я не хочу исключать его».

Переводчица, двадцатилетняя студентка, с каждой такой встречей становилась все печальнее и печальнее. Она постоянно ерзала на своем стуле. Я смотрел на ее движущиеся руки, наблюдал за ее зелеными глазами, за тем, как она скрещивает и распрямляет длинные стройные ноги.

— Тебе есть что сказать в свое оправдание? — Я смотрел на длинные пальцы девушки, повторяющей слова за директором.

В ответ я показал ей.

— Хочешь трахнуться в кладовке после того, как это хрень закончится?

Она с трудом сглотнула, медленно повернулась к директору Харрису и сказала:

— Ему очень жаль, и он извиняется.

Часом позже я показал переводчице, насколько сильно мне жаль, прижав ее к полке с губками, тряпками и швабрами, пока мои джинсы были спущены до лодыжек, а ее юбка задрана до середины ее хрупкой спины.

Я сын своего отца.

Из ниоткуда появляется Брант, вырывая меня из воспоминаний о старшей школе Йеллоу Миллс. Я в замешательстве смотрю на него.

— Забыл свою счастливую перчатку, — говорит он, забирая ее с кофейного столика, и замирает, замечая выражение моего лица. — Ты в порядке? — спрашивает он, нахмурив брови.

Я отрицательно качаю головой.

Брант бросает свою счастливую перчатку для боулинга, словно незначительную вещь, и плюхается на диван.

— Что случилось? — спрашивает он.

— Деззи, — бормочу я.

Он берет мой телефон и печатает:

Ты не трахнул ее прошлой ночью?

Я фыркаю, забираю телефон и отрицательно качаю головой.

— Мы разговаривали, — кисло бормочу я. — Это было хорошо.

— Хорошо?! — спрашивает он, не пытаясь скрыть свое недоверие.

Для него ночь, проведенная на диване с такой сексуальной девушкой, как Деззи, и просто… разговор… наверное, самое скучное, что он когда-либо слышал.

— Я устал от… — начинаю говорить, затем проглатываю слова. Вспоминаю всех парней, которых избивал, и девушек, с которыми крутил роман, все ошибки моих родителей, которые я слепо, а возможно и сознательно, повторял… Вдруг чувствую себя полнейшим козлом.

Брант машет рукой, призывая меня продолжать.

Я пытаюсь снова, но подхожу с другой стороны.

— Та проблема с гневом, о которой говорит мой отец, никуда не делась. Мой внутренний демон. Моя горечь. Я так устал использовать это, чтобы… чтобы просто держать всех… чтобы держать девушек на расстоянии… или…

Брант хлопает меня по плечу, и я замолкаю. Он наклоняется и говорит что-то, что я не могу разобрать.

Поэтому я игнорирую его и продолжаю:

— Но боюсь, я никак не могу справиться с этим. Мне кажется, я порчу все, что мне дорого. И я едва знаю ее. Мы только начали узнавать друг друга, но чувствую…

Брант снова шевелит губами:

— Ты много говоришь. — Да, кажется, он произносит именно это.

Так и есть. Я встречаюсь взглядом с Брантом и понимаю, что он единственный из тех, кто держал меня в здравом уме в мои худшие времена. Между теми визитами к директору был Брант, который обнимал меня за плечи. Брант, который говорил людям отвалить. Брант был моими ушами, когда я потерял слух. Брант прокрался в мой дом, когда меня отстранили от школы, и даже пропустил день учебы, чтобы провести его со мной. Брант вполне может быть той причиной, почему я все еще жив.

Если бы его не было в моей жизни…

— Я хочу… Я хочу больше говорить, — заявляю я. — У меня… У меня есть чертов голос.

— У тебя есть чертов голос! — повторяет Брант, на его лице расплывается улыбка, и он хватает меня за плечи и трясет.

Дмитрий высовывает голову из своей комнаты, без рубашки и потный. Он жестикулирует:

— Что за херня насчет голоса?

— Ничего, — говорю я ему, выталкивая слова, несмотря на дискомфорт. — Только то, что он у меня есть.

Дмитрий растерянно щурится, а я улыбаюсь.

— Можешь продолжать дрочить, Дмитрий.

Он показывает мне средний палец и хлопает дверью.

Брант хлопает меня по бедру, привлекая внимание, и говорит, что я не причиню вреда Деззи. Или, может быть, он пытается убедить меня в этом.

— Ты не портишь все, что тебе дорого, — говорит он, произнося слова так отчетливо, что кажется, будто он кричит. Может, так и есть. — А теперь напиши ей и пошли обедать!

Я трясу телефоном.

— Я так и сделал. Она не отвечает.

Брант похлопывает меня по ноге, включает телевизор и хватает джойстик. Я вопросительно смотрю на него. Заметив это, он приподнимает бровь.

— Что?

— Твоя игра в боулинг, — бормочу я.

— К черту ее, — говорит он, а потом добавляет что-то о том, что его команда в любом случае обречена на провал, поскольку у лесбиянок проблемы в отношениях и они расстанутся в любой день. А может, он сказал что-то совсем другое. Брант пожимает плечами, затем упоминает, что поймал одну из них за подглядыванием и что он почти уверен, она играет за две команды.

— К тому же я, хочу быть здесь, когда Деззи ответит, — добавляет он, подталкивая ко мне телефон. Повернувшись к телевизору, он начинает играть.

Я хватаю другой джойстик. Когда Брант замечает это, на его лице расплывается улыбка.

— Ох, будет жарко, — говорит он, широко улыбаясь.

Глава 17

Клейтон

Электронное письмо от доктора Твейта прибавило скорости в моей утренней рутине вторника.

Мистер Келлен Майкл Райт, наш официальный дизайнер освещения — и по совместительству придурок — прилетел пораньше из своего «Большого яблока», чтобы поработать с нами здесь, в нашем «Гнилом грейпфруте», и хочет, чтобы я встретился с ним в театре в семь.

Так чертовски осчастливил!

И по-прежнему ни слова от Деззи.