Внук Персея. Сын хромого Алкея - Генри Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вокруг копошилось, вздыхало, всхрапывало. И вдруг замерло. Амфитрион не сразу понял, что стоит среди трупов. В десяти шагах от него замерли два звереныша. Дети в слезах; дети, измазанные кровью. Выставив дротики, Ликимний и Эвер плакали навзрыд. Слюна текла из перекошенных ртов. Обоих мальчишек еще не постригли в мужчины. Длинные, мокрые от пота волосы космами падали на лица, искаженные ужасом. Микенец корчился от боли, кренясь на левый бок. Губы – багровое месиво. Мочка уха оторвана. Правая щека и скула телебоя распухли. На лбу запеклись ссадины. Глаз заплыл, в щелочке между веками мерцал белок. Последние, младшие, они стояли над обрывом, за которым мгла Аида.
Миг, шаг, удар – и пропасть беспамятства примет их.
– Убью!
Со скоростью, которую трудно было ожидать от его мощного тела, Амфитрион бросился на детей. Казалось, он решил уравнять счет, добив оставшихся. Копье описало в воздухе короткую дугу. Плашмя древко врезалось в живот Эверу. Телебой выронил оружие, согнулся, захрипел. Возвращаясь обратно, копье без жалости и снисхождения зацепило колено Ликимния. Они упали вместе: микенец и телебой. В разные стороны. Содрогаясь, крича от боли. Забыв обо всем.
Живые.
– Безумцы! Скорпионы!
Мальчишек трясло. Они старались отползти подальше от сына Алкея, который, вне сомнений, сошел с ума. Упав на колени, Амфитрион бил кулаками валун – словно намеревался расколоть камень и вырвать у бессловесной жертвы сердце. Пот тек по его лицу, теряясь в усах и курчавой бороде. Запрокинув к небу всклокоченную голову, раскачиваясь из стороны в сторону, он выл, как волк, утративший стаю. Опоздал, молчали тела. Опоздал, шипел прибой. Мог бы и поторопиться, метались чайки в небе.
– Будьте вы прокляты!
– Мы‑ы, – соглашалось эхо над морем. – Прокля‑а‑а…
Поодаль, опершись на дубину, вздыхал Тритон: сочувствовал.
7– Потравили, эта…
– Кого?!
Басилей Поликсен вздрогнул. В Арене, подвластном ему городе, никого не травили, сколько он себя помнил. А помнил себя Поликсен, хвала богам, уже сорок шесть лет. И тут, вдруг… Только злодея‑отравителя нам не хватало!
– Дык эта… буссос[51].
– Что – буссос?
– Потравили.
Выдохнув с облегчением, басилей припал к кубку с пивом. Хлопья пены испятнали усы, повисли гроздьями пуха. Все хорошо. Все живы, хвала богам, и нет в городе подлого убийцы. А лен… драгоценный лен, на чьих тонких стеблях держится благосостояние Арены… Поликсен забулькал, поперхнувшись. Забрызгал сунувшегося на помощь советника Макартата. Чем престарелый советник собирался помочь своему господину, осталось загадкой, но совался Макартат всегда, и всегда невовремя.
Буссос – благословение и проклятие Арены. Увы, проклятий на здешней земле лежало два – в первую очередь, «ослиное»[52]; а благословение – одно. Ткани из буссоса ценятся отсюда до Черной Земли. На них, хвала богам, можно выменять зерно, скот, и даже дорогую бронзу. Но из‑за невзрачного льна, чьи мелкие цветы по весне превращают окрестности в голубое покрывало, хищники‑соседи точат зубы на тронос несчастного Поликсена. Добро б еще соседи были, как соседи – тихие, мирные. Таких прищучить – сам Зевс велел. А тут сплошь Пелопиды, медная кровь. Явятся с войском – и что делать? Больше сотни щитов в Арене не собрать… Правда, до сих пор обходилось. Договаривались миром. Услуга за услугу, рука руку моет. Но надолго ли?
Времена нынче смутные…
Порой басилею думалось, что лучше бы на его землях рос простак‑ячмень. Беднее, зато спокойнее. Но раз уж так сложилось – лишь дурак не извлечет выгоды из дара судьбы. А Поликсен, хвала богам, был кто угодно, только не дурак.
И вот – потрава.
– Кто потравил? Сколько?
Земледелец поскреб грязным пальцем в затылке. Он стоял на солнцепеке, а шляпу снял из почтения к басилею. Солнце напекло бедняге макушку. Сейчас бы под навес, да пивка хлебнуть… Но кто он такой, чтоб его за басилейский стол звали? Куцые мысли путались от жары. Палец драл затылок, словно хотел проскрести дыру.
– Эта… коровы. Пенфил сказал. Он видел.
– Я не спрашиваю, кто тебе сказал. Я спрашиваю: много ли убытку?
– Ну, эта… – проситель неопределенно развел руками.
– Много, или нет?!
Терпение басилея иссякло, но он держался. Не следует открыто выказывать гнев. Правитель должен быть спокоен и мудр. Иначе соберется народишко и скажет: на что нам, хвала богам, такой басилей? Пикнуть не успеешь – лишишься троноса.
– Не то чтоб…
– Чьи коровы?
Отчаявшись выяснить размеры потравы, Поликсен решил зайти с другого конца.
– Пришлые.
– Какие еще пришлые? Откуда пришли?
– Те полсотни, что с востока пригнали. Пенфил сказал.
Полсотни с востока? Так это же стадо микенского ванакта! Для телебоев пригнали, будь они неладны… С кого теперь спрашивать? С болванов‑пастухов? С крепковратных Микен? С пиратов Птерелая? Как ни крути, возмещать убытки придется ему – горемычному басилею Поликсену. Платить за раззяв‑пастухов и чужих коров было жалко. А куда денешься? В наши гнилые времена тронос пляшет под тобой, как вакханка на оргии…
– Поди‑ка сюда, любезный. Пива хочешь?
Земледелец не поверил своим ушам. Неужто басилей – провидец? Снизошел? Он робко сделал пару шагов к навесу. А к нему уже спешил раб с полной чашей.
– Ты, любезный, оставь сомнения. Потраву возмещу. Мешок зерна. Понял? Целый мешок! Я велю принести зерно прямо сейчас.
– Дык эта… Благодарствую! Оно, конечно…
– Вот и славно. Допивай пиво, забирай зерно и иди себе.
Разговаривать с просителями Поликсен умел. Наверняка потрава куда больше потянет. Но олух уйдет довольный, и до конца жизни станет хвастать, как сидел с басилеем за одним столом. Пиво из одной чаши хлебал. Пусть врет, хвала богам. Все элейцы знают: Поликсен добр и справедлив!
За воротами, нарастая, возник шум.
– Ты куда?
– Куда прешь, говорю?!
– Тут очередь…
Снаружи, под стеной, окружавшей дом – Поликсен гордо именовал его «дворцом» – стояли каменные скамьи. На них с утра ждали просители. Судя по гвалту, кто‑то горячий решил попасть к басилею раньше других. Такое случалось, и тяжелые на руку элейцы обычно сами утихомиривали торопыгу. Стража развлекалась, делая ставки: сколько затрещин понадобится для вразумления.
– А я сказал – за мной…
– Ай!
Сочный звук оплеухи. И снова:
– Ай!
– Ты чего? Больно же!
– Дерутся, – забеспокоился советник.
