Последний пожар - Владимир Марченко

У всех обязанности. Девочки – Евгения и Зинаида следили за самоваром. Помогал им семилетний Вася. Носил воду из ручья, ломал валёжник. Ждали деда, его троих сыновей и зятя с рыбалки. Старший сын Никанор и Василиса имели по двое детей, но не отделялись, а поэтому их вместе выслали. Вася оставил сестёр и отправился проверять петли на зайцев, на рябчиков. Самовар кипел, дети забыли доливать. Взрослые задержались. Хорошо, что пришли с работы тётки. Они работали в леспромхозе учетчицами. Хотели попить чаю, но воды в нём оказалось очень мало.

– Мама, мама, – позвали Пелагею, делавшую с соседками печь из глины в новом доме. Пелагея быстро залила угли в самоваре, воды налила, обвернула мокрой рядниной. Но кран отпаялся. Стал подтекать. Лишь через два месяца удалось найти кусочек олова, чтобы «вылечить» больного медалиста.

Умер дед весной. Уже говорили о близкой победе. Авдей был начальником лесозаготовительного пункта. Прихватило живот. Неделю маялся, убеждая всех, что скоро отпустит. Не отпустило. Василий считает, что дед очень переживал, когда перед новым годом получили три похоронных извещения. Что творилось дома, помнит смутно. Уходил в тайгу, долбил лунки и ставил мордушки на окуней, иногда удавалось поймать глухаря или рябчика. Зайцев не стало к декабрю. Он помнил, как отец подсаживал на кедр, как учил косить и ловить щук петлёй. Сохранилось лишь две фотографии. На одной – в военной форме с медалью, а на второй – вся семья; снялись в Томске, когда привезли с Алтая. Дед убедил охранника пригласить фотографа, чтобы осталась память, если кто умрёт в чужом краю. Фотокарточка получилась хорошая. На ней все молоды и здоровы. Василий заказал с неё портреты отца и мамы. Теперь висят на стене; раскрашенные, ретушированные.

В сорок первом, а может быть, в сорок втором был брошен клич: «Фронту – цветной металл!» Сдавали всё. Латунные пуговицы и медные котелки. Приходили из сельсовета, требовали сдать самовар, дескать, из него сделают сотню патронов, а это для фронта большая помощь. Пелагея не хотела расставаться с помощником. Самовар достался от родителей, которые умерли в холеру. Как могла, берегла своё богатство, свою память. Пришло время, когда самовар нужно отправить на фронт. Василий и его братья верили, что без самовара невозможно победить наглых захватчиков. Как стеклянную вазу, везли на санках свою драгоценность. Считали, что сто пуль пустит самовар по врагам.

Подрос Василий, вступил в комсомол. Участвуя в переписи населения поселка перед выборами, оказался в доме бывшего председателя сельского совета. На шестке увидел самовар. Обрадовался. Словно отца встретил, не вернувшегося с войны.

– Что ты, сынок, таких самоваров были тысячи сделаны, – говорил пожилой человек. – Считай, что внёс ты его в фонд обороны.

– Это царапина от штыка. Это олово подтекало, когда ремонтировали кран. А вмятинку на крышке я сделал, когда лучину колол топором. Как же не стыдно? Вы украли наш самовар…

– Надо было сгноить вашу семью, сослав в самые непроходимые болота. Пожалела советская власть, дескать, реабилитированы.

– На плитах одиннадцать фамилий Агаркиных и Базаркиных, а твоих фамилий нет. Присосались к советской власти. Лошадей постреляли, чтоб не достались ни красным, ни белым…

Забрал Василий самовар, унёс бабушке. Обрадовалась старушка, даже помолодела на десяток лет. Оглаживала самовар морщинистой рукой, а слёзы текли из выцветших глаз и падали на концы платка. Через час нагрянул участковый с понятыми и бывшим председателем сельсовета. Самовар конфисковали, а Василия, оказавшего сопротивление властям, посадили на пятнадцать суток. Он отбыл пять. Двоюродная сестра написала письмо в районную газету, а копию послала в прокуратуру. Письмо не появилось в печати, но самовар привез сын председателя, бросил на пол и ушел. Кран отвалился во второй раз. Василий написал письмо начальнику милиции. С жалобами трудящихся работали тогда. Самовар сфотографировали и отправили в областную газету. Статья вышла. Рассказывалось не столько о самоваре, сколько о семье Базаркиных, оказавшихся в ссылке из-за ведра самогона.

В школе решили организовать краеведческий музей. Понесли дети из домов, с чердаков старинные утюги и керосинки, письма с фронтов, фотокарточки, солдатские котелки и ложки. На самом видном месте оказался самовар. Пелагея попросила внуков определить его на вечное хранение. Через пять лет школьный музей стал тесен. Начали строить отдельное здание, в котором поместили библиотеку и дом пионеров. Люди, понимая значимость сохранения памяти, отдавали семейные реликвии. Анна Пилогова сдала свой ткацкий стан, вдова Быкова принесла мужнину золотую медаль Героя Советского Союза, умершего после войны от ран. Быковых первыми выслали в таёжный и болотный край. Большая семья имела крупорушку, шерстобитку, конную молотилку. Отняли всё. Даже коровьи ботала. Селом провожали в дальнюю дорогу. Вместе с малыми ребятами пустились на новые земли почти тридцать душ кулаков-мироедов. Четыре дома приказал Аверьян Огоньков, председатель волостного исполкома, сжечь, чтоб духу кулацкого не было. Беднаки безворотные – в крик: нам, нам отдай. Комсомольцы покосоурились, но приказ выполнили, ведь они, описывая имущество, не всё записали. Отвозили в колхозную кладовую одежду и семена, не забывая о себе. Аверьян Огоньков ходил по дворам и говорил: «Обопью и угроблю». Потом, когда начнётся плановая ссылка людей, всякий стыд потеряют, будут тащить всё, что попадёт под руку во время раскулачивания.

Гуляла новая власть без веселья, но песни пели парни и девчата в красных косыночках, грозя весь мир разрушить и пропить. История повторилась. Народное достояние не пропивают, а распродают нынешние активисты перестройки. Снова разруха, снова стоят заводы, снова НЭП. Но надолго ли? Или опять придут и опять будут отнимать у новых буржуев-олигархов заводы и фабрики, обещая другим, что земля – крестьянам, а фабрики – рабочим. И вновь никто ничего не получит. Хорошо бы посмотреть, как история повернет своё колёсико на очередной оборот.

За художества коллективистов ответит заместитель Аверьяна. Его отправили туда же, куда посылал земляков, но и тут оказался на уровне, стал нужным человеком, возглавив сельсовет. Огонькова повысили – стал директором МТС. Потом перевели заведующим маслосырозаводика. Так его гоняли с места на место многократно. Завалит в одном месте производство, находили для него другое. Много тогда было таких кочевников с партийными билетами, которые защищали не только от непогоды, но и от тюрем и других наказаний.

Марию Бровкину судили показательным судом за букетик недозрелых колосков овса. Дали десять лет. Порядок был? Страх. Детей растолкали по приютам. На фронте Бровкин жёг танки гитлеровские, крича во всё горло: «За родину и за Сталина». Иначе нельзя. Это моряки кричали: «полундра!», а в пехоте другие призывы.

Анну Папину, уехавшую после «похоронки» на мужа в соседний городок к свекрови и работавшую кондуктором на железной дороге, тоже судили. Она обнаружила в пустом вагоне кусочки жмыха. Смела с пылью в карман свою долю. Девки паровозной бригады видно съели жмых, а может быть, хорошо спрятали. Нашлась подлая душа, донесла. По закону военного времени её присудили к расстрелу. Пусть бы этот жмых сгнил, но нужен был строгий пример. Люди ужаснулись. За пыль, за серые кусочки жмыха, которые и до килограмма не дотягивали. Об этом Василий узнал, когда вернулся в родное село, покинув гостеприимный северный край. Умерла бабушка, болела мать, разъехались тёти и дяди.

Вспомнил Василий, как загорелся музей, как выносили селяне свои реликвии и бережно укладывали на снег. С трудом выволокли сейф, в котором хранились боевые и трудовые награды бывших кулаков. В дыму Василий увидел фонограф, изобретение Эдисона и его помощников. Гордо сверкал боками самовар. Что вынести? Вынес всё. Хотя можно было спасти и другие предметы сельской старины, но рисковать никто не хотел. Горели картины и фотографии. Корчились, истекая черными слезами, берестяные туески и короба.

Самовар принёс Василий домой, пообещав вернуть, если музей вновь заработает. Музей не заработал. Денег не давали учителям, задерживали зарплату медицинским работникам. Сокращали народные коллективы в клубе. Культура оказалась ненужной. Денег не хватало в государстве на первоочередные нужды народа. Хотя нефть и газ по хорошим ценам покупала заграница. Вузовские преподаватели стали жить плохо, а потому ввели платные факультеты. Взятки стали обыденным явлением. Возможно, скоро появится сообщение, что государство не в силах содержать и школьных учителей, а посему станет обязательным лишь начальное образование, а за учебу в других классах потребуют плату с родителей. А если нет денег, то это неважно. Пусть ребёнок не учится в школе. Жизнь научит чему-нибудь. Нужны рабочие руки, способные пахать и сеять, возить и обслуживать, выполнять заказы по сходной цене. За кусок колбасы будут эти недоученные дети прислуживать за столами, в банях.