Скала - Питер Мэй

— Он был нашим коком, — ответил за всех рыжеволосый шутник. Остальные согласно забормотали. — Он хорошо готовил.

— Кого вы позвали ему на замену?

— Астерикса, — Гигс кивком указал на человечка с густыми усами. — Но мы его не звали. Мы никогда никого не зовем, Фин. Мы просто сообщаем, что освободилось место. Если кто-то хочет поехать, он сам приходит к нам, — он помолчал, стоя с тяжелым мешком в руках и словно не замечая его веса. — Тогда нас будет не в чем обвинить, если что-то вдруг пойдет не так.

Когда мужчины погрузили все на катер, они устроили перекур. Ткачи и фермеры, электрики, столяры и строители постояли немного вместе, прежде чем разъехаться по своим фермам и рабочим местам. Фин прошелся вдоль пристани, мимо ржавеющих лебедок и спутанных сетей. Вокруг дороги и у стены лежал свежий бетон — с разрушительным воздействием моря здесь явно боролись. Во внутренней гавани из воды поднимался большой, поросший мхом камень. В детстве Фин однажды дошел до него в отлив и вскарабкался на вершину. Он чувствовал себя королем гавани и гордо осматривал свои владения… Пока не начался прилив. Пришлось ждать, пока он кончится, чтобы слезть с камня. Дома он, конечно, получил на орехи. Как и большинство его сверстников с острова Льюис, Фин не учился плавать.

— Мы никогда не говорили о том, что случилось в тот год, — голос Гигса, внезапно раздавшийся за плечом, напугал его. Полицейский оглянулся и увидел, что остальные все еще стоят у катера на дальнем конце пристани, курят и беседуют. — Когда мы вернулись, ты не мог говорить… да и не помнил почти ничего. А потом уехал в университет и вернулся только теперь.

— Я не думал, что нам было о чем говорить.

Гигс оперся спиной о спасательный жилет, висевший на стене, и поглядел в сторону волнолома. До того как его разрушило море, там швартовался траулер, когда привозил со Скерра добычу.

— Раньше здесь собирались сотни людей, чтобы получить хотя бы одну гугу. Очередь тянулась до самой деревни.

Ветер относил дым его сигареты в сторону.

— Я помню, — сказал Фин. — Я был тогда мальчиком.

Гигс наклонил голову, внимательно взглянул на Фина:

— А что ты еще помнишь? О той нашей поездке.

— Я помню, как чуть не умер. Забыть такое невозможно.

Полицейскому стало неуютно под пристальным взглядом старшего охотника. Он чувствовал себя так, будто прячется в темной комнате и его вот-вот высветит луч фонаря.

— Умер другой человек.

— Это я тоже не забуду, — Фину становилось все труднее сдерживать себя. — Дня не проходит, чтобы я об этом не думал.

Гигс еще мгновение смотрел на него, потом перевел взгляд на разбитый волнолом:

— Я был на Скале больше тридцати раз, Фин. И я помню каждую поездку. Они все разные, как гимны в Псалтыре.

— Ну да, наверное.

— Казалось бы, после тридцати лет один год становится похож на другой. Но я помню их все так, как будто каждый из них — последний, — Гигс многозначительно помолчал. — И тот раз, когда ты плавал с нами, я помню, словно все было вчера, — казалось, он тщательно выбирает слова. — Но среди тех, кого тогда с нами не было, мы это не обсуждали.

Фин беспокойно переступил с ноги на ногу:

— Тут нет секрета, Гигс.

Маколей снова посмотрел на полицейского — очень внимательно. И сказал:

— Ты должен знать, Фин. У нас есть негласный закон. Все, что случилось на Скале, там и останется. Так было всегда, и так будет всегда.

Глава одиннадцатая

Весть о том, что мы с Артэром должны в этом году плыть на Скерр, испортила мое последнее лето на острове. Она пришла неожиданно и погрузила меня в глубокую депрессию.

Оставалось всего шесть недель до того, как я должен был отправиться в Глазго, в университет. Я хотел провести это время так же, как и предыдущие две недели. С нашей встречи на Эйлан-Бег мы с Маршели почти каждый день были вместе. Я потерял счет тому, сколько раз мы занимались любовью — иногда страстно и свирепо, как будто боялись, что другой возможности не представится. Так было, когда мы уединились в амбаре, на тюках с сеном, где Маршели впервые поцеловала меня столько лет назад. Иногда мы долго лениво ласкали друг друга, словно верили, что эти прекрасные дни лета, солнца и секса никогда не кончатся.

В то время нам казалось, что так и будет. Маршели тоже приняли в Университет Глазго, и мы могли провести вместе еще четыре года. На прошлой неделе мы с ней ездили в Глазго искать жилье. Я сказа тете, что еду с Дональдом — впрочем, ей, по-моему, было все равно. Родители Маршели думали, что она едет со школьными подругами. Мы на две ночи сняли номер в маленькой гостинице, предоставлявшей ночлег и завтрак, и все утро провалялись в постели в обнимку, пока хозяйка нас не выгнала. Мы воображали, что, когда начнем учиться, каждый день будет таким же: мы станем спать в одной постели и каждую ночь заниматься любовью. Такое счастье казалось почти невозможным. Теперь-то я знаю, что оно и было невозможно.

Мы часами бродили по Вест-Энду — проверяли объявления о сдаче квартир в газетах и обходили адреса по списку, который нам выдали в университете. Кроме того, пару подсказок дали студенты в барах на Байерс-роуд предыдущим вечером. Нам повезло: мы нашли комнату в эдвардианском доме красного песчаника по Хайберг-роуд. Большая семикомнатная квартира, второй этаж, витражи, обшивка деревянными панелями… Я никогда такого не видел. Для нас это была настоящая экзотика! Пабы здесь открывались поздно, вокруг было много китайских, итальянских, индийских ресторанов; кулинарии работали до полуночи, а мини-маркеты были открыты круглые сутки. Верилось во все это с трудом. Я представлял, как это будет прекрасно — купить в воскресенье воскресную газету и прочесть ее за пивом в пабе. На Льюисе в те времена воскресные газеты мы видели только по понедельникам.

Мы вернулись на остров, и идиллия продолжилась, только теперь к ней прибавился оттенок нетерпения. Мы были бы счастливы, если бы это лето длилось вечно, но все же не могли дождаться дня, когда придет пора ехать в Глазго. Нас ждало великое приключение, новая жизнь, и мы торопили время.

Вечером перед тем, как я узнал про Скерр, мы с Маршели были на пляже в Порт-оф-Нессе. Мы пробирались в темноте между камнями на южной оконечности пляжа, держа путь к черной гнейсовой плите. Время сделало ее гладкой, а от остального мира ее закрывали другие камни, которые кто-то, казалось, разрезал на ломтики, поставил торчком, а потом толкнул, и они рассыпались на несимметричные группы. Над нами в ночное небо, полное бесконечных возможностей, поднимались скалы. Был отлив, и мы слышали, как тихо дышит море. Теплый ветер шуршал высохшим вереском, который кустами рос на скальных уступах.

Мы расстелили спальный мешок, который принесли с собой, разделись и легли на него, чтобы заняться любовью при свете звезд. Мы двигались медленно, в такт ритму океана, в гармонии с ночью. Тогда мы в последний раз по-настоящему были вместе, и сила нашей любви заставляла нас задыхаться. Мы голыми спустились по камням на твердый мокрый песок, обнажившийся в отлив, и побежали туда, где вода плескала лунный свет на берег. Держась за руки, мы прыгали в волнах и вскрикивали, когда холодная вода обжигала кожу. Потом мы вернулись к спальному мешку, вытерли друг друга и оделись, стуча зубами от холода. Я притянул к себе Маршели, — с ее золотистых спутанных волос еще капала вода, — и наши губы слились в долгом поцелуе. Я заглянул в ее глаза и нахмурился, когда впервые понял: чего-то не хватает.

— А где твои очки?

Она улыбнулась.

— Теперь у меня контактные линзы.

Мне трудно вспомнить, отчего я так бурно отреагировал на известие о том, что мы едем на Скерр за гугой. Впрочем, я могу придумать для этого множество причин. Я не был особенно развит физически и знал, что жизнь на Скале будет трудной, полной опасностей и неудобств. Мне не нравилась перспектива стать виновником смерти двух тысяч птиц. Как и все жители острова, я любил есть гугу, но не очень хотел знать, как она попадает ко мне на тарелку. Мне пришлось бы расстаться с Маршели на целые две недели — или даже больше. Иногда плохая погода вынуждала охотников находиться на скалах дольше, чем они планировали. Но было и еще кое-что. Мне казалось, я снова падаю в ту черную дыру, откуда только что выкарабкался.

Я пошел к Артэру узнать, как себя чувствует его мама — в последние несколько недель мы почти не виделись. Мой друг сидел на старой тракторной покрышке у торфяного брикета и смотрел через Минч на материк. Я увидел то, чего раньше не замечал: горы Сатерленда четко выделялись на фоне пастельно-голубого неба. Значит, скоро погода изменится. Лицо у Артэра было такое, что я испугался, не случилось ли чего с его матерью. Я сел рядом с ним и спросил:

— Как мама?

Он повернулся и посмотрел на меня пустым взглядом, как будто меня там вовсе не было.