Царица проклятых - Энн Райс

Нет, он просто знал об этом – точнее, до этой ночи. До этой ночи...

Он не вспомнил даже тогда, когда услышал песни Вампира Лестата. Надо сказать, что этот рок-музыкант, называющий себя тем, кто пьет кровь, слегка заинтриговал его как личность. Он действительно обладал какой-то неземной внешностью – но ведь это телевидение. Многие люди из головокружительного мира рок-музыки выглядели как существа из другого мира. А голос Вампира Лестата был так по-человечески эмоционален.

В его голосе звучали не только эмоции, но и человеческие амбиции, причем совершенно специфического рода. Вампир Лестат хотел быть героем. Когда он пел, то заявлял: «Вы должны признать важность моего существования! Я – символ зла; и если я подлинный символ, значит, я творю добро».

Очаровательно. Только человек способен додуматься до такого парадокса. Ему это было хорошо известно, поскольку он и сам когда-то был человеком.

Теперь же он обладал сверхъестественным восприятием окружающего. Это правда. В отличие от него люди не способны с одного только взгляда постичь принципы работы любого механизма. Именно сверхъестественными силами можно объяснить тот факт, что все вокруг казалось ему «знакомым». Ничто в мире не могло его теперь удивить – ни квантовая физика, ни теории эволюции, ни картины Пикассо, ни тот факт, что детям вводят вирусы, чтобы защитить их от болезни. Создавалось впечатление, что задолго до своего появления здесь он уже имел представление обо всем этом. Даже задолго до того, когда мог сказать: «Я мыслю, значит, я существую».

Но, несмотря ни на что, он во многом сохранил человеческое восприятие мира. Этого нельзя отрицать. Он мог чувствовать человеческую боль, причем настолько сильно, что иногда это даже пугало. Он знал, что такое любовь, что такое одиночество – о да, эти чувства были ему известны, пожалуй, лучше всего, и особенно остро он переживал их, слушая песни Вампира Лестата. Вот почему он не обращал внимания на слова.

И что еще важно: чем больше крови он пил, тем более походил на человека.

Когда он впервые появился в этой эпохе, он даже отдаленно не был похож на человека – ни в собственных глазах, ни в глазах окружающих: отвратительный скелет, бредущий по обочине автострады в сторону Афин, – кости, плотно обтянутые тугими венами и покрытые загрубевшей белой кожей. При виде его людей охватывал ужас. Они резко и до упора выжимали педаль газа, лишь бы только поскорее умчаться прочь. Но он успевал прочесть их мысли, увидеть себя их глазами – он понимал их и, конечно, испытывал перед ними неловкость.

В Афинах он раздобыл перчатки, свободного покроя шерстяную одежду с пластмассовыми пуговицами и эти забавные современные ботинки, целиком скрывающие стопу. Он обмотал лицо тряпками, оставив только отверстия для глаз и рта. Грязные черные волосы он прикрыл серой фетровой шляпой.

На него по-прежнему смотрели с любопытством, но хотя бы не убегали с воплями. С наступлением сумерек он бродил в густой толпе на площади Омония, и никто не обращал на него внимания. Как приятно видеть современную суету в этом древнем городе, где и в старину, много веков назад, царило такое же оживление, когда со всего мира съезжались сюда студенты, чтобы изучать философию и искусство. Он смотрел на Акрополь и видел перед собой не современные развалины Парфенона, а тот храм, который возвышался здесь когда-то в древности, – совершенный и прекрасный, истинный дом богини.

Греки, как всегда, были чудесными людьми – деликатными и доверчивыми, хотя теперь из-за примеси турецкой крови их волосы и кожа стали более темными. Они не обращали внимания на его странную одежду. Он идеально имитировал их язык, лишь иногда допуская забавные ошибки, и им нравилось мягкое, успокаивающее звучание его голоса. Оставаясь один, он замечал, что его плоть постепенно восстанавливается. На ощупь она оставалась твердой как камень. И тем не менее внешность его изменялась. В конце концов, развернув однажды тряпки, он увидел очертания человеческого лица. Так вот, значит, как он когда-то выглядел!

Большие черные глаза с тонкой сеточкой едва заметных морщинок в уголках и довольно гладкими веками. Красивой формы улыбающийся рот. Аккуратный, хорошо вылепленный нос тоже пришелся ему по вкусу. Но больше всего ему понравились брови: очень черные и прямые, не изогнутые и не слишком густые, они располагались довольно-таки высоко над глазами и придавали лицу открытое и слегка удивленное выражение – такие лица внушают доверие. Словом, весьма привлекательное лицо молодого мужчины.

Теперь отпала необходимость скрывать свою внешность, и он стал одеваться в современные рубашки и брюки. Приходилось, однако, держаться в тени – слишком уж гладкой и белой была его кожа.

Знакомясь с людьми, он называл свое имя: Хайман. Однако он понятия не имел, откуда оно взялось. Когда-то, в более поздние времена, его называли Бенджамином, это он тоже помнил. Были и другие имена... Но когда? Хайман… Это его первое и тайное имя, он его никогда не забудет. Он мог нарисовать два крохотных рисунка, означавших слово «Хайман», но откуда взялись эти символы, он не знал.

Не меньше, чем все остальное, его озадачивали собственные возможности и сила. Он мог пройти сквозь пластиковую стену, поднять автомобиль и зашвырнуть его на близлежащее поле. И это при условии, что сам он обладал на удивление хрупким телосложением и весил очень мало. Он мог вонзить себе в руку тонкий длинный нож, испытывая при этом весьма странное ощущение. Крови было много. Потом рана закрывалась, и, чтобы вытащить нож, приходилось вскрывать ее заново.

Если говорить о весе, не было в мире такой высоты, на которую он не смог бы подняться. Как будто он решил не признавать существование силы притяжения, и с тех пор она перестала на него действовать. Однажды ночью он взобрался на крышу высотного здания в центре города, а потом полетел вниз и мягко приземлился прямо посреди улицы.

Как приятно сознавать все это. Он знал, что при желании может преодолевать большие расстояния. И он уверен, что когда-то именно так и поступал – поднимался к самым облакам. Но тогда... Впрочем, может быть, и нет.

У него были и другие способности. Каждый вечер, едва успев проснуться, он обнаруживал, что слышит голоса, доносящиеся со всех концов света. Лежа в темноте, он буквально купался в звуках. Он слушал разговоры на греческом, английском, румынском, хинди... Он слышал и смех, и крики боли. А если лежал совсем тихо, то мог расслышать даже мысли людей – но беспорядочный поток, исполненный неоправданных преувеличений, пугал его. Он не знал, откуда долетают до него эти голоса. Или почему один голос заглушает другой. Как будто он – Бог, внимающий молитвам.

Время от времени он слышал голоса других бессмертных, совершенно не похожие на голоса людей. Где-то там существуют другие такие же, как он, они думают, чувствуют, посылают предупреждения. Мощные серебряно чистые голоса исходили откуда-то издалека, но он без труда отличал их от бессмысленной человеческой болтовни.

Но воспринимать голоса бессмертных было мучительно больно. Они вызвали в памяти какие-то ужасные воспоминания о бесконечно долгих годах, проведенных в замкнутом темном пространстве, где такие голоса оставались его единственными спутниками. Он едва не впадал в отчаяние. Нет, он не хочет даже вспоминать об этом! Есть вещи о которых лучше забыть навсегда. О том, как ты сгорел или попал в плен. Или о том, как воспоминания мучили тебя и заставляли безудержно плакать и душераздирающе кричать.

Да, он видел немало плохого. Он был на этой земле в другие времена и под другими именами. Но неизменно оставался благожелательным и оптимистичным, с любовью относился ко всему, что его окружало. Быть может, у него блуждающая душа? Нет, он всегда обладал именно этим телом. Вот почему оно такое легкое и сильное.

Он неизменно заставлял голоса смолкнуть. Он вспомнил старое пророчество: если не научишься отсекать голоса, они сведут тебя с ума. Но теперь это не представляло для него труда. Достаточно было встать и открыть глаза, и они мгновенно стихали. Для того чтобы расслышать хоть что-то, требовалось приложить усилия. Голоса не смолкали совсем, но сливались в единый и однообразный, раздражающий слух гул.

Впереди его ждали прекрасные минуты. Заглушить мысли находящихся рядом смертных было легко. Например, он мог запеть или сосредоточить внимание на чем-нибудь конкретном. И наступала благословенная тишина. В Риме повсюду находилось, на что отвлечься. Как он любил римские дома, выкрашенные в желтовато-коричневые, рыжеватые или темно-зеленые тона. Как он любил узкие вымощенные камнем улочки. Он мог мчаться на машине по широкому бульвару, полному беззаботных смертных, или же бродить по виа Венето в поисках женщины, в которую можно было ненадолго влюбиться.