Банда 6 - Виктор Пронин

— Миллион.

— Естественно, долларов?

— Долларов, — кивнул Пафнутьев, пытаясь понять — что происходит с его экспертом?

— Надо же, — беззаботно удивился Худолей. — Большие деньги. Неужели можно столько заработать на строительстве домов? Мне кажется, что столько заработать на строительстве домов трудно. Как ты, Паша, думаешь?

— Согласен с тобой, — Пафнутьев все больше настораживался, глядя на Худолея, на его легковесную манеру разговора — так бывало, когда эксперт находил нечто настолько неожиданное, переворачивающее ход следствия, что все остальные находки попросту меркли и теряли смысл.

— Я вот думаю, что милиционеры, которые задержали Вулыха, поступили не совсем разумно. А если говорить откровенно и называть вещи своими именами, то они поступили так глупо, так глупо, что никогда в жизни поступить глупее им уже не удастся.

— Это в каком же смысле?

— Они должны были оставить Вулыху сто тысяч, а остальные поделить между собой. И жили бы в лучших домах, их дети учились бы в английских институтах, жены ходили бы в греческих шубах, а сами они попивали бы пивко на Канарских, Багамских, Фолклендских и прочих островах. А вместо всего этого получат запись фиолетовыми чернилами, скрепленную опять же фиолетовой печатью.

— Какую запись? — не понял Пафнутьев.

— В трудовой книжке. Спасибо, дескать, вы славные ребята, и мы очень вами гордимся.

— Я спросил у Шаланды о том же... Там действительно вышла накладка... Когда ребята задержали Вулыха и доставили в отделение, они не знали, что у него в сумке. Сумку вскрыли уже в кабинете начальника. Вокруг стола собралось все отделение, включая дежурного, водителя и секретаршу. Человек семь, не меньше.

— Если бы они этот миллион поделили на семь человек, все те прелести красивой жизни, о которых я только что говорил, стали бы доступны всем семерым.

— Невозможно, — вздохнул Пафнутьев. — Это уже было невозможно.

— Почему?! — наконец, в голосе Худолея прорвались какие-то живые нотки.

— Обязательно произошла бы утечка информации. Втроем — Вулых и два милиционера... Все было возможно. Но когда их стало семеро... Исключено. Обязательно произошла бы утечка. Кто-то что-то ляпнул бы по пьянке, шуба у одной жены неизбежно бы оказалась лучше, чем шуба у другой жены, Багамские острова в чем-то превосходили бы Канарские... Печально, но это так.

— Возможно, ты прав, Паша, — с обидным безразличием проговорил Худолей. Пафнутьев остро почувствовал, что безразличие это касается не только миллиона долларов, но затрагивает вообще все, что говорил Пафнутьев.

— Ну, давай уж, не тяни... Что там у тебя?

— А что, Паша, ты хочешь от меня услышать? — невинно спросил Худолей.

— Я хочу знать имя, фамилию и отчество убийцы.

— Ты слишком много хочешь, Паша. Так нельзя. Это алчность.

— И ты совсем-совсем ничего не можешь мне сказать? — удивился Пафнутьев.

— Ну, почему же, — спохватился Худолей. — И сказать могу, показать, и суждения высказать, неглупые, между прочим, суждения о нашем с тобой расследовании. Пошли, Паша, — Худолей поднялся, с некоторой церемонностью одернул пиджак и, вскинув голову, направился к лестнице в подвал. У первой ступеньки он оглянулся, подождал поотставшего Пафнутьева. — Прошу ничему не удивляться, все воспринимать спокойно и с достоинством.

— И с меня ничего не причитается? — удивился Пафнутьев.

— Это особый разговор. Подобная тема не терпит спешки, суеты, скороговорки.

— Ну, ладно, — согласился Пафнутьев. Спустившись в самый низ, Худолей распахнул дверь в темную комнату. Нащупав уверенной рукой выключатель, он щелкнул кнопкой, и комната озарилась электрическим светом. Она оказалась поменьше той, в которой жили строители, метров двадцать. Здесь были свалены лопаты, вилы, грабли, отдельным снопом в углу стояли разномастные лыжи, палки, горкой были свалены лыжные ботинки, какие-то неуклюжие, пересохшие, — чтобы привести их в порядок, надо, наверное, не меньше недели смазывать смягчающими ваксами. Но Худолей пренебрег всеми этими завалами и решительно направился в дальний угол, где стояли несколько велосипедов. Подойдя к ним, он присел на корточки и глянул на Пафнутьева. — Прошу обратить внимание, — произнес он отстраненно: дескать, чем только не приходится заниматься.

Пафнутьев тоже присел и послушно уставился в то место, куда смотрел Худолей. И ему сразу все стало ясно — в велосипедном колесе не хватало спицы. Причем если все колесо было запыленным, присыпанным строительной, цементной, известковой пылью, то в том месте, где недоставало спицы, место на ободе было вытертым, гнездо для спицы тоже выглядело свежим — с четким отверстием, чистой резьбой на крепежном винте.

— Вопросы есть? — спросил Худолей, как бы скучая.

— Нет, все ясно. Собственно, ничего нового нам эта дырочка от спицы не дает, но сама по себе находка забавная. Она говорит о том, что мы идем в правильном направлении.

— И это все, что ты можешь сказать? — Худолей оскорбленно поднялся, отряхнул колени.

— А ты? Можешь добавить?

— Спицу вывинтил мужчина. Ни белые ручки Светы, ни трясущиеся — Маргариты, ни пухленькие — Кати на это неспособны.

— Для подобных работ, я имею в виду снятие спиц, натяжение спиц, есть специальный ключ.

— Здесь нет никаких ключей. Просто никаких. Видимо, они где-то сложены в одном месте, в каком-нибудь ящике, в коробке, банке. И потом, на крепежной гайке следы плоскогубцев. Не ключа, Паша, ключ не оставляет следов, а именно продольные заусеницы от плоскогубцев. Это еще одно подтверждение, что работал мужик, а не баба. Ты видел маникюрчики у Светы и Кати?

— Видел.

— С ними такую работу выполнить невозможно. А у Маргариты вообще руки-крюки. Она еле пробку с бутылки свинчивает. Стрелять могли и мужик, и баба. Но спица... Это, Паша, мужик.

— Ну, что ж, — Пафнутьев поднялся. — Осталось найти спицу. И тогда многое станет ясным.

— А что тебе добавит спица?

— По характеру заточки можно кое-что представить... Превратить спицу в орудие убийства можно разными способами... Можно заточить ее пилочкой для ногтей, напильником, о камень. Можно все это проделать грамотно, красиво, а можно коряво и бестолково.

— Боюсь, Паша, что саму спицу мы никогда не найдем. Ее достаточно выбросить из окна — и она исчезнет навсегда. В этом глиняном месиве утонет не то что спица, человека можно спрятать. И не одного.

— А бомж в этой грязи нашел пистолет.

— Он видел, как его выбросили из форточки. И подошел к месту падения — там была дыра во льду.

— Думаешь, он узнал человека, который выбросил пистолет?

— А чего там узнавать? Они все отличаются друг от друга. Плотная, почти массивная Катя, костлявая тень Маргариты, юная и стройная Света. — Худолей опасливо покосился на Пафнутьева — не слишком ли он задел его чувства, но Пафнутьев подковырку стерпел и никак не откликнулся. — Мужики тоже достаточно различны... Объячев — большой, высокий, громоздкий, Вьюев он и есть Вьюев, Вохмянин... Сам понимаешь, Паша, бомж мог запросто узнать, кто выбросил пистолет из форточки.

— Ладно, — вздохнул Пафнутьев. — Поеду с Вулыхом беседовать. Он в шаландинских казематах... Вроде начал показания давать. Вдруг завеса приоткроется.

— А здесь ты со всеми поговорил? — задал Худолей какой-то странный вопрос. Спросил, а сам искоса так, осторожненько поглядывал на Пафнутьева — как тот отнесется к его словам.

Пафнутьев, уже направившийся было к двери, остановился, некоторое время молчал, не оглядываясь, потом медленно-медленно, будто что-то преодолел в себе, обернулся и исподлобья, выжидающе посмотрел на Худолея. А тот все еще стоял посреди комнаты, улыбался и на начальство смотрел почти жалостливо.

— Ну? — сказал Пафнутьев. — Слушаю тебя внимательно.

— А я что? Я ничего. Только спросил — со всеми ли обитателями дома поговорил, встретился ли со всеми, каждый ли объяснил тебе свое понимание тех трагических событий, которые потрясли не только объячевское семейство, но, можно сказать, потрясли весь город, поскольку три трупа за одни сутки в одном месте... Такое, Паша, бывает не часто, ох не часто. И если мы оглянемся назад, на прожитые годы, то вынуждены, просто вынуждены будем признать, что наша с тобой работа...

— Заткнись, — сказал Пафнутьев. — Нет сил слушать.

— А я все жду — когда же ты в меня запустишь чем-нибудь, — Худолей усмехнулся. — Но, Паша, ты ведь меня знаешь. Не будь оправдательных обстоятельств, разве посмел бы я, никчемный и жалкий, отнимать у тебя столько драгоценного времени, разве решился бы... — последние слова Худолей произнес уже с нескрываемой горечью.

— Какие у тебя обстоятельства, скажи уже наконец! — простонал Пафнутьев.

— Скажу, — легко согласился Худолей. — Отчего не сказать. И покажу. Порадую хорошего человека, — он повернулся и частой, торопящейся походкой направился в угол, где стояли несколько дверей, прислоненных к стене. — Помоги мне, Паша, эти двери в сторону отставить. И тебе воздастся.