Комсомолец. Часть 1 - Андрей Анатольевич Федин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он приподнял губу — сверкнул зубами.
— Не смею вас задерживать, студент Усик, — сказал Феликс. — Вы свободны.
— Спасибо, — сказал я.
Положил листы со своей самостоятельной работой на преподавательский стол и зашагал к двери.
Глава 9
До окончания второго урока я прогуливался по институту. Рассматривал знакомые ещё со времён прошлой (будущей?) учёбы коридоры. Заглядывал в укромные уголки, где любил засиживаться с сокурсниками (прятались там, чтобы не привлекать к себе внимание во время занятий). Прогулялся из главного корпуса в соседний — в нём находились лаборатории и мастерские. Подивился настенным мозаикам (в девяностых на их месте были голые стены), с которых на студентов взирал вождь мирового пролетариата. Прошёлся мимо столовой (привлекли запахи), но тратить там свои скромные финансы не решился.
К концу первой пары я уже сидел на подоконнике около аудитории, где мне впервые в жизни предстояло выслушать лекцию по истории КПСС. В девяностых я этот предмет не застал. Багажа знаний по нему у меня не было никакого. Хотя я когда-то наслушался об этом предмете не самых приятных отзывов от «убеждённых демократов». Поэтому уже представлял, как долгими вечерами стану зубрить совершенно бесполезные для будущего горняка сведения: ведь задачу выбиться в отличники никто не отменял. «Ну и ладно, — подумал я. — Прелести студенческого быта я вкусил в прошлой жизни. В этой — попробую просто учиться».
* * *
Одногруппники подошли ко мне компанией — той же, какой кучковались ещё в колхозе. Славка и Пашка во главе — высокие, солидные молодые мужчины с модными дипломатами в руках. Моих соседей по комнате сопровождали девчонки: Фролович и Пимочкина. Обе с похожими стрижками на головах, но словно две противоположности — блондинка и брюнетка. Присоединилась к ним и молчаливая Надя Боброва. Да и другие первокурсники поглядывали на меня с любопытством (как на забавное существо), пусть и со стороны.
— Ну ты и учудил, Санёк! — воскликнул Аверин.
Похлопал меня по плечу, едва не скинув с подоконника.
— Нет, зря ты себя так повёл с Феликсом, — сказал Могильный.
«Феликс, — отметил я. — Значит, Попеленский получил своё прозвище задолго до девяностых».
— Он мужик злопамятный, — добавил Пашка.
— Об этом нам с Пашей знакомый парень с третьего курса говорил, — сообщил Аверин. — Не любит он выскочек.
— Вышка у нас будет два года, — сказал Могильный. — Если Феликс тебя невзлюбит — устроит тебе весёлую жизнь. Нет, я понимаю: ты парень гордый. Но всё равно… зря ты так…
— Саша, ты должен сегодня же подойти к Виктору Феликсовичу, — заявила Света Пимочкина. — Скажешь ему, что был неправ. И обязательно извинишься.
— Не будь дураком, Усик, — произнесла Оля Фролович. — Иди к Попеленскому. Поплачься ему — может он тебя и простит.
Надя Боброва не стала мне ничего говорить.
За что я мысленно её поблагодарил.
— О чём это вы? — спросил я. — С какой такой стати я должен извиняться перед математиком?
Положил сумку себе на бедро — будто попытался отгородиться ею от студентов.
— Не помню, чтобы оскорблял его. Или чтобы повёл себя с ним неуважительно…
— Серьёзно?! — перебила меня Фролович.
Ухмыльнулась.
— Ты перед всем классом… перед всей группой заявил, что он не разбирается в математике! — сказала она. — По-твоему, это не оскорбление?
Парни улыбнулись. На их лицах прочёл, что они гордились моим геройским поступком… пусть и считали меня глупцом. А выговаривать мне нотации стали лишь по просьбе девчонок. Пимочкина смотрела на меня строго, с осуждением, словно взрослая тётя на провинившегося ребёнка (этот факт мне показался забавным). Фролович — как на идиота. Наде Бобровой дела не было до моих разборок с математиком: её больше интересовал гордый профиль Славы Аверина — девчонка не сводила с него глаз.
— Не передёргивай, — сказал я. — И не придумывай того, чего не было.
Пожал плечами.
— Я лишь сказал, что правильно решил все задания. И ничего больше. А если кому-то в моих словах послушалось иное — моей вины в этом нет.
Фролович хмыкнула («Ну и дурак», — прочёл в её взгляде).
— Саша, ты был неправ, — сказала комсорг. — Своими словами ты позволил студентам усомниться в том, что Виктор Феликсович лучше тебя разбирается в математике…
— Я сам в этом усомнился. Потому что не допустил в задачах ошибок.
— Хочешь сказать, что ты математический гений? — спросил Аверин.
Мне показалось, что спрашивал он в шутку.
Но я ответил серьёзно.
— Гений или не гений, но легко справился с теми заданиями, — заявил я. — Уверен на все сто, что мои решения верные. И если кто-то в этом усомнился — это не заставило усомниться с собственной правоте и меня.
— А ты самоуверенный, Усик, — сказала Фролович.
— Хорошо разбираюсь в математике, — парировал я.
«И не собираюсь пресмыкаться перед желторотыми псевдо математиками, — добавил мысленно. — Молоко у этого доцента на губах не обсохло. Кто он такой, чтобы я перед ним кланялся?»
— Потому не вижу причины извиняться и пресмыкаться перед чужим авторитетом, — продолжил я. — Сомнительным, прошу заметить, авторитетом. Какой он математик, если действительно усомнился в моём решении? А если он объявил мой ответ неверным из вредности — тогда я и подавно извиняться не буду.
— Гордый? — спросила Ольга.
— Знающий себе цену.
Слава и Пашка одобрительно кивнули.
— И какова же твоя цена? — съязвила Фролович.
— Очень высокая, — сказал я. — Как и у каждого советского человека.
«Ну не объяснять же вам, что мне ещё в прошлой жизни надоело кланяться перед каждым самовлюблённым говном, что мнило себя вершителем судеб, — подумал я. — Сам не так давно был главной лягушкой на болоте. А от такого быстро не отвыкнешь. Не вижу смысла ломать себя… сейчас. Чтобы порадовать какого-то плешивого козлобородого доцента».
— А я не просто советский человек.
Прижал ладонь к приколотому на груди значку.
— Я комсомолец. И не привык идти против своей совести.
«О, как завернул!»
— Вы все читали «Как закалялась сталь», — сказал я. — О том, как именно
