Дегустатор - Мастер Чэнь

— Я рылась.

— А, я же забыл, с кем имею дело. Кругом одни шпионы. Но это под зимним пальто. Оно в пластике, зим-то уже прежних нет в этой стране. Европейская погода. Или я холода не замечаю?

Мы пошли в комнату, Алина подняла пластик, спустила с плеч вешалки пальто. И долго стояла, глядя на мои погоны с одинокой звездой.

— Признайся, — повернулась она ко мне, — когда Газманов пел «Офицеров» — ты вставал? Слезы по щекам катились?

Подошла поближе, положила мне руки на грудь и, всматриваясь в мое лицо, совсем тихо:

— А ведь ты и сейчас еще…

Ну а конец той части моей истории был хотя грустным, но все-таки счастливым. Я остался в этой жизни один, но с наследством. Моя часть его оказалась пачкой в сорок семь с половиной тысяч долларов, которые я черта с два бы получил и черта с два бы довез до дома — точнее, до того, что тогда сходило за мой дом, — если бы не старый знакомый из спецназа, ставший частным охранником.

И я купил эту квартиру — за сорок две тысячи, жуткое прибежище семьи алкоголиков. Отмыл и оклеил белыми обоями. Денег оставалось на очень скромную обстановку. Но не оставалось на машину. А ржавый «жигуль» к тому моменту уже заводился очень редко и по настроению. Дослужил до последнего (до доставки в дом стульев из «Икеи», они отлично вошли в его багажник) и сдох.

— И ты купил вот эту машину в кредит, — сказала Алина.

— Конечно. Это уже вторая, новая.

— Была точно такая же и обязательно белая?

— Конечно. Но для кредита надо было значиться на какой-то работе.

Последнее было почти просто. Человек по имени Костя, по званию — полковник, хотя совсем не армейский, знал (и знает) в журналистике всех. Меня взяли в дрянную газетку, ту самую «Сити-экспресс», где что-то платили.

— Но ведь надо было писать, — заметила Алина, глядя на меня материнскими глазами.

— Вот уж это… — пожал я плечами. — Чего же проще — писать? Я всю жизнь писал. Да хоть письма друзьям. Стенгазеты в школе. Рассказы и театральные рецензии для юношеских журнальчиков. Писать — нормально.

— Да, да, — сказала Алина. — Я заметила. Люди с парящей в поднебесье душой на этой дегустации поняли, что еще не все пересчитаны звезды и мир наш не открыт до конца. Грациозное каберне с горчинкой на финише, похожей на укоряющий вздох. Писать — это так просто. И потом возник винный журнал?..

— Ну, главным писателем там намечался некто Игорь Седов, но он оказался не дурак и открыл свой журнал… Но прошел год, другой, и оказалось, что и об этом я могу писать. Видишь ли, неожиданно выяснилось, что у меня очень хороший нос.

Дальше мы долго молчали. А потом Алина вдруг заговорила — о том, как я лечил ее, грел и растирал ей руки и ноги, гладил ее на ночь по спине, пока она не засыпала… Да я и сам догадывался, что мерные, мягкие движения двух слившихся — живот к беззащитному животу, грудь к мягкой груди — тел… возможно, были для нее тоже нужны, но более всего ей требовалось другое, вот это: покачать потом на руках, отправить в сладкие сны, к невидимым во мраке облакам, за которыми — звезды.

А сейчас, говорила она, я заслужил долгий, настоящий, сильный массаж, если у нее не хватит силы в руках, она будет налегать на меня всем телом. И тогда я уже точно ее прощу за частных детективов и за все другое.

— Ты же не думаешь, что я откажусь? Так, ванна… А потом ты позволишь мне смазать знаменитую и богатую женщину кремом, от шеи до пяток?

Она сверкнула на меня глазами:

— Рокотов, приди в себя! Неужели тебе настолько это… насчет богатой женщины… оно ест тебя и жжет?

— Да что ты, что ты… Наоборот, так мило… Королева играла в башне замка Шопена, и, внимая Шопену, полюбил ее паж.

— Рокотов, какой ты паж! Ты рыцарь. Богатая и знаменитая… Да когда же ты перестанешь меня жрать за то, что жена упрекала тебя за бедность? Ее нет. Понимаешь, нет.

Ведьма, подумал я. Я же ничего ей так прямо не говорил. Не говорил о том, сколько раз мне объясняли дома, что дворовые бандюки уже пересаживаются с битых «бээмвэшек» на новые джипы, а славный офицер Генштаба все еще гордо моет «жигуль». Ведь не говорил, правда?

Алина подвела меня к зеркалу и сняла резинку с хвостика:

— Посмотри, у нас обоих светлые волосы до плеч. Мы жутко похожи, говорил Гриша — помнишь? Мы как брат и сестра. Я уже признавалась, что мне сначала жутко неудобно было с тобой заниматься сексом — как с братом? Ты будешь богатым. У тебя будет новая машина. Белая. Огромная. Перестань ущемляться своим… черт, как это. Статусом. Он рос, понимаешь, в бедной семье. А я — самая богатая женщина России.

Я вздохнул, обнял ее за плечи и сказал нашему отражению:

— Ну да, у меня будет новая белая машина, и я буду жить на твоей этой, как ее, Рублевке. Ты не понимаешь. Не нужна мне эта Рублевка. У меня есть все, чего я добивался. У меня все получилось. Я делаю то, что хочу. Я самый богатый человек на свете.

— И чего же ты в таком случае хочешь, если у тебя все есть? — поддразнила меня она.

— Чтобы это никогда не кончалось.

14. Великий Иерофант

Только на следующий день после разоблачения Алины я осознал смысл еще одного вчерашнего события.

Опасности нет и не было. Она распалась на части, каждая из которых ничего страшного не представляет. Слежка? Да пусть еще последят. Но, конечно, больше не будут. А тогда что остается из неразгаданных происшествий? Налет налоговых гоблинов на мирный офис? С кем ни бывает. Да ведь больше и не будет, им все сказали, они все поняли.

Значит, только странное происшествие в замке Зоргенштайн. А это, братцы мои, было давно, в сентябре, и… к счастью или к сожалению, не со мной, не мое это дело. Даже если Альберт Хайльброннер проговорился кому-то, что некий русский винный аналитик очень интересовался этой историей, то что с того? Конечно, интересовался. Работа такая.

Мотивы убийства: да, здесь явно — никакой высокой международной политики. Что-то другое. Хотя очень странная акция. Зачем было убивать дегустатора так демонстративно, на глазах у всех? Почему бы, если он отнял чью-то девушку или украл деньги, не угрохать его где-нибудь на улице ночью? Хорошие вопросы, но, боюсь, в них разберутся и без меня.

Ну, вот и все. И ничего больше.

Откуда же, в таком случае, и сейчас у меня это странное чувство угрозы, как тогда, на кокосовом пеньке во дворике военной школы? Наверное, надо просто отдохнуть?

Сейчас я сдам эту книгу и подумаю, что вообще такое отдых. Поездка на целых десять дней в такое место, где не делают вино?

Пришел детский день, моя замечательная девочка гоняла меня по всей Москве, потом мы сидели в кафе — для нее это было очень важно, побыть в кафе с папой, она вела себя как настоящая женщина: расспрашивала о моей личной жизни, грозила зацарапать любую, кто будет меня обижать. А на телеэкране над головой мелькал президент в Амстердаме, рядом с ним — приятно улыбающаяся королева в громадной грибовидной шляпе с голубой лентой и в бежевой шали на плечах. Там было еще тепло, здесь пока — тоже, но дождь бил в лицо и грозил к ночи оказаться снегом. Мы едем в Нидерланды, вспомнил я слова Ивана и Шуры, королева заждалась; но на телеэкранах такие люди, как они, не показываются.

А еще это были страшные дни — бунт арабов в Париже, они громили предместья, Гриньи и Эврё, жгли автомобили, потом с криками «Помни Багдад» двинулись к собору Парижской Богоматери. Там, во Франции, были руины и дым, там была Алина, но на телеэкранах ее тоже не виднелось.

Работать папой великолепно, возить гордого ребенка на сверкающей белизной машине — это привилегия, даже если везешь ребенка обратно в дом, который я вообще никогда не хотел бы видеть еще раз, пусть и издалека.

На Трифоновскую я ехал вдоль трамвайных путей, очень неспешно, под лиссабонские фаду Мисии, и вспоминал ту самую ночь с Алиной, ночь разоблачений, ночь нескончаемую. Мы не могли успокоиться, не могли спать, изнуряли себя оргазмами («да прекрати же это издевательство, мне утром в аэропорт»), уходили на кухню курить и говорили, не могли наговориться. Обо всем, прозвучало даже такое: Рокотов, ты когда-нибудь задумывался — зачем ты живешь на свете?

Я уже слышал этот вопрос — «зачем ты живешь», задавал его мне человек, обитающий там, в зеркале. Худой до невозможности, уже с хвостиком на затылке, хотя тогда еще коротким. Я в тот период просто зачесывал назад волосы, потому что стричься не то чтобы не было денег — иногда они случались, — но не было времени.

— Это как — зачем ты живешь? — уточнила Ольга. — Мне нужен конкретный вопрос. Очень конкретный. Мне с ним к космосу обращаться. Космос любит ясность.

В зеркале она выглядела так же, как и не в зеркале, — в мятой мужского вида рубашке на голое тело, зеленоглазая, в мелко завитых кудряшках, в общем — почти красивая. И не худая, отчего после любви она пахла… я никогда не забуду этот запах, но никогда не смогу и дать ему имя. Молочным поросенком? Что-то в этом духе.