Сердце на двоих - Ли Стаффорд

Она старалась с головой уйти в работу, не думать о Гиле, но — напрасно. За кисть она тоже не могла взяться.

Корделия не видела его уже несколько недель, как вдруг однажды в начале весны едва не столкнулась с ним у входа в собор. Он схватил ее плечи, удерживая от падения, и ее сразу же посетило знакомое чувство желания и тревоги, пока она смотрела в его улыбающееся, но бесстрастное лицо. Перед этим она делала покупки и, как это часто бывает, их набралось больше, чем она предполагала, и теперь ее руки ныли от пакетов с продуктами. Гиль сразу взял у нее тот, что потяжелее, и она не успела запротестовать.

— Какую тяжесть вы, женщины, носите, — сказал он мягко. — Господи, почему не взять машину?

— Так получилось. Не ожидала, что будет столько покупок, — оправдывалась она.

— Как! Вы хотите сказать, что вам нужна вся эта снедь прямо сейчас, сегодня? У вас что, прием на двадцать персон?

— Если и так, у меня же нет услужливого Симпсона и его подручных, которые помогли бы мне, — заметила она.

Он высокомерно усмехнулся.

— Вы только скажите — и я вам его одолжу, — предложил он, и, когда Корделия представила достойного дворецкого из Морнингтон Холла, возглашающего: "Обед подан!" в ее небольшой квартире, в ее голубых глазах запрыгали смешинки, хоть сердце ее отчаянно колотилось, а пульс бешено скакал.

— Ладно уж, — сказала она грустно и добавила:

— Я… я не видела вас некоторое время. Гиль. Вы уезжали?

— В Лондон, — сказал он спокойно. — Заседал в палате.

Она язвительно засмеялась, и у него в лице проступило давнее выражение неуверенности.

— Да, эта дикость — непотопляемый атрибут нашего королевства, посерьезнел он. — Куда идет мир, скажите-ка мне?

Корделия уловила в его голосе опасно вызывающую нотку.

— Я ведь только подумала, насколько наша, знаменитая палата лордов готова к встрече с вами, — объяснила она свой смех.

Он шел рядом с ней по Черч-стрит.

— Почему нет? Я-то вел себя безупречно, — неясно было, говорит он всерьез или шутит. — Новички должны вести себя тихо поначалу, и я следовал этому правилу.

— Очень трудно это представить, — фыркнула она.

— Вам на самом деле даже не удастся вообразить все это, Корделия. — Теперь его голос звенел несомненной серьезностью. — Всю эту традиционную церемонность, известные лица, носителей знаменитых имен. Очень впечатляет. Порой хотелось ущипнуть себя — неужели все это реально.

Полгода назад он был бедным отщепенцем, жил в глухой горной деревушке, в испанском захолустье. Теперь он сидел среди избранных, как его предки. Перемены, которые с ним произошли и отразились на нем, стали, наконец, очевидны. Не удивительно, что в его новой жизни для нее не было места.

— О, я уверена, что вы скоро привыкнете к этому. Да, я читала в светской хронике о ваших матримониальных замыслах.

Гиль засмеялся:

— Я тоже это читал.

— И это вас не раздражает?

— А почему это должно раздражать? Борзописцам тоже надо зарабатывать на хлеб, — он пожал плечами. — И потом, как намекает Эвелин, когда-нибудь мне придется свершить это на благо семьи и государства.

Она ждала, что тут-то и прорвется в его голосе ироническая нотка, но не услышала ее и поняла, что он говорит абсолютно серьезно.

— Даже так, и неважно, что собой представляет избранница?

— Нет, конечно, это важно, дорогая Корделия, — спокойно сказал он и перескочил на другую тему. — Вы знаете, что Ран участвует в скачках? Я хочу увлечь его выращиванием лошадей, чтобы превратить хобби в доходное и приносящее удовлетворение дело. Нельзя полагаться на волю случая, если хочешь, чтобы победитель вышел из твоей конюшни.

— О, опять лошади. Гиль! — запротестовала она. — Но вы же человеческое существо, а не скаковой жеребец! Что, для любви в вашей жизни места нет?

— Я не уверен, что знаю, что такое любовь, Корделия, — сказал он задумчиво. — И не уверен, что хочу это знать. Моей матери это чувство не принесло ничего хорошего. Как я понимаю, существует естественное физиологическое желание. И есть брачный обычай, который соотносится с обществом и собственностью. И любовь не нужна в обоих случаях. Предпочитаю четко сказать женщине, чего я от нее хочу, чем забивать ей голову романтической ерундой.

Они дошли до ее дома, и Корделия сказала, пока непослушные пальцы орудовали ключом:

— Да, достаточно прямолинейно!

— Я же говорил вам, что в основе своей я все тот же, — ответил на это Гиль. — Обязанности, налагаемые парламентом или Морнингтон Холлом, не могут изменить моей сути, того, что я чувствую или не могу чувствовать.

На сердце Корделии навалилась свинцовая тяжесть отчаяния и безнадежности, и ничего нельзя было с этим поделать. Не того человека полюбила она, но что теперь исправишь? Она жаждала его обнимающих рук, его целующих губ, а он объяснял, что это для него — всего-навсего секс.

Он настоял на том, чтобы помочь ей отнести пакеты наверх в квартиру.

— Не носите вы больше такой тяжести, если не хотите, чтобы ваши руки стали, как у Кинг Конга, — посоветовал он, освобождаясь от ноши. — Будет жаль, ибо это разрушит гармоническое совершенство вашего тела.

Хорошо, что в полутьме прихожей не видно, как она покраснела. Глупо чувствовать себя юной школьницей из-за случайного комплимента. И как ужасно, что она не хочет его отпускать, не узнав, когда и где увидит его снова и будет ли еще говорить с ним наедине.

— Хотите кофе… или чего-то другого? — спросила она, застеснявшись.

— Все зависит от того, что вы подразумеваете под чем-то другим, — сказал он мягко. — Лучшим угощением для меня в вашем доме Корделия, могут быть наши с вами любовные игры. Так что, если это не входит в ваши намерения…

— Вы что, не умеете иначе общаться с женщиной? — в отчаянии прокричала она. — Вы что-нибудь слыхали о дружбе?

— Да, — уверил он ее. — Может, мы и могли бы стать друзьями, но прежде нам нужно побывать любовниками. Это чувство… Эта нужда, она всегда с нами. Пока мы не решили этой проблемы, я, оказываюсь рядом с вами, поглощен желанием. Либо так, либо никак.

Он не прикасался к ней, но его глаза схватили ее всю: от рыжих кудрей и порозовевшего лица до ног во всю их длину. Взгляд был так откровенен, как ласка, которую они оба в этот миг воображали, и Корделия чувствовала, что каждый нерв в ней был напряжен в предчувствии сладостной развязки.

Ведь так легко открыть дверь спальни и впустить его. Дать ему тело, которого он жаждет сейчас, и надеяться, что потом он полюбит ее за ее душу. Она была не так уж наивна и знала жизнь и знала, что такое и вправду бывает.