Вестники Судного дня - Брюс Федоров

– Ну что, здорово, герои-орденоносцы, надеюсь, хорошо отдохнули, оправились от ранений?

– Так точно, товарищ полковник, отдохнули, раны залечили, готовы к новым заданиям, – ответил за двоих Фёдор.

– Это хорошо, – полковник широко улыбнулся и расправил плечи. – А в отношении задания ты, Бекетов, в самую точку попал. А Вы как себя чувствуете здесь у нас, товарищ лейтенант? – начальник корпусной разведки оценивающе взглянул на Александра Панкратова, почему-то обратившись к нему на «Вы». Случайно ли полковник произнес эти слова или заметил, что стоявший перед ним лейтенант приготовил для него какой-то вопрос, но не решается его высказать, сказать было сложно.

– Всё хорошо, товарищ полковник. Всё, как сказал мой командир, но, – запнулся Панкратов, как будто не хотел расстаться с некой своей мыслью.

– Договаривайте, не смущайтесь. Здесь все свои, – подбодрил его начотдела и широко улыбнулся.

«Может быть, намерено он так улыбается. Как будто мы с ним давно знакомы и на дружеской ноге. А ведь всё запомнит, ни одного слова не забудет и потом ещё припомнит в самый неподходящий момент. С начальством ухо востро держать нужно. Пустых неуместных вопросов оно не любит», – подумал про себя Сашка и всё же решил больше не колебаться.

– Да вот, товарищ полковник, просто в глаза бросилось. У Ваших штабных тоже много орденов, не меньше, чем у нас, – больше не раздумывая ни о чем, выпалил лейтенант и застыл по стойке смирно, с уверенностью ожидая грозных реляций высокого начальства.

Полковник проницательно взглянул на Панкратова, одёрнул на себе и без того ладно сидящую гимнастерку и прошёлся по комнате, где замерли в ожидании его реакции подчинённые. Ещё раз оценивающе посмотрел на них, переводя взгляд с одного на другого, и опять его лицо расцвело располагающей к откровенности улыбкой.

– Так, так, неплохо. Значит, всё приметил, а значит, и меня отнес к числу закоренелых тыловых сидельцев. Неплохо, Александр Константинович, – полковник опять вернул в русло разговора обращение на «ты».

«А он хорошо знает моё личное дело, коли помнит даже моё отчество, – пронеслось в голове у Сашки. – Он всё знает. Нельзя сказать, что протирает зазря штаны в штабе».

– Всё правильно, но ордена эти у штабных офицеров заслуженные. Они работали с вами можно сказать в одной команде. Только вы в тылу противника, а они здесь: сообщали вам местоположение немецких частей, вовремя предупреждали об опасности. Понятно, когда могли. Наводили ваши удары по объектам врага. Вы были нашими руками, так сказать, наш карающий меч. Поверь, что я завидую вам, вы были в самом горниле событий и по праву можете сказать: «я уничтожал солдат и офицеров агрессора, взрывал его штабы и поезда». Но без организующей работы центра этих успехов достичь было бы сложно. Так что давайте считать, что мы лучше познакомились друг с другом. Прошу присаживаться к столу. Я должен ознакомить вас с приказом, – полковник взял со стола лежавший на нём, заранее приготовленный документ.

Получив предписание срочно вылететь в Москву, чтобы там поступить в распоряжение Павла Судоплатова, начальника первого разведывательно-диверсионного управления НКВД-КГБ, неразлучные друзья уже через два дня вместе выходили из дверей станции метро «Белорусская». Намеренно так договорились, чтобы иметь возможность пройтись пешком по знакомым с детства улицам, вглядеться в лица москвичей, понять, что они чувствуют и как пережили зимнее безвременье боев под Москвой.

Родной город изменился. Стал спокойным и уравновешенным. Исчезла недавняя октябрьская растерянность и оторопь от того, что враг ступил на его порог. Огромное сердце советской столицы билось ритмично и ровно. Теперь каждый знал, что ему делать и как действовать, хотя по окраинам ещё щетинились рельсовыми боками противотанковые «ежи», а на Воробьевых горах и Красном холме всё так же, как и восемь месяцев назад, вперили в небо свои тупорылые дульные срезы зенитные орудия. Но в центре города военных патрулей уже не было. Никто не мытарил прохожих излишней подозрительностью. В небе больше не болтались нелепыми «кабачками» аэростаты противовоздушной обороны. Москва ещё оставалась прифронтовым городом, но её жители уже осознали, что могут сделать всё, чтобы одолеть самого напористого и неуёмного противника в её истории. Сумели обрести навыки, как сражаться в мерзлых необорудованных окопах и как работать на предприятиях в пять смен. Они уже ощутили вкус первой победы и теперь знали, какую цену надо за неё платить. Так рождался народ-победитель.

Слишком наивно считать, что существовал план отступления из Москвы. Если даже умозрительно вообразить, что танки Гудериана и пехотинцы дивизии «Дас Райх» прорвались на её улицы, то москвичи взорвали бы все свои здания и свою святыню Кремль и развернули бы воды канала Москва-Волга и подмосковных хранилищ, чтобы завалить каменными обломками и утопить всю армию нашествия. Потеря группы армий Центр, лучшей части всего воинства Гитлера, стала бы невосполнимой утратой для Германии. Так что с большим основанием можно сказать, что перелом в Великой отечественной войне состоялся в битве под Москвой в 1941, а потом уже на героических руинах Сталинграда в 1943. Именно тогда народ в полной мере осознал, с кем он имеет дело, и вспомнил свою историческую славу. Забыли германские стратеги непреложную истину, предупреждение своего «железного» канцлера графа Отто фон Бисмарка и мудрого провидца генерала-полковника Ханса фон Секта: «Никогда не воюйте с Россией, тем более на её территории».

Молодые, опаленные огнём фронтовики шли свободно, чуть раскачиваясь на крепких, обутых в щёгольский хром ногах. Новая с иголочки форма местами ещё топорщилась складками, но боевые ордена и медали на широкой груди мелодично и тихо уже вызванивали первые аккорды будущего марша торжественного парада в честь Великой Победы. Загорелые обветренные лица излучали радость и то особое наслаждение от жизни, которое возникает только в том случае, если ты выжил под встречным пулеметным дождем, а прилетевшая из ниоткуда граната раскрыла свои смертельные объятия не перед тобой, а скатилась вниз под спасительный бруствер, который принял её кинжальные осколки. Ты вновь можешь смотреть на солнце и смеяться над грубой шуткой товарища, который чуть дрожащими пальцами протягивает тебе скрученную самокрутку. А сейчас идёшь по родной Москве и безотчетно улыбаешься всем и всему, и щёки встречных девушек вспыхивают в ответ алым рассветным румянцем, а их аккуратные головки поворачиваются вслед, как шапки подсолнухов на закипающих жарой донских полях.

Лейтенанты шли по улице Горького, заходя чуть ли не на её середину, и редкие автомобили, не сигналя, объезжали их, а постовые забывали о своих свистках, будто догадываясь, что у этих парней настал их день и есть на то особое право. А идущие навстречу офицеры, даже старшие по званию, заранее прикладывали к фуражкам вытянутые в приветствии ладони сразу, как только их внимательный взгляд заканчивал подсчет количества боевых наград, сияющим каскадом рассыпанных на гимнастёрках этих задорных и очень уверенных в себе молодых героев войны.

Фёдор и Александр уже приближались к Манежной площади, когда Панкратов вдруг резко остановился и воскликнул:

– Погоди, Фёдор, вот же дом, где академик наш живёт!

– Какой ещё академик?

– Ну тот, биолог, который к нам на фронт приезжал в составе группы поддержки. Вместе с артистами, рассказчиками. Он тогда так забавно прочёл лекцию о всяких жучках, паучках. Всем понравилось.

– И что с того?

– Как что? Отличный, душевный старикан. Помнишь, как он благодарил нас и настойчиво просил заходить к нему, когда в Москве будем. Даже домашний адрес дал.

– Вот вспомнил некстати, – хмыкнул Фёдор. – Одно дело человек говорил в прифронтовой полосе, и другое здесь, в Москве, в глубоком тылу. Неудобно как-то, тем более без предупреждения. Да и времени у нас немного. Сам знаешь, начальство опозданий не любит.

– Это ты напрасно, – продолжал настаивать Александр. – Времени у нас ещё полчаса. Хватит. И зайдем мы к нему только на пять минут. Ведь обещали ему тогда. А может быть, его и дома нет, тогда просто привет попросим передать от нас. И всё. Ну как?

– Ладно, зайдём, – согласился Фёдор, искренне надеясь, что академика дома не будет.

Друзья вошли в подъезд большого помпезного дома, созданного по лучшим архитектурным канонам того времени, и поднялись на четвёртый этаж. На звонок никто долго не откликался, потом послышались торопливые шаги и дверь широко распахнулась. На пороге возникла чуть запыхавшаяся миловидная девушка со слегка растрепанной прической, судя по рабочему переднику, выполнявшая роль домашней прислуги.

– Вам кого? – спросила она и приветливо улыбнулась.

– Да вот мы такие-то, с фронта, – ответил Панкратов, с интересом разглядывая ее румяное лицо. – Академик Бусыгин дома?