Grace. Автобиография - Майкл Робертс

Я стала его преданной поклонницей и одевалась только у него. Имя Аззедина не сходило со страниц Vogue, и даже если писали не о нем, казалось, будто он незримо присутствует в каждом сюжете.

Брак леди Дианы Спенсер и принца Чарльза в 1981 году встряхнул всю страну – и особенно британский Vogue – бесконечными слухами о том, что Диана тесно сотрудничает с журналом при выборе приданого и королевского гардероба. Некоторые журналисты круглосуточно дежурили в Мэйфере у салона Дэвида и Элизабет Эмануэль – молодой супружеской пары, которой была оказана честь придумать фасон и сшить свадебное платье, – и даже опускались до того, что рылись в мусорных баках возле их дома в поисках обрезков ткани. Другие не отходили от порога редакции Vogue на Ганновер-сквер в надежде встретить невесту. Сестра Дианы Сара действительно одно время работала у Беа Миллер, и принцесса не раз приходила за советом в Vogue House к Анне Харви, старшему редактору моды. Анну приглашали и в Кенсингтонский дворец – помочь Диане в выборе одежды, разобраться в грудах тряпья, которым ее заваливали английские дизайнеры, и наконец сориентировать на прямой и узкий силуэт. Если бы за советом обратились ко мне, я бы, наверное, предложила принцессе кого-то из своих любимцев – Ива Сен-Лорана, Аззедина Алайю или Карла Лагерфельда, что было бы не по протоколу, поскольку ей надлежало патриотично одеваться только у британских дизайнеров. Но меня эта история нисколько не интересовала. Я последней узнавала о том, что Диана была в Vogue House, – хотя припоминаю, что в офисе становилось непривычно тихо, когда, по слухам, она находилась в здании.

В 1980 – 1984 годах я большую часть времени посвящала фоторепортажам на природе с Брюсом Вебером. Мы не только оттачивали повествовательный стиль фотосъемки, в котором преуспели за годы работы в Vogue, но и провели несколько рекламных кампаний для Кельвина Кляйна.

Кельвин был одним из первых, кто стал размещать крупные рекламные материалы в международной модной прессе. Так что я не удивилась, когда однажды на рабочем столе зазвонил телефон и я услышала в трубке его голос.

– Грейс, с кем мне можно поговорить насчет рекламы? – спросил он. – Я хочу заказать двадцать пять страниц в британском Vogue.

Я чуть со стула не упала.

– С Ричардом Хиллом, – ответила я, имея в виду нашего приветливого, на все согласного издателя. Заверив Кельвина, что постараюсь как можно скорее связать их друг с другом, я помчалась к Ричарду, застав его в кабинете уже надевающим пальто.

– У меня на линии Кельвин Кляйн, и он хочет купить двадцать пять страниц рекламы, – торжествующе выпалила я, взволнованная, но вместе с тем и довольная, что смогла внести свою лепту в столь прибыльный проект. Но Ричард внезапно расстроился.

– Вообще-то я собрался пообедать, – сказал он, продолжая натягивать пальто. – Ты не могла бы попросить его перезвонить через пару часов?

Я не верила своим ушам. И это британский Vogue, который вечно на коленях выпрашивал у дизайнеров хотя бы жалкую страничку рекламы. Тут ему предлагают целых двадцать пять, а этот парень собрался на обед! Как говорится, всему есть предел.

К тому времени у меня уже сложились отношения с французским стилистом Дидье Малижем. Мы сблизились, потому что он, как и я, постоянно работал с Брюсом, и обстоятельства все время нас сводили. Впрочем, серьезно встречаться мы начали только в 1983 году. Я хорошо это помню, поскольку в 1982-м мы работали на Барбадосе с фотографом Патриком Демаршелье, и Дидье всегда очень романтично и по-рыцарски щелкал зажигалкой, когда я собиралась закурить. Спустя год он стал моим постоянным приятелем и уже на этих правах вырывал сигарету у меня изо рта. (Сейчас я не курю – бросила, когда переехала в Америку.)

Между тем в Уэльсе, после смерти дяди Теда в шестидесятых (я уже давно жила в Лондоне), мой кузен Майкл унаследовал все имущество отца – в том числе и наш отель. Но к оседлой жизни душа у него не лежала, поэтому Майкл купил себе фургон и отправился странствовать по свету. Спустя какое-то время, посоветовавшись с семьей, он продал всю недвижимость крупной пивоварне, но построил для моей матери домик, примыкавший к крылу отеля, так что она могла на пенсии копаться в любимом саду. Она по-прежнему вела довольно активную жизнь и катала детей на двух пони и ослике, которых держала специально для этой цели. Не могу назвать ее дом особенно уютным, но в нем было четыре комнаты, и в них находилось место всем собакам и кошкам, которых мама подбирала на улице. Когда я приезжала, мне казалось, что животные повсюду, на каждом стуле и даже на каминной полке. А в холодные ночи она приводила в дом и ослика, размещая его на кухне.

Впрочем, заботы о животных пришлось оставить, когда ей самой, уже на девятом десятке, понадобился уход. Мама переселилась в дом престарелых, расположенный в той же деревне. Привыкнув к самостоятельности после потери мужа, дочери, брата и сестры, она категорически возражала против любой помощи и даже социальных работников, убедив себя, что они хотят ее обокрасть. К тому же ей стало казаться, что за ней постоянно шпионят.

В богадельне, выглядевшей, как обычный большой дом, помимо матери, были еще шесть или семь стариков. При доме жил йоркшир, и, раз у мамы больше не было своей собаки (а она всю жизнь держала йоркширов), она с радостью взяла его к себе в компаньоны. Мама любила этого пса без памяти и часто повторяла: «Надеюсь, я умру раньше него». И вот однажды, прогулявшись со своим питомцем по саду, она вернулась к себе в комнату, села на большой диван, пес запрыгнул ей на колени, и она умерла. Так исполнилось ее желание. Ей было восемьдесят два.

Я была на съемках на Гавайях с фотографом Хансом Фойрером, когда поздно ночью мне позвонила Лиз Тилберис, моя близкая подруга из британского Vogue, и сообщила печальную новость. Я никому ничего не сказала – кроме Дидье, который был рядом во время звонка. Я всегда питала отвращение к мыслям о смерти и демонстративным проявлениям горя, предпочитая страдать молча. К тому же у меня не было никакой возможности покинуть остров. Съемки заканчивались только через два дня, после чего за нами должны были приехать. Я знаю, многим покажется странным то, что в момент трагедии я думала о работе – но для меня она стала утешением. Мне как-то удалось отсрочить похороны, и по возвращении в Англию я отправилась на родину. Вилли, мой бывший муж, великодушно встретил меня в Лондоне и сразу отвез на похороны.

В том же 1985 году меня назначили – хотя и несколько запоздало – фэшн-директором. Первое, что я сделала, – распорядилась отремонтировать помещение, доверившись в этом вопросе вкусу Майкла Чоу. Старое напольное покрытие сняли и положили вместо него стильный светлый паркет. Современные столики Le Corbusier из стекла и стали наконец заменили покосившиеся деревянные столы, помнившие еще, наверное, Великий лондонский пожар. Все сотрудники получили изящные хромированные стулья Breuer, стены редакции перекрасили в белый цвет. Майкл предложил ввести строгое правило, запрещающее сотрудникам вывешивать на коммутационную панель более одной фотографии своих близких и любимых – ребенка, приятеля или домашнего питомца (непременный атрибут в сентиментальной доброй Англии). Угол комнаты отгородили зеркальной стеклянной перегородкой – теперь это был мой кабинет. Лиз Тилберис окрестила его «аквариумом».