Большой укол - Михаил Попов

— Чайку?

— Что же, можно и чайку.

— Не волнуйтесь, не отравлю. Не знаю еще каким образом придется от вас избавляться, но травить не стану, точно.

Чайник гулко принял в себя воду и встал на огонь, по нему поползли, шипя, исчезающие капли. Мистер положил руки перед собою на стол и торжественно покашлял. Был ненаигранно бодр, не по–стариковски свеж.

— Вот интересно, вы единственный, кому в вашем странном ведомстве, удалось меня расколоть?

— Это было нетрудно сделать, — непонятно на что обидевшись, сказал генерал.

— Не–ет, это было трудно сделать, удивительно трудно. А удивительнее всего то, что ваше неповоротливое правительство пошло на создание такой избыточной службы, как ваша. Но мало ее учредить, надо где–то отыскать для нее людишек. Людишек–то нет. Ведь ваши умники заместители сейчас с целой ратью шарят по подземельям, километрах в пятидесяти от тех мест, где мы с вами чаевничаем. Вряд ли это проявление большого ума, а? Да и вы уж не утверждайте, прошу вас, что поняли, кто я такой в момент первой нашей встречи.

— Да, тогда я еще ничего не понял.

— То–то.

— Скажите, это праздный вопрос, но все же скажите — эти подземелья в самом деле существуют?

— Конечно. Я стараюсь не врать без большой необходимости. Там на самом деле собирались сделать суперкомандный пункт, денег ухлопали… А потом выяснилось, что тектоническая обстановка нестабильна. Прямое попадание даже небольшой ядерной бомбочки и все провалится в тартарары.

Генерал тоскливо поглядел в заляпанное голубиным пометом окно.

— Я так и знал, что они там ничего не найдут.

— Почему же ничего? Я свез туда несколько сотен наркоманов, алкашей и психопатов из Москвы и Петербурга. Операция прикрытия.

За стеной раздались громкие звуки, то ли рыданий, то ли бурной рвоты. Антон Карлович не обратил на них внимания, также, как на начинающееся возбуждение чайника на плите.

— Надо сказать — это был самый трудоемкий и дорогостоящий пункт во всей программе. Самая операция прикрытия. И, как выясняется, я слегка перестарался. Можно было обойтись более скромными приемами. Но раз сделано, так уж сделано, правда? Глупее было бы, пожадничав, проколоться.

Рвотные рыдания повторились, и слегка подвигалась мебель. Чайник гудел и наращивал гудение.

— Скажите Антон Карлович, а санаторий?

— Что санаторий?

— Ведь там, насколько нам удалось, правда, выяснить, нет ничего особенного.

— Ничего.

— Вы так все замаскировали, что…

Антон Карлович весело махнул рукой.

— Мне ничего не пришлось маскировать, в этом, если хотите, хитрость. Это обычнейшее медицинское учреждение. Я там не поменял даже гвоздя, ни одной нянечки не тронул, поэтому вы, даже под микроскопом, там ничего не нашли бы. И продолжали бы вечно искать. Абсолютная прозрачность — завораживающая вещь.

— Тогда почему сотрудники пытались препятствовать… мы же посылали и пожарников, и театр?

— А черт их знает, лень разбираться. Теперь уже лень. Может самогон гнали, может кого–то лечили частным образом моими микстурами. Эта преступная, не против государства только, но что важнее, против моих правил, деятельность, могла меня подвести, как я вижу. Но не подвела.

Крышка на чайнике дрогнула. За стеной тоже начало происходить что–то важное. Помимо основного рева, послышались другие голоса. В дверях кухни появилась женщина, в белом халате и марлевой повязке, она делала страшные глаза и размахивала руками.

— Чаек вам придется пить без меня.

— Но скажите последнее слово, где же ваша лаборатория, откуда появился мальчик?

— Мальчик? — Антон Карлович засмеялся и постучал сухой ладошкой по стене, — вон из ой комнаты, из кровати, что там стоит, из женщины, что в ней лежит. Там сейчас начинаются еще одни роды. А лаборатория, неужели вы до сих пор не догадались, проницательный генерал. Моя лаборатория, весь город. Начал я пятнадцать лет назад, действительно с малого, с санаторских дурачков. Постепенно перенес деятельность на местное население. Одна семья, один подъезд, один дом. Квартал. Последние семь лет все население города, вместе с милицией, мэром и бандитами, потребляет мои таблетки, если их так можно назвать, и является моими подопытными кролями. Вы искали циклотроны и автоклавы, а моей лабораторией была свинцовая мерзость обыденной жизни. Я экспериментировал с ужасом повседневного существования.

Мне нужен был обширный и разнообразный материал. Не одни ублюдки, только, и наркоманы. Весь срез русской жизни, и как можно больше статистических единиц, то есть, человеков. Я уже начал опасаться, что Краснобельска мне не хватит, но тут набрел на эту святую женщину.

— Какую женщину?

— Вы совсем уж, мать мальчика и девочки, ту женщину, у которой сейчас начинаются третьи роды.

В подтверждение этих слов, раздался мощный удар в стену.

— Мне пора, генерал, я не все вам рассказал, но главное, думаю, вы поняли.

— Но скажите…

— Все. Все вопросы задавайте теперь себе, тем более, что ответы теперь не имеют никакого значения. С сегодняшнего дня уже ничего не имеет значения. Начинается другое, понимаете меня? Впрочем, и это уже не важно.

Антон Карлович вышел в коридор, за ним бесшумно протянулась струя пара.

— Ко мне! — крикнул кому–то мистер, и очень скоро стало ясно кому — двум громадным молодцам в классически пятнистых комбинезонах, увешанных чем–то огнестрельным.

— В подвал! — скомандовал мистер Локей и убежал навстречу новому нечеловеческому взреву, донесшемуся из соседней комнаты.

17

Дьянба дрянной городишко, на берегу плохо выраженного залива. Наш теплоходик, пыхтя трубой старинного котла, подтащил свое исцарапанное, в ржавых вмятинах тело, к пахнущему гнилой рыбой причалу. По краю причала стояли на расстоянии десяти шагов друг от друга, потные, но сосредоточенные полицейские. Судно еще не полностью пришвартовалось, а на берег уже посыпались разнокалиберные тюки и ящики, мешки с визжащими поросятами, корзины с петухами и козы со старухами. Я подождал, пока схлынет этот вал, и выгрузился вслед за молодым вертлявым тайцем. Он нес на плече огромный транзисторный приемник, который хрипел на все побережье. Парень самозабвенно пританцовывал под его аккомпанемент, пока не получил по уху волосатой полицейской лапой. Со мной обошлись много уважительнее, наверное сыграла роль моя внешность.

Документы, предъявленные мной, изучались невнимательно, полицейским было все равно, с какими документами прибудет тот, кого им следовало задержать.

Еле передвигая от усталости ноги, волоча по цементному полу свою котомку, я вышел из фанерного сарайчика таможни на солнцепек припортовой площади. В разных концах ее, под раскидисто–развесистыми кронами, плавились в станинных джипах не менее трех армейских патрулей. В распахнутой темной пасти ближайшего бара мелькали лопасти гигантского вентилятора. Мне очень хотелось пить, но я подумал, что человеку с моими внешними данными уместнее держаться какого–нибудь святого места, а не бара. Однако, как разберешь, что тут считается святым местом. Из энциклопедии мне было известно, что на острове нет явно выраженной господствующей религии. Население центрального нагорья почти сплошь буддисты, в городе много мусульман, им, наряду с индусами, принадлежит почти вся торговля. Есть католический храм.

Я медленно брел по улице вверх от порта в сторону рисующейся на фоне бледно–голубого неба столовой горы. Сначала я попал в район занятый, судя по всему, виллами мусульманских купцов — глухие белые стены, высокие каменные заборы, затянутые ажурными решетками, окна. Ни одной бродячей души. На каждом перекрестке пара–тройка патрульных. Надо понимать, что под наблюдением держится не только порт, но и город.

Мусульманский район обрывается у мутной речки, тащившей свои воды под сводами прибрежных чинар. На замусоренном берегу ютилось в драных кожаных палатках и под повозками, на высоченных колесах, несколько семей, неясного происхождения. Чумазые дети плескались в мутной воде, страшные косматые старухи слезливо пялились на закопченные чайники, висевшие над бледным костерком.

Я попробовал прикинуть, где бы мне было удобнее через эту речушку перебраться, но из–за наклоненного над водой ствола возник человек, цвета хаки, с карабином наперевес и молча велел мне сменить курс. И я понял, что двигался в правильном направлении. Кроме того, мне пришлось оценить, насколько хорошо здесь подготовились к моей встрече. Одно неосторожное движение и они меня застрелят.

Но как бы там ни было — я выбрел в район базара — сестру мне увидеть необходимо.

Базар, как базар, кучи знакомых и незнакомых плодов, повсюду мелькают белые штаны и черные платки, качаются весы торговца специями, дерутся петухи, плывут, наслаиваясь дымы от мест открытой готовки. Стоит плотный, без приливов и отливов, гул. Я провел в торгующей и покупающей толпе часа два, высматривая человека, с которым можно было бы заговорить. Сначала мне понравился торговец кумганами и чеканными блюдами. Своим спокойствием, монументальным восседанием. Но приблизившись и осторожно присмотревшись, я понял — он находится в состоянии глубокого наркотического одурения. Интересно, как ему удается в таком состоянии торговать? Потом я остановил взгляд на молодом человеке в белых одеждах, чистой налобной повязке, с внимательным, живым взглядом. Он прижимал к груди нечто похожее на большой пергаментный свиток. Исследовав его поподробнее, я засомневался, свиток ли он так бережно прижимает к груди? Что–то было в нем от компактного гранатомета.