В огонь и в воду - Амеде Ашар

— Я, помнится говорила вам о своем девизе, граф де Монтестрюк: "Рer fas et nefas". Вы знаете, что это значит?

— Насколько я понимаю, эти четыре латинских слова переводятся таким образом: во что бы то ни стало!

— Так берегитесь же бури!

И не опуская глаз, она ушла с террасы.

— Ну! Что ты на это скажешь? — прошептал Лудеак на ухо Цезарю.

— Скажу, что пора все это кончить! Сегодня же я поговорю с кузиной и, если не получу формального обещания, то примусь действовать: и эта буря, о которой она говорила, разразится очень скоро.

— Не стану отговаривать тебя на этот раз. Почва горит под нами, но завтра или сегодня же ночью, прежде, чем ты на что-нибудь решишься, приди со мной поговорить. Упущенный случай можно отыскать снова.

Через час граф де Шиврю, бродивший взад и вперед по залам, мчимый гневом, но все ещё не желая пока ссориться с Монтестрюком, встретил Орфизу в одной галерее.

— Я искал вас, — сказал он, подходя к ней.

— А я вас ожидала, — возразила она, останавливаясь.

— Значит, и вам тоже кажется, что нам нужно переговорить?

— Скажите лучше, мне показалось, что я должна потребовать у вас объяснения.

— Не по поводу ли тех слов, которые я услышал?

— Нет, — отвечала гордо Орфиза, — а по поводу тех взглядов, которые их вызвали.

Граф де Шиврю давно знал Орфизу де Монлюсон и давно убедился, что её ничем нельзя заставить уступить. Хотя она была и молода, но из таких, что не изменяются от детства до старости. Он пожалел, что навел разговор на такой опасный путь, но избежать столкновения уже не было возможности. Пока он искал какого-нибудь ловкого средства к отступлению, герцогиня приступила прямо к делу.

— Если мы и не согласны с вами насчет поводов, прекрасный кузен, то согласны по крайней мере насчет необходимости этого разговора. Итак, мы поставим вопросы ка можно ясней и вы не будете иметь оснований пожаловаться на недостаток откровенности с моей стороны. Когда разговор наш кончится, наши отношения, надеюсь, будут определены четко и ясно.

— Я желаю этого, кузина, так же, как и вы.

— Вы знаете, что я не признаю ни за кем права вмешиваться в мои дела. К сожалению, у меня нет ни отца, ни матери, поэтому, мне кажется, я купила довольно дорогой ценой право быть свободной и не от кого не зависеть.

— Не забывайте о короле.

— Королю, граф, надо управлять королевством и у него нет времени заниматься подобным вздором. Между тем, до меня дошло, что при дворе есть люди, которые ставят рядом наши имена — мое и ваше, но, вы должны сознаться, нас ничто не связывает.

— Позвольте мне прибавить к этому сухому изложению, что с моей стороны есть чувство, которому вы когда отдали, казалось, справедливость.

— Я так мало сомневалась в искренности этого чувства, что предоставила вам возможность дать мне доказательства его прочности.

— Да, когда вы отложили ваш выбор на три года? Когда вы предоставили мне борьбу с человеком, вам не знакомым на условиях полного равенства?

— Если это равенство так оскорбительно для вас, то зачем же вы приняли борьбу? Ничто вас не стесняет, вы свободны…

Еще одно слово — и разрыв бы был окончательный. Орфиза, может быть, этого и ожидала. Шиврю все понял и, сдерживая гнев, сказал:

— Свободен, говорите вы? Я был бы свободен, если бы не любил вас.

— Тогда почему же вас так возмущает мое решение? Вас пугают три года, в течение которых вы можете видеться со мной сколько вам угодно!

— Нет, но бывают иногда такие слова, которые дают право предположить, что обещанное беспристрастие забыто.

— Вы говорите мне это по поводу сделанного мной намека на мой девиз? Я только что хотела сказать об этом. Кончим же этот эпизод. Последнее слово мое было обращено к вам, сознаюсь в этом. Но разве я не была права, предостерегая графа де Монтестрюка от конфликтов, неизбежность которых мне была ясна из всего вашего поведения, несмотря на ваши уверения в дружбе к нему и в рыцарской покорности мне? Признайтесь, что я не очень ошибалась.

— Разумеется, Монтестрюк всегда встретит меня между собой и вами.

— На это вы имеете полное право, точно так же, как я имею право не отступать от своего решения. Я хотела убедиться, может ли мужчина любить прочно, постоянно? Еще с детства я решила, что отдам сердце и руку тому, кто сумеет это доказать. Попробуйте. Если сумеете, я скажу да.

— И этот же самый ответ вы дадите и ему?

— Я дам его всякому.

— Всякому! — вскричал Шиврю, совершенно уже овладев собой. — Могу ли я это понять таким образом, что вы предоставляете нам обоим, Шарполю и мне, быть только номерами в лотерее?

— Зачем же я стану стеснять свою свободу, я ведь не стесняю вашего выбора.

Шиврю вышел из затруднения, разразившись смехом.

— Значит, сегодня — то же, что и прежде! Только одним гасконцем больше. Но если так, прекрасная кузина, то к чему же то решение, которое вы объявили мне в один осенний день за игрой в кольцо?

— Может быть — шутка, а может быть… Я ведь женщина! Отгадайте сами.

Орфиза прекратила разговор, исходом которого Шиврю не мог быть доволен. Он пошел искать Лудеака, который ещё не уходил из отеля Монлюсон и играл в карты.

— Если тебе везет в карты так же, как мне с кузиной, то нам обоим нечем сегодня похвалиться! Прекрасная Орфиза доказала мне, как дважды два четыре, что во всем виноват я один. Я не все понял из её недомолвок, но я боюсь, не дала ли она слово этому проклятому Монтестрюку!

— Я догадался по твоему лицу. Значит, ты думаешь…

— Что его надо устранить.

— Раз так, пойдем ужинать. Я уже говорил тебе, что знаю такого молодчика, что лучше и желать нельзя…

— Не тот ли это, который должен был сегодня ночью дать мне случай разыграть перед Орфизой роль Юпитера перед Европой?

— Тот самый.

— Что-то твой молодец слишком скоро ушел для такого решительного человека!

— Я хорошо его знаю. Он и ушел-то только для того, чтобы после лучше броситься на добычу.

— А как его зовут?

— Капитан д'Арпальер. Ты о нем что-нибудь слышал?

— Кажется, слышал кое-что о нем в таких местах, куда можно ходить только в сумерки, когда приходит в голову фантазия пошуметь.

— Именно… Не спрашивай, как я с ним познакомился. Это было однажды вечером, когда винные пары представляли мне все в розовом свете. Он воспользовался случаем чтобы занять у меня денег, которых после так и не отдал, да я и требовать назад не стану по той простой причине, что всегда не мешает иметь другом человека, способного на все!

— И ты говоришь, что он — капитан?

— Это он клялся мне, что это так, но мне кажется, что его рота гребет веслами на галерах его величества короля… Он уверяет, что требует от министра возвращения денег, издержанных им на службе его величеству. А пока он в ожидании и шлифует мостовую, таскаясь по разным притонам. Я уверен, что его всегда можно купить за пятьдесят пистолей.

— Ну, значит, молодец!

— Надо однако поспешить, если хотим его застать в одном заведении, где ему отпускают в долг, а он осушает бутылки без счета, платя за них рассказами о сражениях.

— Так у тебя уже есть план?

— Еще бы! Разве я потащил бы тебя черт знает куда, если бы у меня в голове не было готового великолепного плана?

Они прибавили шагу и пришли на улицу Сент-Оноре, к знаменитому трактирщику, у которого вертела вертелись не преставая. Когда они подходили к полуотворенной двери, изнутри послышался страшный шум от бросаемых в стену кружек, топота дерущихся и громкой ругани.

— Свалка! — сказал глубокомысленно Лудеак, — в таких местах это не редкость.

Они вошли и увидели посредине зала крепкого и высокого мужчину, возившегося с целой толпой слуг и поваров, точно дикий кабан перед стаей собак. Человека четыре уже отведали его могучего кулака и стонали по углам. Он только что отвел от своей груди конец вертела и хватил эфесом шпаги самого трактирщика по голове так, что тот покатился кубарем. Остальным тоже досталось. В эту самую минуту Шиврю и Лудеак вошли в зал, давя каблуками осколки тарелок и бутылок.

— Эй! Что это такое! — крикнул Лудеак, — разве так встречают честных дворян, которые, веря славе заведения, приходят поужинать у хозяина "Поросенка"?

В ответ раздался только стон, и хозяин, завязывая салфеткой разбитый лоб, подошел к вошедшим друзьям:

— Ах, господа! Еще две-три такие истории, и пропадет репутация этого честного заведения.

— Молчи, сволочь! — крикнул великан, размахивая шпагой и удерживая на почтительном расстоянии избитую прислугу. — Я вот сейчас объясню господам, в чем дело, они поймут. А если кто-нибудь из вас тронется с места, разрублю на четверо!

Шпага блеснула и все, кто вздумал было податься вперед, отскочили в другой конец комнаты. Тогда он положил шпагу на стол и, осушив стакан, оставшийся по какому-то чуду целым, сделал знак обоим вошедшим дворянам присесть на скамью напротив него.