Тиран в шелковых перчатках - Мариус Габриэль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Какое облегчение.
— Вы обладаете характером, твердостью духа и умом.
Принесли стейки — сочные, как он и обещал. После разрыва с Амори Купер питалась довольно скудно, поэтому на стейк набросилась, как голодная львица.
— Вы такой понимающий, месье Беликовский.
— Генри. И могу я звать вас Уной?
— Пожалуйста, но обычно все зовут меня Купер.
— Купер? Мне нравится. Моей первой крупной сделкой был фьючерсный контракт на медь.
— Правда? Вы, наверное, заглянули в хрустальный шар?
— Не нужно быть ясновидящим, чтобы понимать: мир перевооружается и готовится к новой войне, которая будет масштабнее предыдущей. А медь используют для изготовления пуль.
— Да вы прямо Папочка Уорбакс!
— Кто такой Папочка Уорбакс, скажите на милость?
— Никогда не читали комиксы «Сиротка Энни»? Правда, они американские. Папочка Уорбакс — финансист, наживающийся на войне, который покровительствует сиротке Энни.
— Действительно похож.
— И где вы находились во время этой «большей и лучшей» войны?
— В разных местах, не все они были так же комфортабельны, как «Риц». Приятно снова вернуться в Париж.
— Вы нарочно темните.
— Не нарочно. Война еще не окончена, так же как и моя работа.
— Не вижу вашей сабли.
Он улыбнулся:
— Войны выигрываются не только саблями, но и умом. Моя работа заключается в том, чтобы сабли появились в нужное время в нужном месте.
— И как вы это организуете?
— Влезаю на деревья и наблюдаю за теми, кто проходит мимо.
— Рискованно.
— Иногда, — легкомысленно ответил он.
— Значит, вы — тайный агент?
— Если бы и был, неужели я бы рассказал вам об этом?
— Просто интересуюсь.
— Если вы думаете о том, чтобы включить меня в одну из ваших статей, — забудьте. Моя работа не обсуждается.
— А что будет, если вас поймают?
— Зависит от того, кто поймает: герр Гитлер или товарищ Сталин. В любом случае придется несладко.
— А вы не можете уйти в отставку сейчас? Ведь война почти выиграна.
— Вот когда она будет выиграна, тогда и уйду, — сказал он. — Хотя, возможно, война так и не окончится, просто враг изменится.
— Вы имеете в виду русских?
— Я имею в виду коммунистов.
— Это удручает.
— Меня — нисколько. Я бы не знал, чем занять свободное время, если бы не война. На мои нужды денег мне давно хватает, и я легко впадаю в скуку. Вы, как я понимаю, тоже. — Он снова наполнил ее бокал. — Могу я спросить, почему вы называете себя большевичкой?
Она улыбнулась:
— Сама себя? Нет. А вот другие часто нас так обзывали.
— Вас?
— Мой отец был тем, кого вы, плутократы, назвали бы профсоюзным заводилой. Он возглавлял забастовки против плохих условий труда в тридцатые годы.
Так и вижу: малышка Купер дрожит под серыми тюремными стенами.
— В общих чертах так все и было.
В таком случае у вас больше опыта в пожирании младенцев и поджогах церквей, чем у меня.
— С тех пор у меня сложились свои взгляды. Но я всегда буду выступать против несправедливости.
— Это хорошо. Я попрошу вас лишь об одном, Купер: чтобы с этого момента вы всегда оставались со мной на связи. Согласны? Предлагаю сделать наши встречи регулярными — если я в Париже, встречаемся здесь, в «Рице», раз в неделю.
— Каждую неделю? Здесь?
— У меня, конечно, есть пыльная маленькая контора на Елисейских Полях, но здесь нам обоим удобнее, или вы так не думаете? И хотя я много нахожусь в разъездах, к выходным постараюсь возвращаться в Париж.
— Я могу съесть очень много стейков, — предупредила она.
— И это одна из причин, по которой я хотел бы упрочить нашу дружбу, — приглядывать за тем, чтобы вы не умерли с голоду.
— А остальные причины?
— Я смогу наблюдать за вашим прогрессом. Когда вы напишете очередную статью для «Харперс базар», я прослежу, чтобы ее оплатили. Более того, если у вас вдруг закончатся деньги между заказами, я помогу вам.
Она с опаской взглянула на него поверх бокала.
— Вы как паук, который заманивает упрямую муху в свои сети. Если я начну брать у вас деньги всякий раз, как окажусь на мели, не сделает ли это меня автоматически наемной работницей?
— Нет. Вы просто проявите здравомыслие.
— И что вы получите взамен?
— Удовлетворение оттого, что взращиваю подающий надежды талант, — не задумываясь, ответил он.
— Интересно вы это называете, — резко бросила она.
— Вы подозреваете иные мотивы?
— Скорее да, чем нет.
— Вы ранили меня в самое сердце, — сказал он, прижав ладонь к атласному лацкану. — Я просто хочу вам помочь.
— Вы просто «наполнены благостным млеком»[39], я слышу, как оно плещется у вас внутри.
Он расхохотался второй раз за вечер:
— Хорошо, признаюсь: вы мне нравитесь. Я бы хотел проводить с вами больше времени.
— Вы мне тоже нравитесь, — ответила Купер. — Вы очень интересный мужчина. Но я не готова выставить себя на торги.
— На какие именно торги?
— На любые. Я не хочу усложнять себе жизнь. Не хочу себя связывать ни рабочими, ни личными обязательствами. Поэтому если вы намерены…
— Я намерен предложить вам дружбу.
Она помолчала, потом протянула руку через стол и скрепила их договор по-американски кратким рукопожатием.
— Я принимаю вашу дружбу. При условии, что дружбой она и останется.
— Отлично! Значит, увидимся здесь в следующую субботу, в то же время?
— Буду с нетерпением ждать встречи.
И действительно, еще до того, как они расстались, Купер, сытая и довольная, поняла, что и вправду приобрела друга в лице Генриха Беликовского. Он был старше ровно на столько, чтобы спокойно воспринимать его как защитника и покровителя, и достаточно хорош собой, чтобы пробудить в ней сердечный интерес. Кроме того, его окружала атмосфера таинственности и опасности, а это способно заинтриговать любую женщину.
Перед тем как встать из-за стола, он передал ей пухлый белый конверт. Треугольный клапан был помечен монограммой с его инициалами, а внутри конверт был заполнен хрустящими долларовыми
