Гвоздь в башке. Враг за Гималаями. За веру, царя и социалистическое отечество - Юрий Брайдер

На вызов надо было отвечать. За этим у меня никогда не станет. Недаром же я прозываюсь Змеиным Жалом.

– Кто позволил ублюдкам троллей лаять среди белого дня? – воскликнул я, высунув голову из-за верха ограды. – Откуда здесь взялись эти пожиратели червей? Разве вам, дикарям, не ведомо, что хозяин встречает только тех гостей, которые заранее званы к его столу? А алчных бродяг, подбирающих чужие куски, он гонит прочь метлой!

– Тогда попробуй прогнать нас! – Он снова брякнул мечом по щиту.

– На это не надейтесь! Для вас уготована другая участь. Лучше сами ройте яму, куда я сложу ваши трупы, только головы у всех поменяю местами.

Эти слова вывели глашатая из себя.

– Как смеешь ты, презираемый простыми людьми и бондами, так разговаривать со мной, Олафом Буйным, сыном Торкеля Длиннобородого!

– Вот так встреча! – произнес я глумливо. – Кто бы мог подумать, что столь знатный муж соизволит посетить наши глухие края! Да еще и не один! Кто эти двое? Никак твои братья?

– Угадал! Это Хродгейр Подкова и Сурт Острозубый, прославившиеся своими ратными подвигами во всех четырех странах света. А теперь, когда тебе известны наши имена, догадайся, что за причина побудила нас прибыть сюда с оружием в руках.

Надо было довести этих чванливых глупцов до бешенства, дабы они окончательно утратили разум, а заодно и осторожность.

– Как я понимаю, вы явились за своими сестричками. Дело похвальное. Препятствовать вам не буду. Можете забирать все, что от них осталось. Кости Асты поищите в яме с отбросами, а кожу, снятую с Сигни, вам сейчас перебросят через ограду. Где-то и волосы ее завалялись, да уж очень долго их искать.

Олаф взревел, как жеребец под ножом коновала (недаром, знать, его прозвали Буйным), и, размахивая мечом, бросился вперед. Братья и дружинники едва поспевали за ним.

Следуя моему знаку, все, кто имел луки, пустили по стреле. Серьезного ущерба они никому не причинили, но заставили врагов остановиться. Нет для воина большего позора (кроме, конечно, трусости), чем смерть от стрелы – оружия рабов и разбойников. Таких неудачников даже в Вальхаллу не пускают.

Братья сошлись все вместе и стали совещаться, то и дело поглядывая в сторону усадьбы. Было ясно, что от своих замыслов они не откажутся, хотя никакого определенного плана действий сейчас не имеют.

Пришлось прийти к ним на помощь.

– Послушайте меня, сыновья Торкеля, – крикнул я через ограду. – Ведь эта распря касается только меня и вас. Зачем вмешивать в нее посторонних людей. Побережем чужую кровь. Пусть дружина отойдет к кораблям, а вы трое оставайтесь там, где стоите. Я выйду наружу, и мы сразимся в чистом поле. Можете нападать на меня всем скопом. Если победите – станете здесь хозяевами. Если погибнете – пусть ваши люди убираются восвояси. Подходят вам такие условия?

Братья вновь устроили небольшой тинг. Если чем-то они и уродились в отца, то только не умом.

Наконец они приняли какое-то решение, и Олаф обратился ко мне:

– С каким оружием ты выйдешь против нас?

– С одной секирой. Без щита и без копья. Можете убедиться. Я изо всей силы швырнул свое рогатое копье через ограду, так что оно вонзилось в землю как раз на полпути между усадьбой и лесом.

– Мы принимаем твой вызов, – сказал Олаф. – Пусть наши мечи скрестятся с твоей секирой. А все остальное зависит от воли богов.

Они отдали свои щиты и копья дружинникам, после чего те отступили к кораблям. Я же, сделав вид, что хочу сообщить домочадцам свою последнюю волю, подробно разъяснил Гриму Приемышу план дальнейших действий.

За ограду я вышел со словами:

– Пришло время проучить безмозглых баранов.

Братья, наверное, ожидали от меня осторожных маневров, сопровождаемых обычным для такого случая словоблудием, но я очертя голову бросился вперед и шагов с десяти метнул секиру в Олафа.

Это был мой излюбленный прием, прежде не раз приносивший победу, и врагам следовало заранее знать о нем. Но ведь давно известно, что в дурную голову ничего не лезет, даже хмель.

С такого расстояния я бы и в ствол березы не промахнулся, а что уж тут говорить про грузного, как медведь, Олафа. Лезвие секиры вошло в его грудь чуть ли не по самый обух, и звук при этом пошел такой, словно треснула забытая на морозе бочка.

Вот тогда-то оба оставшихся в живых брата взбесились по-настоящему. Ну истинные берсерки – ни дать ни взять! Вместо того чтобы бежать назад под защиту дружины, они погнались за мной, хотя дураку было ясно, что я направляюсь к копью, одиноко торчавшему из песка.

Хродгейр Подкова оказался куда более легконогим, чем Сурт Острозубый, потому и смерть принял прежде брата. Рогатое копье вонзилось в него с такой силой, что древко вырвалось у меня из рук.

А в воздухе уже свистел меч Сурта, решившего, наверное, покончить со мной одним ударом и тем самым приобщиться к славе Сигурда и Хельги.[4] Да не тут-то было! Я выхватил из-за спины свой меч, и звон пошел такой, что на корабле пришельцев заорал от страха петух.

Драться на мечах без щитов – умение, свойственное не каждому. Главное здесь – ошеломить врага градом могучих ударов и суметь воспользоваться первой же его оплошностью.

Однако надо признаться, что на сей раз судьба свела меня с достойным противником. Я еле успевал уворачиваться от его атак. Да и удары у Сурта Острозубого были прямо загляденье. Все сверху вниз да справа налево. Не иначе как он вознамерился напрочь снести мне голову. Это, конечно, смыло бы пятно позора с его так глупо погибших братьев, да и боевой дух дружины укрепило.

Я же придерживался целей куда более скромных, сил попусту не тратил, больше защищался, чем нападал, но в одной из стычек исхитрился-таки задеть мечом его колено, неосмотрительно выставленное вперед. На ногах Сурт устоял, однако из неистового воина сразу превратился в соломенное чучело, которое могут безбоязненно колотить палками даже малые дети.

– Не пора ли тебе просить о пощаде? – молвил я. – Но предупреждаю, пощаду ты получишь только после того, как сложишь в мою честь хвалебную вису.[5]

Но похоже, что мои слова уже не доходили до Сурта. Стоя на одном месте, он что-то рычал, без толку размахивая мечом. Да и не водились никогда в роду Торкеля Длиннобородого добрые скальды. Не та порода.

Мне спешить было некуда, и, держась от чужого меча на безопасном расстоянии, я стал слагать вису, достойную столь славной победы. При этом я обращался не столько к Сурту, судьба которого, по сути дела, уже была решена, а к его осиротевшему воинству, издали наблюдавшему за всем происходящим.