Святой вор - Эллис Питерс

Пока он спускался, алтарные свечи осветили его фигуру, но высокие плечи и горб за спиной лишь чуть заметно нарушали симметрию его изящного тела. Граф отошел на почтительное расстояние от алтаря, дабы никоим образом не помешать сосредоточиться следующему взыскующему ответа человеку. Два вышколенных сквайра графа невозмутимо встали у него по бокам.

«Если он ведет игру ради забавы, — подумал Кадфаэль, — то играет он честно, по правилам, хотя устанавливает их, возможно, по ходу игры. Хью Берингару граф понравился с первого взгляда, да и мне тоже очень нравится. Похоже, он не позволяет себе удивляться капризам человеческих отношений. Интересно, как люди вроде графа Роберта уживаются с прямодушным и искренним королем Стефаном, который обычно действует напролом, словно разъяренный бык? Глядя на графа, становится ясно, как приходилось вести себя Хью в беседе с королем. Но неужели всем этим думающим людям не надоела нынешняя затянувшаяся распря, словно идущая по порочному кругу, уносящая жизни людей, губящая урожай и угрожая благополучию всей страны? Неужели им не надоел король Стефан, а более того, императрица, вонзившая в страну свои когти и не желающая отпускать добычу. Наверное, должен найтись какой-нибудь более приличный наследник престола, который рассеет все сомнения, подобно предрассветным лучам, разгоняющим ночные туманы, и уберет с глаз долой и короля, и императрицу, со всеми их распрями, хаосом и опустошением, на которые они обрекли свою несчастную страну».

— Отец Герлуин, — промолвил аббат Радульфус, — теперь ваша очередь.

Герлуин медленно взошел на алтарь, словно в эти несколько шагов и в подъем на три ступеньки он вкладывал все свои молитвы и сосредоточение, которым надлежало увенчать его усилия успехом либо разбить все его надежды. На его продолговатом, бледном лице, словно уголья, горели темные глаза. При всей своей решимости он медлил и трижды опускал руки на евангелие, но каждый раз отдергивал их, так и не дотронувшись до книги. Интересно было понаблюдать за различием в поведении людей, когда для них наступал решающий момент. Роберт Боссу быстро взял книгу, заложил оба больших пальца и сразу открыл ее, после чего наугад ткнул пальцем в страницу. Герлуин же, когда наконец дотронулся до книги, взялся за нее так, словно пергамент мог обжечь ему руки, робко и как-то конвульсивно, а открыв ее, замешкался, переводя палец с левой страницы на правую и обратно, прежде чем наконец опустил его. Затем тяжело перевел дыхание и склонился пониже, дабы узреть, какой жребий уготовила ему судьба. Нервно сглатывая, он молчал.

— Читайте же! — учтиво поторопил его аббат Радульфус.

Делать нечего. Голос Герлуина сделался хриплым, но говорил субприор ясно, возможно, даже громче обычного, так как это стоило ему неимоверных усилий.

— Тринадцатая глава евангелия от Луки, стих двадцать седьмой: «…говорю вам: не знаю вас, откуда вы; отойдите от меня, все делатели неправды». — Герлуин поднял голову, лицо его было серым от гнева, он резко захлопнул книгу и стал озираться на окружавших его людей, представившихся ему неким частоколом, прорваться через который он может, лишь принеся кого-нибудь в жертву. — Самым бесстыдным образом я был введен в заблуждение и обманут. Святая Уинифред ясно указала мне на мою вину, ибо я доверился лжецу и вору. Стало быть, вовсе не по ее воле, не по ее повелению брат Тутило — смею ли я теперь называть его братом? — выкрал ее и, что хуже того, дабы прикрыть свое преступление, вовлек в грех другую, ни в чем не повинную душу или даже убил того человека. Его преступление не просто воровство, но и богохульство, ибо с самого начала он намеренно лгал, утверждая, что имел откровение от святой Уинифред и лгал дальше, громоздя одну ложь на другую. Теперь же святая Уинифред дала мне ясно понять все его злодейство и показала, что ее странствие с момента похищения имело целью одно — вернуться туда, откуда ее взяли. Отец аббат, я отказываюсь от всех своих претензий с печалью и смирением. Мне жаль, ибо святая Уинифред вполне могла бы снизойти к горестям Рамсейской обители, но мы не имеем на нее никаких прав. Я признаю это со слезами и прошу у нее прощения.

Прощения для себя! Разумеется, не для бедного парнишки, что спит сейчас в каменном карцере. Не видать ему прощения, если отдать его на волю Герлуина. Каждый гран смирения и каждая крупица вины, признанные сейчас Герлуином, грозой обрушатся на голову несчастного Тутило, тем более жестокой, дабы выставить Герлуина невинной жертвой обмана, человеком глубокой веры, которому не в чем упрекнуть себя.

— Постойте! — промолвил аббат Радульфус. — Судить еще рано. Обмануть себя ничуть не труднее, чем другого. Не стоит выдвигать обвинения, повинуясь порыву гнева. А кроме того, святая Уинифред еще не ответила Шрусбери.

«Вот именно, — подумал Кадфаэль. — Неизвестно еще, будет ли ее ответ нам лучше, чем ответ Рамсейской обители. А что, если именно здесь и сейчас она намерена раскрыть всю правду и сказать, что бывает в Шрусбери из чистого добросердечия и что в этом красивом ковчежце лежит на самом деле вовсе не она, а тело юноши, пошедшего на убийство, дабы добиться ее отправки в Шрусбери, который случайно погиб при обстоятельствах, дающих основания думать, что он исчез? То есть совершил преступление куда более тяжкое, нежели то, в каком обвиняют сейчас Тутило, содеянное им во благо Рамсейской обители? «. Со всем благоговением закапывая святую Уинифред в могилу, из которой ее извлекли, и запечатывая труп убийцы в приготовленном для нее гробу, Кадфаэль был уверен, да и сейчас не разуверился, в том, что исполняет ее волю, возвращая святую на ее желанное место успокоения. Отчего же не допустить того, что Тутило действовал точно так же?

Одного, взыскующего ее ответа, святая Уинифред уже прокляла. Теперь испытание предстояло другому. Счастье приора Роберта, что он шел к алтарю, ничего не ведая. Кадфаэль подумал, что уж ему-то, наверное, пришлось бы заплатить полной мерой за все его прегрешения.

И поделом!

Возможно, у приора Роберта и были кое-какие сомнения относительно своей добродетели, но подобную слабость, как сомнение, он позволял себе исключительно редко. Торжественной поступью он поднялся к алтарю, сложил руки и, закрыв глаза, коротко помолился. Затем, не открывая глаз, раскрыл евангелие и ткнул наугад своим длинным указательным пальцем. В продолжение паузы, последовавшей перед тем, как он открыл глаза и уставился в книгу, дабы узреть уготованную ему судьбу, он пребывал в некоем благостном страхе. Ибо кто же может ожидать, что рухнут устои дома?

Однако приор быстро восстановил свое на мгновение поколебленное душевное равновесие. Он гордо поднял свою красивую седую голову, и волна торжествующего румянца прокатилась по его длинной шее и залила щеки. Голосом, полным ликования и благостного страха, он произнес:

— Евангелие от Иоанна, глава пятнадцатая, стих шестнадцатый: «Не вы меня избрали, но я вас избрал».

По рядам монахов, затаивших дыхание в ожидании ответа и наблюдавших за всем происходящим, прокатился ропот, раздался тихий вздох, подобный порыву ветра или плеску набежавшей волны. А потом эта волна словно разбилась на брызги, раздробилась на шорохи и шепотки, когда монахи зашевелились, стали подталкивать друг друга локтями и с облегчением вздыхали с чувством, грозившим обернуться и смехом, и слезами радости. Аббат Радульфус на мгновение замешкался, но тут же властно поднял руку, дабы усмирить бурю в самом ее зачатке.

— Тихо! — промолвил он. — Уважайте святое место и принимайте любой ответ, как положено добродетельным людям. Отец приор, спускайтесь теперь к нам. Все необходимое вы уже сделали.

Приор Роберт был так потрясен, что даже споткнулся на ступеньках, но с достоинством аристократа быстро обрел равновесие и на выложенный каменной плиткой пол ступил уже полный своего обычного высокомерия.

Способно ли чувство благоговейного страха остаться в человеке надолго? Кадфаэль подумал, что, наверное, нет. Однако ему самому это ощущение принесло чувство некоего удовлетворения и довольства, он знал, что теперь некоторое время будет мягче относиться к людям, опасаясь гнева этой малой валлийской святой и надеясь на ее снисхождение.

— Святой отец, — промолвил приор Роберт, голос его вновь обрел спокойствие и надлежащую звучность, — я слово в слово огласил назначенную мне судьбу. Теперь нужно истолковать ответы святой каждому из нас.

Разумеется, это был уже прежний приор Роберт, который никогда не позволяет затмиться блеску своего величия. И все-таки он показал себя всего-навсего обычным человеком, как все другие люди. И те, кто был тому свидетелем, наверное, этого не забудут.

— Милорд, — учтиво начал свою речь граф Роберт, — я отказываюсь от всех своих претензий. Равно как и не требую более ответа на вопрос, согласующий слова святой о том, что я не могу прийти туда, где находится она, и в то же время стою сейчас подле нее. Хотя, должен признаться, я очень хотел бы его услышать. — Кадфаэль подумал, что граф Роберт весьма сметлив и что, похоже, парадокс доставил ему удовольствие. — Вы победили по всем статьям, — сказал граф. — Мне совершенно ясно, что святая Уинифред вернулась сюда по своей собственной воле, без какой бы то ни было посторонней помощи, в том числе и моей. Радуйтесь же! Я же более не стану мешать ее намерениям и буду гордиться тем, что по пути домой она соблаговолила погостить некоторое время и в моем доме. С вашего позволения, милорд, в знак примирения и благодарности я намерен сделать пожертвование.