Жрецы и жертвы холокоста. История вопроса - Станислав Куняев

Тем не менее февральское письмо 1953 года «о деле врачей» с подписным листом, изукрашенным автографами нашей культурной элиты, не было нигде напечатано, поскольку, как предполагает Костырченко, «Сталину не понравился <…> тон письма – чрезмерно резкий, если не сказать кондовый – ибо не способствовал достижению искомой цели: затушевать скандальную ажитацию вокруг «дела врачей» в стране и в мире». «Составление следующего варианта письма , – пишет Костырченко, – было поручено Шепилову, слывшему среди интеллигенции либералом». Новый, шепиловский вариант письма, продолжает историк, «разительно отличался от того, что было раньше. Это была уже не прежняя вульгарная агитка, а вежливое приглашение «вместе… поразмыслить над некоторыми вопросами, затрагивающими жизненные интересы евреев»; «самое главное, уже не выдвигалось никаких требований расправы с «врачами-отравителями»…»; «Можно заключить, что Сталин отказался от намерения провести публичный процесс по «делу врачей» (тем самым автоматически опровергается миф об открытом антисемитском судилище, как сигналу к началу еврейской депортации…)»; «Как известно, обращение к еврейской общественности так и не появилось в печати…»; «Думается, сам Сталин успел до приступа смертельной болезни отвергнуть эту идею, исходя из того соображения, что публикация любой, даже выдержанной в самом оптимистическом тоне коллективной петиции евреев будет свидетельствовать, что в стране продолжает существовать пресловутый «еврейский вопрос».

…А на экране между тем мелькали кадры ваксберговского фильма о депортации. Сквозь какие-то апартаменты, похожие на кремлевские, стремительно проходили актеры, плохо загримированные под Булганина, под Пономаренко и еще под кого-то, и косноязычно на ходу произносили монологи, видимо, сочиненные Ваксбергом, со словами якобы из воспоминаний, принадлежащих историческим персонажам, которых они изображали. А вещий голос Ваксберга в это время давал дополнительные комментарии, что эти драгоценные воспоминания хранятся где-то в архивах Иерусалима. Все эти тексты перемежались съемками эшелонов, рельсовых путей, изображением станций, словом, картинами, долженствующими воссоздать правдивую, документальную обстановку депортации евреев неизвестно куда, но в пространство ГУЛАГа…

То ли это Дальний Восток, то ли Северный полюс, то ли Сибирь? А может быть, и Казахстан? Голос Ваксберга возвышался до левитановского пафоса: «Тем временем в Москву по запасным путям шли вагоны, сколачивались бараки». А дальше он с апокалиптическими интонациями зачитывает слухи, которыми его снабдил Семен Липкин, вспоминавший:

«Когда я жил в Киргизии, там жили люди, высланные за свою национальность. Они мне говорили, что на границе с Казахстаном строились бараки для евреев. Я туда поехал и кого-то спросил, что там строят, и кто-то сказал мне: «Это для евреев»… И вот так на протяжении всего этого якобы документального фильма: «я кого-то спросил и кто-то мне ответил».

В финале фильма шла инсценировка суда над Сталиным, и главный свидетель Булганин (естественно, скверно загримированный под Булганина актер) говорит суду, что суд над евреями должен был состояться под открытым небом на Красной площади и что Сталин дал ему указание подготовить «800 вагонов для депортации евреев».

Комментарий Ваксберга, стоящего в кадре на Красной площади на фоне Лобного места:

«Именно здесь вот-вот должно было начаться кровавое действо – суд над врачами-убийцами». «Гроссман видел ад Треблинки, и мысль о таком же новом суде убивала его». (Может быть, поэтому он и подписал черновик письма, осуждающего врачей-евреев?) В последнем кадре Ваксберг появился на экране и скорбно произнес, что во время этих перевозок эшелоны должны были подвергнуться крушениям, и добавил фразу, которую я успел записать буквально: «Вот на краю какой пропасти мы когда-то стояли»…

Миф о депортации – болезненная, но, видимо, хорошо оплачиваемая идея фикс Ваксберга. Еще в 1998 году в книге, посвященной судьбе Лили Брик, он писал: «13 января 1953 года «Правда» сообщила об аресте «врачей-убийц» и предстоящем суде над «заговорщиками в белых халатах». Это был предпоследний акт задуманной Сталиным кошмарной мистерии. Последним должно было стать линчевание «убийц» и депортация всех евреев в Сибирь, где им предстояло «искупить свою вину перед советским народом».

А вот как кликушествовал в 1990 году о той же мифической депортации известный советский писатель Александр Евсеевич Рекемчук, еще один из мелких жрецов Холокоста:

«Увы, документами, свидетельствами подтверждено (?! – Ст. К.), что 8 марта 1953 года должна была состояться публичная, при стечении десятков тысяч людей, казнь так называемых «врачей-убийц», в основном еврейской национальности. Вслед за этим планировалась высылка евреев из Москвы, Ленинграда, других центров России в концентрационные лагеря на Дальний Восток. Лагеря были подготовлены, виселицы делались, судилище в московском цирке подготовлено, роли распределены» («Красноярский комсомолец», 23.6.1990 г.).

Скольких людей он запугал, сколько душ заставил испытать страх погрома, сколько евреев после прочтения того бреда побежали в иностранные посольства, сколько языков пламени, названного ныне «национальной рознью», вспыхнуло в обывательских душах! И ничего, прошли годы, старый благостный Рекемчук ходит по Москве, издает книги, радуется успехам демократии.

Я помню, как в конце 80-х – начале 90-х годов на одном из писательских собраний Рекемчук появился в проходе Большого зала ЦДЛ, за руку он тащил полуслепого писателя Валентина Ерашова, только что написавшего роман о сталинской депортации евреев в Сибирь. Рекемчук буквально вытащил несчастного слепца, ныне совершенно забытого писателя, на трибуну с криком:

– Дайте ему слово! Он сейчас нам расскажет, как готовилось это преступление!

И Валентин Ерашов с черной повязкой на глазах забормотал что-то несусветное, пересказывая содержание своего убогого политического детектива, который вскоре был издан в издательстве «ПИК» неслыханным тиражом в 300 тысяч экземпляров. Вот несколько отрывков из этого эпохального сочинения, которое предварено следующим авторским предисловием: «Это повествование построено и на доступных автору документах, и на опубликованных материалах, и на собственных воспоминаниях, и на рассказах очевидцев, и частично на ходивших в ту пору и впоследствии разговорах. Описанное в хронике – было или – могло быть. Домысел автора – в рамках и пределах допустимого законами литературы.

События, составляющие ядро и суть произведения, были действительно запланированы и, вероятнее всего, осуществились бы, не помешай тому кончина Вождя.

Основные исторические фигуры реальны. Те, кому предстояло быть исполнителями,  – обозначены условно, по роду занятий. Фамилии жертв – из уважения к их страданиям и памяти – изменены. В хронику введена семья, имеющая реальный прототип. Некоторые статисты кровавого спектакля оставлены анонимными».

Ну как после этого не верить автору? « Документы», «собственные воспоминания», «рассказы очевидцев», «реальные прототипы».

Книга начинается с внутреннего монолога Сталина, коварно размышляющего о том, как поставить для народа спектакль о врачах-отравителях…

«Право же, хорошо, трое русских , а евреев шестеро, пропорция соблюдена, всяк поймет, что главные – они, однако никто не посмеет сказать, будто идет антисемитская кампания,  – выглядит объективно. И к месту помянуто, что указания получали от еврейского буржуазного националиста Михоэлса… Может, с Михоэлсом поторопились тогда, в сорок восьмом, следовало обождать, притянуть к делу живым? Ладно, и так сойдет!»

Далее следует описание строительства лагерей в тайге для приема депортированных евреев:

«Тайга подвывала, звенела, ухала, лязгала, трещала, гудела, громыхала; над нею витал дым костров, полыхало зарево, должно быть, похожее издали, по ночам, на пожар. Его, наверное, видно было бы с самолетов на многие десятки верст окрест, но авиация не появлялась тут никогда.

В тайге – и здесь, за двести километров к северу от Биробиджана, и на восток, по территории, равной примерно Швейцарии,  – в этой нетронутой тайге круглыми сутками (ночью – под светом прожекторов и костров) визжали пилы, звенели топоры, ухали падающие деревья, трещали сучья в кострах, громыхали толовые шашки – ими выкорчевывали пни, взрывали стылую землю под котлованы фундаментов. Тайга пахла смолой, хвоей, свежими опилками, мерзлой почвой, трудовым потом, дымом костров, баландой, паленой шерстью застигнутого врасплох малого зверья, мясом освежеванных медведей, предназначенных на шашлыки для начальства. Тайга падала ниц безропотно, хотя и не безмолвно, и на ее неохватном пространстве, буро-желтоватом (прижелть давали частые здесь лиственницы), если глянуть сверху, обнаружились бы громадные проплешины».