Концерн - Константин Калбанов

Не все были столь апатичны, как могло показаться, на фоне тяжелой работы, серых однообразных дней и давящей своей убогостью и суровостью реалий местность. Были и те, у кого в глазах уже стали пробегать безумные огоньки, пока еще не обернувшиеся решимостью, пока робкие, и все же обещающие переродиться в нечто весьма серьезное. Этим людям начавшим проявлять все симптомы неизлечимой хвори, под названием золотая лихорадка, пока не хватало лидера, того кто смог бы раздуть пламя из начавших тлеть угольков. Но и этот человек вскоре нашелся. Вернее он был с самого начала, вот только долгих два месяца он сам собирался с духом, а собравшись начал прощупывать остальных.

Все же Варлам сильно ошибся, пренебрежительно относясь к мужикам, сработал стереотип мышления делового. С другой стороны свою роль сыграла загруженность всех, находящихся на прииске. Если они не махали кайлом и лопатой, то это вовсе не значило, что они бездельничали. Работы хватало всем. Вот и недоглядели.

— Достали уже, кайло и лопата! — отбросив в сторону лопату и порывисто выскакивая из шурфа, зло бросил щербатый.

— Ты чего, Серый, — удивился один из его прихлебателей.

— А ничего! Я свое отмахал на Сахалине! Хватит! — щербатый стоял на краю ямы лихо заломив картуз, уперев руки в бока. Да – теперь, несмотря на каждодневный тяжелый труд, у него были бока, а не ввалившееся брюхо и выпирающие кости, как у голодного волка.

Несмотря на то, что работать приходилось очень много, пайка была таковой, что редко кто так питался до каторги. За здоровьем работников следили тщательно и при первых же признаках простуды, людей определяли в теплую палатку лазарета, где они приходили в себя никак не меньше трех дней.

Антон поначалу было возмутился, такому применению прав доктором, который при ежедневном утреннем осмотре, мог уложить в лазарет любого, не спрашивая его согласия. В его обязанности входило обеспечение бесперебойной работы старателей. Но на возмущение Антона, когда врач уже через неделю упрятал в лазарет сразу пятерых, доктор авторитетно заявил, что раз уж ему положено высокое жалование, то он намерен честно исполнять свой долг. Если работники не поработают три дня, то в последствии не слягут на десять, а то и больше. С болезнью нужно бороться сразу, не откладывая в долгий ящик. Скрипя сердце Песчанин был вынужден согласиться, хотя за каждый день болезни он и продолжал выплачивать жалование, по тридцать копеек жалования.

Находились и такие, что противились доктору и из-за какой-то простуды, не желали терять заработок, эти копейки они могли заработать и на Сахалине, не стоило из-за них тащиться еще и сюда. Но доктор был непреклонен, поддержанный начальником партии. Большинство же воспринимали такое чуть не с ликованием. Были и те, кто решил попросту симулировать, но если они хотели обмануть имевшего большой практический опыт врача, то сильно просчитались, так как были выведены на чистую воду и переданы начальству. Парочка таких умников, оштрафованные на десять рублей каждый, быстро отбили охоту от симуляций. Тогда нашелся другой чудик, додумавшийся заболеть специально. Этого вычислил Варлам. Возможно, он был уже и не первым, но точно последним, потому что сразу лишился месячного заработка. Больше подобным заниматься желающих не было.

Одежды у людей было в достатке, была и рабочая одежда, которая ежедневно просушивалась в организованной сушилке. Имелась и сменная – сухая, чистая и в двойном комплекте, чтобы каждое воскресенье была возможность постираться. За этим опять-таки надзирал доктор, не хватало еще завшиветь.

К тому же каждое воскресенье были выходные, людям необходимо было отвлечься от трудовых будней. Особого Антон придумать ничего не смог, а потому привез с собой не меньше сотни книг, чтением которых пробавлялся народ. Многие были неграмотными, но эту проблему решили за счет ссыльных, которые по очереди читали по воскресеньям. Опять же не бесплатно, такой чтец за воскресенье зарабатывал рубль, просто читая в слух, собравшимся в столовой палатке рабочим. Песчанин просто диву давался тому, насколько жадно слушали старатели чтеца, которому не нужно было повышать голос, настолько тихо было вокруг. Многие с нетерпением ждали воскресенья, чтобы после обеда засесть слушать очередную книжку. Оно конечно не возбранялось почитать и вечером после работы, благо керосинки были в каждой палатке, да вот только после трудного дня желающих читать не находилось. Так что безграмотным оставалось только ждать следующего выходного.

— Серый, ты это… Не стоял бы наверху. Неровен час, кто заметит, ить ошрафують. Ты если невмоготу, спрыгивай и в сторонке постой, я пока сам поработаю.

— Что, Пряха, за гроши свои переживаешь?

С издевкой поинтересовался щербатый, но взгляд по сторонам все же бросил, не видел ли кто. Потом он легко соскочил в яму и откинувшись к неровному краю, с некой ленцой извлек кисет. Табачком их тоже обеспечивали. Неплохим табачком нужно признать. У, гады.

— Не боись Пряха, все пучком будет. Ну, чего стал? Или тоже покурить хочешь? — сворачивая самокрутку, продолжал ухмыляться Серый.

— Не. Вдвоем нельзя. Увидят, вони будет.

— Ну а раз боися, то давай копай. Во-во, вот так вот. Эх Пряха, Пряха. Вот мы тут горбатимся, здоровья последнего лишаемся, а что получаем? Гроши получаем. А энти, тыщи загребают. Это по-твоему правильно? Чем мы-то хуже?

— Дак, Серый… Они ить, баре, а мы простой люд.

— Вот и я о том. Простому люду, только объедки с барского стола. А это ить мы тут кайлом и лопатой машем.

— И что делать?

— Ха. Дурак ты, Пряха. Тут ить ни царя, ни полиции, ни закона.

— Ты это к чему? — Пряха, хоть и заинтересовался разговором, но продолжал старательно отбрасывать породу, как говорится за себя и за того парня.

— А к тому, что если енти отсюда не вернутся, то и искать их никто не станет. Или ты думаешь, пристав сюда, за тридевять земель попрется. Не-а, никто искать не станет, — убежденно и зло проговорил щербатый.

— Ты чего удумал-то, Серый? Уж не порешить ли их? — мужик замер, вогнав лопату в грунт.

— А хоть и порешить. Ты знаешь, сколько золотишка мы уже намыли?

— Дак судя по разговорам, уже никак не меньше шести пудов.

— А ты представь, какие это деньжищи. И все это заберут они, кто и палец о палец не ударил.

— Так бумага у них на то есть, генерал-губернатором писаная. Мне о том, Панков сказывал.

— Эт тот, что за зверушками ходит.

— Ага. Он самый.

— Ты ему больше верь. А хоть и правда, нам что с того. Мы ить каторжане, нам нигде жизни не будет. На нас до конца дней клеймо. Ну, не обманут они нас, заплатят честь по чести, а ить Пискуну уже месячное жалование рубанули, Пяльцу и Снурому, штраф на десять рублев выдали, то ли еще будет. Так что приедем мы во Владивосток с какими-то деньгами, а пароход еще дождаться нужно, опять же на прокорм деньга пойдет, да за постой. А сядем на пароход, так еще сколько нужно будет добираться. Приедем мы в Одессу-маму, и что? Денег нет. Каторжники неприкаянные. Куда подадимся? Опять воровать, опять по хазам да малинам шариться, в ночлежках клопов кормить, опять на Иванов да их деловых шестерить. Об этом ты думал?

— Не. Об этом я не думал, — сбив картуз на глаза, задумчиво почесал затылок Пряха.

— То-то и оно, что не думал, — Серый вальяжно сплюнул сквозь прореху в зубах.

— А что делать-то?

— Раз уж нам и так и сяк с законом нелады, то нужно взять только один раз, но по-крупному, — решительно рубанул щербатый. — Капитан той шхуны ничего не заподозрит, а заподозрит, так денег отвалим, враз думать правильно станет. Во Владивостоке сойдем с большими деньгами на кармане. Доберемся до Одессы, да вот только не горемыками неприкаянными, а с деньгами. Сами барями станем. Тогда нам сам черт не брат. Хошь, до конца дней не работай. Хошь, лавку открой али трактир. Хошь, землицу прикупи да в мироеды подавайся. С деньгами все, что хошь можно.

— Эво-он ты как загнул, — уже мечтательно протянул мужик.

— Только так, Пряха. Только так, — твердо сказал, как припечатал Серый.

— А как же ты ентих-то приголубишь, коли они все оружные, да караулы выставляють и денно и ношно? — это уже шепотом, воровато оглядываясь. Не услышал бы кто. А то ведь места и впрямь глухие. Вот не станут разбираться, кто да как, прибьют, да оттащат в сторонку, зверью на потраву. Был человек, и нет его.

— А мы что же, дуриком попрем. Э-э, не-ет. Здеся неподалеку, верстах в двадцати стойбище инородское есть. У них почитай в каждом чуме по стволу. Вот к ним пойдем, и оружием разживемся. А потом уже сюда, да поговорим с ними по душам.

— А можа, караульных ночью изведем, а потом оружие со склада возьмем, да и остальное, пока дрыхнуть, — уже набираясь решимости, предложил Пряха.

— Дурак ты. Все кто оружный, оружие при себе имеют и когда спят, рядом держат. Поднимется шум и здрасте, гости понаехали. А тихо ентих аспидов не возьмешь. Вон третьего дня, гляжу, четверо драчку меж собой затеяли, не всамделишную, а так шутейную. Шутейно, шутейно, а юшку друг дружке пустили по-настоящему, а дрались, что твои черти. Не, с голыми руками на них идтить не резон. А вот со стволами, на рассвете. Затаимся на горушке, да как они все повылазят, тут их и подстрижем.