Брачный сезон - Pelham Wodehouse

Глава 21

Так я впервые удостоился чести увидеть своими глазами прославленного стража закона, о котором был наслышан и на которого даже в менее отчаянных обстоятельствах все равно бы остановился поглазеть, – уж очень у него, как у Силверсмита, была внушительная наружность, она привлекала внимание и в какой-то степени леденила душу.

Бессонный хранитель общественного спокойствия в деревне Кингс-Деверил принадлежал к разряду полицейских, скроенных прямолинейно и сшитых узловато. Как будто природа, взявшись его сколачивать, сказала себе: «Не поскуплюсь». И не поскупилась, разве что чуть недодала ему роста. Если не ошибаюсь, чтобы поступить на службу в полицию, требуется рост не ниже пяти футов девяти дюймов без башмаков, а Эрнест Доббс, на мой взгляд, мог бы, пожалуй пролезть под планкой, но этот небольшой перпендикулярный недобор только придавал его фигуре как бы дополнительную ширину и прочность. Такой человек, стоит ему захотеть, запросто мог бы заменить деревенского кузнеца, – с первого взгляда было видно, что его мускулистые ручищи прочны, как железные прутья. А теперь еще, увеличивая сходство, у него на лбу блестели капли трудового пота. Похоже, он только что пережил серьезное душевное потрясение – глаза горят, усы топорщатся, нос ходит туда-сюда.

– Грр! – промолвил он и сплюнул, ничего не прибавив. Сразу видно, человек немногословен и плюется мастерски.

Гасси, очутившись на открытом пространстве, робко улыбнулся. Он тоже, по-видимому, был охвачен душевным волнением. То же самое и я. Итого – взволнованных трое.

– Всего доброго, констебль, – сказал Гасси.

– Мое почтение, сэр, – кратко ответил тот, возвратился в здание и захлопнул за собой дверь. Я в тот же миг подскочил к Гасси.

– Что все это значит? – спрашиваю я дрожащим голосом.

Но тут дверь снова распахивается, появляется Доббс. Он держит в руках совковую лопату, а в лопате – что-то похожее на живых лягушек. Я пригляделся: действительно, лягушки. Доббс размахнулся лопатой, и бессловесные братья наши взлетели в воздух, словно горсть конфетти, попадали на траву и разбрелись по своим делам. Полицейский постоял секунду, уничтожающе глядя на Гасси, еще раз сплюнул все с той же силой и меткостью и ушел, а Гасси снял шляпу и вытер лоб.

– Уйдем отсюда, – попросил он, и только когда мы отдалились от участка на добрых четверть мили, к нему вернулось некое подобие душевного равновесия. Он снял очки, протер стекла, снова водрузил на нос, и видно было, что ему полегчало. Дыхание стало ровнее.

– Это был полицейский Доббс, – пояснил он.

– Я так и догадался.

– По мундиру?

– Д-да. И по каске.

– Понятно, – сказал Гасси. – М-да. Понятно, понятно. М-да. Понятно. М-да.

Создавалось впечатление, что он будет продолжать в том же духе до бесконечности, однако, повторив еще шесть раз «понятно» и семь раз «м-да», он все же сумел остановиться.

– Берти, – обратился он ко мне, – тебе ведь много раз случалось попадать в лапы полиции, верно?

– Не много раз, а всего один.

– Это жуть как неприятно, ты согласен? Вся жизнь встает перед глазами. Эх, выпил бы я сейчас, ей-богу… апельсинового соку!

Я переждал, пока пройдет тошнота, а когда почувствовал себя лучше, спросил:

– А что случилось-то?

– В каком смысле?

– Что ты делал?

– Кто, я?

– Ну да, ты.

– Да просто разбрасывал лягушек, – ответил он и пожал плечами, словно речь шла о самом обычном для английского джентльмена деле.

У меня глаза полезли на лоб.

– Что, что?

– Лягушек разбрасывал. В спальне у полицейского Доббса. Идея викария.

– Викария?

– Ну, то есть он своей проповедью подсказал ее Тараторе, ненароком. Она, бедная девочка, все время размышляла о том, как дурно поступил Доббс по отношению к ее собаке, а викарий вчера как раз говорил про фараона и казни египетские, которые фараон на себя навлек за то, что не отпускал сынов Израиля. Ты, может быть, помнишь тот случай? Слова викария натолкнули Таратору на интересную мысль. Ей пришло в голову, что казнь лягушками может подействовать на Доббса и он отпустит Сэма Голдуина из плена. Ну, и она попросила меня заглянуть к Доббсу, устроить это дело. Сказала, что ей это будет приятно, а Доббсу полезно и отнимет у меня всего несколько минут. Вообще-то Таратора считала, что казнь вшами была бы еще действеннее, но она девушка трезвомыслящая и практичная, понимает, что вшей не напасешься, а лягушек сколько угодно под каждой изгородью.

Все мыши, сколько их было у меня в желудке, проснулись и закопошились со страшной силой. Но я сделал над собой титаническое усилие и не взвыл, как погубленная душа. Просто не верилось, что этот сверхолух царя небесного за столько лет жизни ни разу не угодил в психушку.

Казалось бы, какое-нибудь из этих учреждений, с их разветвленной охотой за талантами, давно бы должно было его сцапать.

– Расскажи все толком.Он застал тебя на месте?

– К счастью, нет. Опоздал на полминуты. Я высмотрел, когда в его доме никого не будет, вошел и выпустил лягушек.

– А он оказался где-то поблизости?

– Ну да. Он был в таком сарайчике у задней двери, должно быть, пересаживал герани или еще что-нибудь, когда вошел, у него руки были все в земле. Он, видно, и пришел руки мыть. Неловкий был момент, непонятно, с чего начать разговор. Наконец я сказал: «А, привет, привет! Вот и вы». А он стоит и молча смотрит на лягушек. Потом спросил: «Это что такое?!» Они, понимаешь ли, распрыгались немного. Лягушки ведь, знаешь, прыгают.

– Кто куда?

– Совершенно верно. Кто куда. Ну, я не растерялся и говорю: «О чем это вы, констебль?» Он мне: «О лягушках вот об этих». А я ему: «Ах да, тут, я вижу, имеется некоторое количество лягушек. Вы – любитель лягушек?» Тут он спросил, моих ли это рук дело. А я ему в ответ: «В каком смысле моих рук, констебль?» Он говорит: «Это вы их сюда принесли?» И я, должен признаться, сознательно его дезинформировал. Я ответил, что нет. Конечно, мне была очень не по душе эта умышленная ложь, но я все-таки думаю, что в некоторых ситуациях…

– Не отвлекайся! Что было дальше?

– Не подгоняй меня, пожалуйста, Берти. На чем я остановился? Ах да. Я сказал, что нет, я понятия не имею, откуда они там взялись. Это, наверно, одно из тех явлений, которым мы никогда не найдем объяснения. Наверно, говорю, им так и предназначено оставаться необъяснимыми. У него, естественно, против меня никаких улик. Мало ли кто мог безо всякого злого умысла, просто так, зайти в комнату, по которой скачут лягушки, хотя бы и епископ Кентерберийский, и вообще кто угодно. Доббс, должно быть, отдавал себе в этом отчет, он только пробурчал, что это очень серьезное преступление – приносить лягушек в полицейский участок, и я сказал, что да, конечно, жаль только, нет никакой надежды изловить злоумышленника. Тут он задал мне вопрос: а что я, собственно, там делаю? Я ответил: пришел просить, чтобы он отпустил Сэма Голдуина. А он говорит, что не отпустит, так как установлено, что он, Доббс, – не первый, кто был им укушен, и положение животного очень серьезно. «Что ж, – говорю, – ладно, тогда я пойду», – и пошел. Он сопровождал меня до самых ворот, как ты видел, и всю дорогу тихо рычал. Не нравится мне что-то этот человек. У него дурные манеры. Резкие. Бесцеремонные. С такими манерами он не сможет завести себе друзей и не будет пользоваться авторитетом. Ну, ладно, мне надо идти и отчитаться перед Тараторой. Боюсь, известие про вторичный укус ее встревожит.

И высказав еще раз желание опрокинуть стаканчик апельсинового сока, Гасси двинулся к дому викария, а я продолжил путь в «Деверил-Холл», уныло размышляя о том, какое следующее несчастие ждет меня на жизненном пути. Теперь не хватает только столкнуться нос к носу с леди Дафной Винкворт и тем увенчать этот день ужасов.

Я предполагал проникнуть в дом незаметно, и поначалу казалось, что удача мне в этом благоприятствует. Я пробирался по парку, держась в тени живых изгородей и стараясь, чтобы ни один сучок не хрустнул под ногой, ветер по временам доносил отдаленный старушечий лай, но удалось не попасться никому на глаза. Я уже торжествовал успех и почти припевал, входя в парадные двери, как вдруг – вот тебе на! – прямо передо мной посреди холла, расставляя на столике букеты, – она, леди Дафна Винкворт.

Наверно, Наполеон, или царь гуннов Аттила, или еще кто-нибудь в таком роде помахал бы ручкой, сказал: «Привет, привет!» – и пошел бы дальше, куда ему надо. Но мне такое геройство не по плечу. Взгляд леди Дафны, описав дугу, вонзился в меня, и я застыл на месте, как простреленный. Примерно так же, если помните, подействовала на свадебного гостя встреча со Старым Моряком.

– А-а, вот и вы, Огастус!

Отпираться было бесполезно. Стоя, как был, на одной ноге, я отер со лба росинку пота.

– Вчера я не успела у вас спросить. Вы написали Мадлен?