Ежевичное вино - Джоанн Харрис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Роза и козочка любовались картиной молча. И обе вроде как усмехались.
— Черт.
Джей попытался вернуться на берег. Течение оказалось сильнее, чем он ожидал; точно пьяный, он брел по речным камням, ботинки скользили по грязи. Похоже, сухим остался только рюкзак.
Роза опять усмехнулась.
Усмешка преобразила ее. Удивительно солнечная, внезапная, зубы сверкнули белым на пятнистом лице. Она смеялась почти беззвучно, выбивала босыми ступнями по траве пантомиму веселья. А потом снова смылась, подобрала ботинки и зашагала вверх, к фруктовому саду. Козочка бежала за ней и нежно покусывала болтающиеся шнурки. Наверху Роза обернулась и помахала, но с вызовом или симпатией — Джей не понял.
Когда она ушла, он сообразил, что ее рюкзак остался у него. Джей открыл его и обнаружил внутри множество предметов, драгоценных лишь для ребенка: банку с улитками, несколько деревяшек, речные камешки, бечевку и множество красных амулетов, старательно связанных в яркую гирлянду. Джей вернул все сокровища в рюкзак и повесил его на столбик ворот недалеко от изгороди, там же, где две недели назад водрузил голову дракона. Он не сомневался, что Роза его найдет.
— Я не видела ее много месяцев, — позже сказала Жозефина в кафе. — Мариза больше не пускает ее в школу. Жалко. Такой крошке нужны друзья.
Джей кивнул.
— Она ходила в деревенский садик, — вспомнила Жозефина. — Ей было годика три, может, чуть меньше. Она тогда еще немного говорила, но, наверное, уже ничего не слышала.
— Неужели? — Джею стало любопытно. — А я думал, она глухой родилась.
Жозефина покачала головой:
— Нет. Заболела чем-то. В год, когда умер Тони. Плохая зима. Река опять разлилась, половина полей Маризы три месяца простояли под водой. Да еще дела с полицией…
Джей вопросительно посмотрел на нее.
— О да. После смерти Тони Мирей мечтает повесить вину на Маризу. Они поссорились, сказала она. Тони нипочем не стал бы стреляться. Искала другого мужчину, говорила, что они сговорились убить Тони. — Она покачала головой, нахмурилась. — Мирей почти рехнулась тогда. Я так думаю, она могла сказать что угодно. Конечно, до этого не дошло. Полиция приехала, задала пару вопросов и уехала. Наверное, уже просекли, кто такая Мирей. Но после она три или четыре года писала письма, доносы, прошения. Раз или два к ней заглянули, вот и все. Но ничего не вышло. Кажется, она распускала слухи, будто Мариза запирает ребенка в задней комнате.
— По-моему, бред.
Это живое, веснушчатое дитя явно никогда не запирали в задней комнате. Жозефина пожала плечами.
— По-моему, тоже, — согласилась она. — Но было уже поздно. Толпы народу собирались у ворот фермы и через реку. В основном добрые самаритяне, безвредные, но Мариза этого не знала, заперлась в доме, а на улице жгли факелы и кидали камни в ставни. — Она покачала головой. — Когда все успокоилось, было уже поздно, — объяснила она. — Она уже решила, что все против нее. А потом, когда Роза пропала… — Жозефина плеснула коньяка себе в кофе. — Наверное, она решила, что все мы замешаны. В деревне особо не спрячешься, и все до единого знали, что Мирей держит Розу у себя. Девочке было три годика, и мы думали, что они как-то между собой договорились и Роза гостит у бабки. Конечно, Каро Клермон знала, и еще пара человек: Жолин Дру, она тогда была ее лучшей подругой, и Кюссонне, доктор. Но остальные… ну, никто не спрашивал. Люди решили, что, может, после всего, что случилось, не стоит лезть в чужие дела. И конечно, толком никто не знал Маризу.
— Ее непросто узнать, — заметил Джей.
— Розы не было три дня. Мирей только однажды попробовала с ней погулять. В первый день. Ничего не вышло. Визгу было до самого Марода. Что бы там у девчонки ни болело, а легкие у нее что надо. Никак ее было не заткнуть, ни конфетами, ни подарками, ни хлопотами, ни криком. Все пытались — Каро, Жолин, Туанетта, но ребенок визжал без умолку. Наконец Мирей всполошилась и позвала доктора. Они пораскинули мозгами и свезли ее к специалисту в Ажен. Не должен ребенок ее возраста все время орать. Они думали, ее что-то тревожит, что с ней неправильно обращаются. — Она нахмурилась. — А потом Мариза пришла забрать Розу из садика и обнаружила, что доктор и Мирей увезли ее в Ажен. Такой злости я в жизни не видела! Она погналась за ними на мопеде, но выяснила только, что Мирей уложила Розу в какую-то больницу. На анализы, сказала она. Понятия не имею, что за анализы. — Она снова пожала плечами. — Любому другому деревенские бы помогли, — сказала она. — Но Мариза — она же слова без нужды не скажет, не улыбнется, ну, люди и решили не лезть. Так все и вышло; а заговора никакого не было. Она хотела, чтобы ее оставили в покое, вот ее и оставили. Да никто и не знал, куда Мирей упрятала Розу, разве что Каро Клермон. Ох, рассказов-то мы наслушались. Да только все потом. Как Мариза заявилась в кабинет Кюссонне с дробовиком и отвела его в машину. Как послушаешь, так пол-Ланскне видели своими глазами. Вечно одно и то же, э! Знаю только, что меня там не было. И хотя Роза вернулась домой еще до конца той недели, мы больше ни разу не видели ее в деревне — ни в школе, ни даже на фейерверках четырнадцатого июля[89] или шоколадном празднике на Пасху. — Жозефина одним глотком осушила кофе и вытерла руки о фартук. — Так все и было, — безапелляционно подытожила она. — Вот когда мы в последний раз видели Маризу и Розу. Иногда я на них натыкаюсь — может, раз или два в месяц — по дороге в Ажен, или в питомник Нарсисса, или в поле, что через речку. Но не более того. Она не простила деревню за то, что случилось после смерти Тони, не простила, что мы встали не на ту сторону, что притворялись слепыми, когда Роза исчезла. Без толку говорить, что ты тут ни при чем: она не поверит.
Джей кивнул. Понятное дело. — Наверное, им одиноко жилось, — сказал он. Вспомнил Мэгги и Джилли: как легко они находили друзей, куда бы ни приехали, как торговали, починяли и халтурили, чтобы сводить концы с концами, вечно в движении, как парировали оскорбления и предубеждения с неизменным веселым вызовом. Насколько же отличается эта суровая, подозрительная женщина от друзей Джо с Дальнего Края. И все же девочка так похожа на Джилли. По пути домой он взглядом поискал рюкзак, но, как и следовало ожидать, тот исчез. Осталась одна драконья голова, теперь украшенная гирляндой трепещущих красных ленточек, небрежно спущенной по густой зеленой гриве; длинный креповый язык по-прежнему свисал из пасти. Подойдя ближе, Джей заметил, что в зубах дракона осторожно зажат обломок глиняной трубки, из которой торчит пушистый шар одуванчика. И, шагая мимо, старательно пряча улыбку, Джей был почти уверен, что видел, как что-то мелькнуло в соседней изгороди, оранжевая вспышка на светло-зеленом, и слышал, как где-то вдалеке нахально проблеяла козочка.
38
Позже, над любимым grand crème[90] в кафе «Марод», он вполуха слушал рассказ Жозефины о первом шоколадном празднике в деревне и о том, как ему сопротивлялась церковь. Кофе был вкусный, посыпанный шоколадной стружкой, а на блюдечке лежало коричное печенье. Нарсисс сидел напротив со своим обычным каталогом семян и cafe-cassis. В середине дня в кафе было более людно, но Джей заметил, что клиентура все равно состоит в основном из стариков, которые играют в шахматы или карты и тихо беседуют, сыплют местными словечками. Вечером здесь будет полно рабочих с полей и ферм. Интересно, куда ходит по вечерам молодежь?
— Да молодых тут немного осталось, — объяснила Жозефина. — Работы нет, разве что кому нравится на земле вкалывать. К тому же большинство ферм так часто делили между сыновьями, что теперь, как ни крути, своим трудом не проживешь.
— Сыновьям все, — заметил Джей. — Дочерям ничего.
— Редкая женщина захочет держать ферму в Ланскне, — пожала плечами Жозефина. — Да и не всякому садоводу или торговцу по душе работать на бабу.
Джей коротко хохотнул. Жозефина взглянула на него:
— Не верите?
Он покачал головой.
— Мне трудно это понять, — объяснил он. — В Лондоне…
— Здесь вам не Лондон, — развеселилась Жозефина. — Здесь люди держатся за обычаи. Церковь. Семья. Земля. Вот почему так много молодых уезжают. Им подавай то, о чем в журналах написано. Им подавай города, машины, клубы, магазины. Но всегда есть те, кто остается. И те, кто возвращается.
Она налила еще café-crème и улыбнулась.
— Когда-то я душу бы продала, лишь бы убраться из Ланскне, — призналась она. — Однажды я совсем было решилась. Собрала вещи и ушла из дома.
— И что?
— По дороге зашла выпить горячего шоколада. — Она засмеялась. — И поняла, что не могу уехать. По правде, я никогда и не хотела уезжать. — Она умолкла, чтобы убрать пару пустых стаканов с соседнего столика. — Когда поживете здесь подольше — поймете. Со временем становится сложно покинуть такое место. Ланскне — не просто деревня. Дома — не просто жилища. Всё принадлежит всем. Все принадлежат всем. Даже один человек может все изменить.