Бандерлог, или Барьер для силы - Юнта Вереск

лежал под пышной кроной дуба, рядом с ним щебетала Вероника, а Джеса сидел, прислонившись к могучему стволу, и своими комментариями знатно веселил эту парочку.

Увидев меня, все трое, в один голос спросили?

— Все в порядке?

— Да, мирные туристы, прошли через Рубеж и удалились в лесные дебри, унося с собой наше заклятье.

— Что? — взревели все трое.

Вот же спелись, пока меня не было, ничего не скажешь.

— Вы так и будете хором говорить? — рассмеялась я.

Понять Джесу, который волновался за меня и ничего не знал о заклятии, и Бандерлога, который наслаждался обществом гостей и хорошо знал о наших проблемах с этими черными комочками, я могла. Но Вероника почему волнуется?

— У нас тут завалялось овеществленное чужое заклятие, — пояснила я Джесе с Вероникой. — А теперь я отдала его одному магу… которому оно пригодится… потом, не скоро, но пригодится, — теперь мои объяснения достались уже дракону.

— Хм… а позавтракать здесь гостям не предлагают? — спросил Бандерлог.

Спросил он о завтраке, а сам глядел на то место, где ночью мы разводили костер.

— Да… конечно… сейчас…

Костровище исчезло. Совсем, словно никогда и не было. Сейчас там росла трава, ничем не отличающаяся от всей остальной вокруг.

Шаг в буфетную, шаг обратно. И вот я ставлю на траву большой поднос. Вся троица набрасывается на его содержимое. Ну, точно спелись. Пришлось сходить еще раз, принести добавку, которую тоже смели в одну минуту, хотя на сей раз мне удалось поучаствовать в этом действе.

— Прогуляемся? — спросил Джеса, поднимаясь и протягивая мне руку.

Дракон стрельнул глазами в меня, потом в него, и, вольготно растянувшись на траве, капризно сказал:

— Не хочу гулять, хочу лежать!

— И я тут посижу… с Тави, — извинилась Вероника.

Глаза у нее сияли так, что было сразу понятно: влюбилась. Бедная девочка. Хотя почему бедная? Где она еще сможет влюбиться в говорящего дракона? Разве что в других реальностях, но туда я ее пока не пущу.

— Не обижай мою девочку, — погрозила я пальцем дракону. — Она, между прочим, тоже волшебница.

Он с интересом поглядел на нее, но, вроде бы, без задней мысли. Пусть остаются, если что-то будет не так, я обязательно почувствую.

Мы с Джесой удалились по дорожке, ведущей к дому, но быстро свернули с нее в сад, потом в парк. Шли неторопливо, я рассказывала ему обо всем, что произошло после его ухода — о наставленниках, битвах, учителях, заклятиях... Правда о жестоких экспериментах Бандерлога рассказывать не стала. Зачем жаловаться, все равно он не поможет

— Эх, девочка моя, как же тебе досталось, — сказал он, когда я закончила свой рассказ о переданном магу заклятии. — Тебе нельзя так перенапрягаться. Привыкнуть надо к своему состоянию, к своей роли, пожить спокойно, под надзором опытного учителя. Ни Кирс, ни Бандерлог на эту роль не годятся. А ты сейчас находишься в очень опасном положении. Ты уже почувствовала Силу, но еще не поняла, как уживаться с ней. Хорошо бы тебе позаниматься пять-шесть дюжин лет, прежде чем начинать свою самостоятельную жизнь, осваивать навыки волшебницы и знахарские приемы, а не так вот, с бухты-барахты. Радует лишь, что пока слишком сильно навредить ни себе, ни другим не успела. Но если дело так и дальше пойдет, то…

Он замолчал столь глубокомысленно и так надолго, что я вся извелась, воображая всяческие ужасы. Наконец, он тяжело вздохнул:

— Твой учитель прав, сейчас тебе нужен наставник. Взрослый, опытный, который поможет тебе справиться с собой.

— Например, ты?

— Исключено, — покачал он головой. — Я обычный маг. Довольно сильный, но не гений. А природа волшебной силы в сущности та же, что у магов, но совсем иная по форме. Волшебник должен учиться у волшебника.

— Здесь ни один наставник не сможет оставаться дюжинами лет, — покачала я головой. — Меня предупреждали, что больше двух-трех недель задерживать учителей здесь не стоит, иначе им будет плохо.

Мы снова замолчали. Увидели под деревьями скамью, раскачивающуюся на цепях, подобно качелям, и присели. Он взял мою руку, сжал ее легонько, затем придавил сверху своей ладонью. Так мы и сидели. Долго, очень долго. Минут пять, показавшихся вечностью, наполненной мыслями и чувствами.

— Помнишь, ты рассказывала про Аунигару? — наконец, заговорил он. — Что она жила здесь несколько лет, пока старый ликтор не ушел, передав ей свои полномочия?

— Да… ох, и вправду, она же здесь как-то жила, не будучи ликтором! Кстати, и ты сам долго жил на другом рубеже!

— И этот твой… нападающий… Илок? Он же тоже, скорее всего, жил здесь довольно долго. Аунигара, вероятно, ему доверяла, раз дала разрешение не только жить здесь, но и приглашать гостей… давать им проход на Рубеж.

— Скотина он, а не Илок. Я запретила ему появляться на Рубеже. Но не знаю, относится ли это к его способности проводить других существ. Если у него до сих пор сохраняется это право, то меня ждут нелегкие времена… Скажи, почему мне никто не передал… каких-нибудь книги… описания, указы, подсказки. Ты же рассказывал, как работал на Мультирубеже и что там у каждого была своя роль. То есть все довольно сильно бюрократизировано. Должны же быть какие-то инструкции!

— Даже не знаю, что сказать. Ликтор чувствует свой Рубеж и сам знает, что ему нужно. Я же никогда не был ликтором, не знаю как у вас все это устроено… Вряд ли есть какие-то инструкции для ликтора. Обычно ликторами становятся люди, прожившие на Рубеже хотя бы полстолетия. Даже пример Аунигары, проведшей здесь всего несколько лет, не слишком типичен, а уж твой вариант вообще ни в какие ворота не лезет… Удивительно, что и Рубеж тебя принял, и наставленники признали твое право быть ликтором.

— А что, могли не разрешить?

У меня в груди все сжалось. Неужели я бы могла не получить эту возможность… этот Дом, это невероятное чувство спокойствия, даже счастья, которое приобрела только попав сюда? Или, получив ее, лишиться по воле наставленников?

— Да, могли не разрешить. Обычно ликторами становятся люди, которых они знают, за которыми долго наблюдают и знают, чего от них ожидать. Твой случай — уникальный, немудрено, что они так быстро заявились. И еще удивительнее, что признали твое право находиться на Рубеже.

— А… если бы не признали?