Вскрытие показало… - Патриция Корнуэлл

— Ну? — спросила я, поднимаясь на крыльцо.

Берта покачала головой.

— Просто кошмар, доктор Кей. Этот ребенок меня в гроб вгонит. Не пойму, какой бес в нее вселился. Сил моих больше нет!

Вот я и приблизилась к изодранному краю изношенного дня. Люси, видимо, сегодня превзошла себя. По большому счету это была моя вина. Я совсем не занималась племянницей. Если бы я уделяла девочке больше внимания в определенный период, сейчас проблем было бы куда меньше.

Я не привыкла обращаться с детьми так же прямолинейно и резко, как со взрослыми, и поэтому ничего не спросила Люси о взломе компьютера. Вместо этого в понедельник вечером, когда Билл ушел, я отключила модем, связывавший мой компьютер с офисом, и унесла его к себе в спальню.

Я думала, Люси решит — если, конечно, вообще заметит отсутствие модема, — что я либо взяла его в офис, либо отдала в ремонт. Вчера вечером она про модем не спросила, но казалась подавленной: я то и дело ловила на себе отчаянный взгляд девочки — она украдкой смотрела на меня, а не на экран телевизора, хотя я специально для нее поставила хороший фильм.

Мои действия казались совершенно логичными. Если была малейшая вероятность того, что именно Люси взломала компьютер в офисе, то, убрав модем, я лишу ее возможности вновь проникнуть в базу данных, но при этом сумею избежать прямых обвинений и не спровоцирую скандал, который испортит нам обеим впечатления от общения. Если же проникновения в базу данных будут повторяться, то это послужит доказательством того, что Люси невиновна. Не исключено, что вопрос будет поставлен именно так.

Единственное, что я знаю наверняка, — логика и здравый смысл управляют человеческими отношениями не более успешно, чем спор удобряет мои любимые розы. Я понимаю, что поиски убежища за стеной интеллекта и рассудка — всего лишь эгоистичная попытка самосохранения за счет благополучия других.

То, что я сделала с модемом, было настолько умно, что оказалось несусветной глупостью.

Мне вспомнилось детство. Как же я ненавидела игры, в которые играла со мной мама! Она садилась на краешек моей кровати и отвечала на вопросы о папе. То у него обнаружили «жучок» — нечто, что «попадает в кровь» и слишком часто вызывает рецидивы болезни. То он выгонял «одного цветного дядьку» или «кубинца», забравшегося в нашу бакалейную лавку. Или «папа много работает и очень устает, Кей». Все это была неправда.

Мой отец страдал хронической лимфатической лейкемией. Диагноз поставили, когда я еще и в школу не ходила. Мне было уже двенадцать, когда у отца наступило резкое ухудшение здоровья — лимфоцитоз нулевой стадии превратился в анемию третьей стадии. Лишь тогда мне сказали, что папа умирает.

Мы лжем детям, даже если сами в их возрасте уже способны были отличить правду от лжи. Не знаю, почему так происходит. Не знаю, почему я так поступила с Люси — девочкой, умной не по годам.

В половине девятого мы с Люси сидели за столом на кухне. Девочка передвигала по столу стакан с молочным коктейлем, я пила скотч — после такого дня он был мне просто необходим. Перемена в поведении Люси меня раздражала — я начинала выходить из себя.

Девочка стала подозрительно равнодушной: все ее капризы, все недовольство моим постоянным отсутствием куда-то исчезли. Я безуспешно пыталась расшевелить племянницу, но даже сообщение, что с минуты на минуту приедет Билл, чтобы пожелать ей спокойной ночи, вызвало лишь слабые проблески интереса с ее стороны. Люси сидела молча, избегая смотреть мне в глаза.

— Ты выглядишь совсем больной, — наконец буркнула девочка.

— Откуда ты знаешь? С тех пор как я переступила порог, ты на меня и не взглянула.

— Знаю, потому что с того момента ничего не изменилось.

— Я не больна, Люси, я просто очень устала.

— А вот мама, когда устает, больной не выглядит, — произнесла Люси, будто бы обвиняя меня. — Она кажется больной, только когда поругается с Ральфом. Ненавижу Ральфа. Он дебил. Когда он приходит, я заставляю его разгадывать кроссворды только потому, что знаю: он не сможет отгадать ни одного слова. Полный урод.

Я не отчитала Люси за грубость, я вообще промолчала. Люси настойчиво продолжала:

— Ты что, поругалась с Ральфом?

— Не знаю никакого Ральфа.

— А, понятно. — Люси нахмурилась. — На тебя злится мистер Болц.

— Не думаю.

— Злится, злится. Из-за меня…

— Люси, что за чушь? Ты очень понравилась Биллу.

— Ага, как же! Он бесится, потому что не может заняться этим, пока я у тебя гощу!

— Люси… — произнесла я тоном, не предвещавшим, по моим представлениям, ничего хорошего.

— Так оно и есть! Ха! Он бесится, потому что не может снять штаны.

— Люси, — строго сказала я, — замолчи сейчас же.

Девочка наконец посмотрела мне в глаза, и я испугалась — до того они были злые.

— Видишь, я все знаю! — усмехнулась Люси. — Тебе досадно, что я здесь, потому что я тебе мешаю. Не будь меня, Биллу не приходилось бы уезжать на ночь глядя. А мне пофиг! Трахайтесь, сколько влезет. Мама — та все время спит со своими дружками, а мне и дела нет!

— Я не твоя мама!

Нижняя губа у Люси задрожала, точно я дала ей пощечину.

— Я и не говорила, что ты моя мама! И хорошо, что ты мне не мать! Ненавижу тебя!

Мы обе замерли.

Я была в шоке. Никто никогда не говорил, что ненавидит меня, — даже если так оно и было.

— Люси. — Я запнулась. Свело желудок, меня затошнило. — Я не это хотела сказать. Я имела в виду, что я не такая, как твоя мама. Понимаешь? Мы с ней очень разные, всегда были очень разными. Но это не значит, что я тебя не люблю.

Люси не отвечала.

— Я знаю, что на самом деле ты не ненавидишь меня.

Люси продолжала играть в молчанку.

Я поднялась, чтобы налить еще скотча. Конечно, Люси не могла меня ненавидеть. Дети часто говорят такие вещи, на самом деле не имея в виду ничего подобного. Я попыталась вспомнить себя в десять лет. Я никогда не заявляла маме, что ненавижу ее. Думаю, втайне я действительно ненавидела мать, по крайней мере, когда была маленькой, из-за того, что она мне лгала, из-за того, что, потеряв отца, я и ее потеряла. Болезнь и медленное угасание отца измучили маму не меньше, чем его самого. На нас с Дороти тепла уже не осталось.

Я солгала Люси. Я тоже измучилась, но мне не давали покоя не умирающие, а мертвые. Каждый день я боролась за справедливость. Только что значит справедливость для живой девочки, которая не чувствует себя любимой? О господи. Люси меня не ненавидела, но разве я могла ее обвинять, если бы ее слова оказались правдой? Вернувшись за стол, я начала издалека.

— Думаю, я кажусь обеспокоенной потому, что у меня действительно крупные неприятности. Видишь ли, кто-то взломал компьютер у меня в офисе.

Люси молча слушала.

Я глотнула скотча.

— Я не уверена, что этот человек узнал что-то важное, и все же, если бы я могла объяснить, почему он вообще смог влезть в базу данных, у меня бы гора с плеч свалилась.

Люси продолжала молчать.

Я продолжала, но уже с намеком.

— Если я не выясню, как это произошло, у меня будут большие проблемы.

— Почему у тебя будут проблемы?

— Потому что, — мягко объяснила я, — информация, которая хранится у меня в компьютере, секретная, и важные люди, которые управляют нашим городом, да и штатом, очень обеспокоены тем, что эта информация каким-то образом попала в газеты. Кое-кто думает, что журналисты получили сведения из моего офисного компьютера.

— Да ну?

— Если, например, журналист как-то проник в базу данных…

— А о чем там было написано?

— О последних убийствах.

— О той тете, которая работала доктором?

Я кивнула.

Мы помолчали.

Потом Люси мрачно спросила:

— Тетя Кей, ты поэтому спрятала модем? Ты подумала, что я сделала что-то плохое?

— Нет, Люси, я так не подумала. Если ты и вошла в мой компьютер, ты ведь не хотела ничего плохого. Не могу же я обвинять тебя за любопытство…

Люси подняла на меня глаза, полные слез.

— Ты спрятала модем, потому что больше мне не доверяешь?

И что прикажете отвечать? Солгать я не могла, а сказать правду значило согласиться с тем, что я не доверяю племяннице.

Люси отодвинула молочный коктейль и сидела неподвижно, кусая нижнюю губу и уставившись в стол.

— Я действительно убрала модем, потому что решила, что это ты влезла в базу данных, — призналась я. — Зря я это сделала. Нужно было просто спросить тебя, Люси. Но, наверное, я поступила так потому, что мне было больно. Мне было больно думать, что ты разрушила наше взаимное доверие.

Люси посмотрела на меня долгим взглядом. Когда она заговорила, мне показалось, что она очень довольна, почти счастлива.

— Ты хочешь сказать, что, когда я поступаю плохо, тебе бывает больно?