Ночь без конца - Ричард Лаймон

Это была ее самая крупная ошибка, потому что в тот же момент он пнул ее коленом в жирное брюхо. Этим ударом Хестер была полностью выведена из строя и лишена боевого задора. Выпустив из рук пистолет, она бессильно рухнула на колени.

После этого он хорошенько ее отдубасил.

Потом Пескарь позвонил Томми, а Томми позвонил мне, а я — Ковбою. Через десять-пятнадцать минут мы все собрались.

Хестер лежала, распластавшись на полу, в комнате Пескаря без малейшего движения, только стонала и всхлипывала.

Мы выволокли ее в гараж. Ворота открыли с помощью дистанционного пульта. Потом Томми загнал в него свой «мерс», и, прикрыв ворота, мы погрузили Хестер в багажник.

Вернувшись в дом, мы внимательно осмотрели комнату, чтобы убедиться, что все порядке. После Хестер ничего не осталось, разве что кислый запах и пара соплей. Мы решили, что вонь выветрится сама по себе, но сопли смыли и протерли тряпкой все, чего могли коснуться пальцы этой свиньи.

Пескарь черканул записку родителям. В ней говорилось, что он поехал к Томми «подурачиться».

Довольно точное определение.

Ковбой и я оба пришли пешком, поэтому о наших мотоциклах беспокоиться нам было нечего. Томми вырулил из гаража, ворота прикрыли, мы все впихнулись в машину. И он нас повез.

Не совсем законно, поскольку Томми было всего тринадцать, впрочем, он был не из тех, кого это могло остановить. Да и не впервые он брал автомобиль матери покататься.

Но все это было сплошное безумие.

Томми был мальчик развитой, не спорю. Умственно. Но физически он выглядел на свои тринадцать. Любой коп, увидевший его за рулем, нас бы остановил и задержал — и обнаружил в багажнике Хестер. Конечно, в тот момент она была еще жива, и нас бы не привлекли за убийство.

В любом случае ничего этого не произошло.

И хотя мы все изрядно перенервничали, счастье нас не покинуло. А может, все в Лос-Анджелесе, включая полицию, в тот день пошли глазеть на теннисную знаменитость?

Проехав парадные ворота усадьбы Томми, мы окончательно расслабились.

Подъездная аллея у них длинная и извилистая. Мы остановились так, чтобы нас не было видно из дома.

Пескарь всю дорогу возился с пистолетом, и в конце концов ему удалось дослать патрон в патронник. С его помощью он заставил Хестер исполнять наши приказания.

Мы заставили ее выкарабкаться из багажника и пойти в сторону парка. Она вся дрожала и ревела белугой, но не порывалась ни кричать, ни бежать. Думаю, боялась, что Пескарь выстрелит.

Стоял поистине чудесный осенний полдень. Некоторые утверждают, что в Лос-Анджелесе нет времен года, но они ошибаются. Погожими осенними деньками полуденное солнце приобретает бархатисто-пыльный оттенок. Оно становится краснее, чем обычно, и окутывает все вокруг мягкой золотистой дымкой.

День был жаркий, но дул приятный ветерок. Чудесная свежесть шевелила волосы и отдувала рубашку. Без одежды было бы еще лучше.

Как я уже говорил, убивать ее никто не собирался.

Во всяком случае, я так считаю.

Как мне все припоминается — мы просто хотели проучить ее, чтобы она не портила нам жизнь, и еще предоставить Пескарю возможность расквитаться с ней за причиненный ему моральный ущерб. Но не убивать.

Мне кажется, тогда я думал, что мы просто немного потискаем ее. Ничего серьезного.

Но так было лишь до того, как мы углубились с нею в парк. Тогда все странным образом изменилось. Наверное, для всех нас.

Дело в том, что нас никто не видел и никто не знал, что она с нами, и мы могли делать с ней все что угодно.

До меня это дошло как-то неожиданно, но по тишине и нервным, нетерпеливым взглядам своих товарищей я понял, что и Томми, и Ковбой, и Пескарь это знают.

Мы могли делать все что заблагорассудится, и никто никогда ничего не узнал бы.

Даже Хестер уловила смену нашего настроения.

Она оглянулась через плечо. Такая грустная, жалкая и угрюмая. Всего две секунды — и она, должно быть, заметила происшедшую в нас перемену. И в глазах ее мелькнул панический страх. Она ахнула и бросилась бежать.

Пескарь выстрелил.

«Бух» — выстрел прозвучал не громче хлопка в ладоши.

Я услышал, как пуля шмякнулась о тело. Затем она ойкнула и повалилась на колени.

Пуля попала под правую лопатку, и на белой футболке проступило кровавое пятнышко.

Пытаясь посмотреть на рану, Хестер неестественно вывернула голову и закинула через плечо левую руку. Ее пальцы извивались вокруг лопатки, но не могли достать до раны.

Мы подошли к ней.

— Ты меня подстрелил, — кричала она. — Что ты сделал? Ты в меня выстрелил. Ты с ума сошел?

— Ага, — оскалился Пескарь. — Понравилось? — И он навел на нее пистолет.

— Больше не стреляй в меня! Пожалуйста! Нет! Мне больно! Господи!

Похоже, он все-таки решил ее пристрелить, но Томми шепнул:

— Не надо. Она нужна нам живой. Пока что.

Ковбой провел тыльной стороной ладони по губам.

— И что мы с ней будем делать? — спросил он дрожащим голосом.

— Все, — ответил Томми, — но сначала давай разденемся. Не хочу марать одежду.

Мы разделись и свалили одежду в кучу в сторонке, чтобы она не перепачкалась. Карманные ножики, которые всегда были при нас, мы достали.

Без одежды было просто замечательно. Солнце, ветер. Хруст веток и шелест листвы под ногами.

Хестер совсем не сопротивлялась.

Она съежилась, плакала и умоляла все время, пока с нее срывали одежду.

Боже правый!

Конечно, Хестер была свиньей, но сейчас она была голой. А для меня, Ковбоя и Пескаря такое было в новинку. (Не знаю, был ли у Томми до Хестер какой-нибудь опыт, но у меня сложилось впечатление, что он был далеко не новичок.) Как бы там ни было, но мы настолько разволновались, что не знали, с чего начать.

И набросились на нее всем скопом.

Осмотрев и ощупав ее, мы стали по очереди ее трахать.

За все это время она не шелохнулась: только всхлипывала, вялая и безжизненная.

По чистой случайности мы обнаружили, что от боли она оживала — вздрагивала, дергалась и напрягалась. И мы начали щипать и кусать ее, колоть ножиками. И чем больнее мы ей делали, тем лучше все получалось.

Потом мы обнаружили, что делать ей больно было приятно даже после секса.

Когда дело стало принимать серьезный оборот, мы всунули ей в рот трусики, чтобы приглушить крики, и даже пришлось ее придерживать.

Как мне показалось, мы развлекались с ней часа примерно три, прежде чем она умерла. А это стало понятно, когда она совсем не отреагировала на последний удар Ковбоя, тогда как любой нормальный человек в таком случае подскочил бы с воплем.

— Что это с ней такое? — прошептал Пескарь.

— Тебе представить список? — усмехнулся я. Иногда и у меня получаются остроумные шутки.

— Она откинулась, придурки, — заключил Ковбой.

— А может, и нет, — произнес Томми, — посмотрим, бьется ли у нее еще сердце.

Потом была омерзительная сцена.

Через несколько минут он держал в пригоршнях ее сердце.

— Оно бьется? — усмехнулся он.

— А меня не прибьет? — подхватил я.

Томми рассмеялся и швырнул его в меня. Оно отскочило от плеча, и, поймав его у самой земли, я бросил его назад. Томми красиво и ловко поймал его на лету одной рукой. В нашу игру включились и другие. Со стороны, наверное, картина была странная: четверо забрызганных кровью мальчишек, выстроившихся вокруг тела Хестер, перебрасываются ее сердцем под посвист Ковбоя, исполнявшего гимн гарлемских бродяг «Сладкая корка черного хлеба».

Вот каким было наше первое убийство.

Мы посчитали, что тело Хестер не было необходимости куда-то прятать. Густые кроны деревьев прикрывали его с воздуха, а от дома и подъездной аллеи оно находилось на безопасном расстоянии. Кроме того, вся усадьба была огорожена высоким забором. Томми давно запретил матери нанимать работников, так что не было никакой опасности, что какой-нибудь садовник случайно наткнется на него.

В итоге мы не только не стали ее закапывать, но даже не удосужились прикрыть чем-нибудь. Так и бросили ее распластанной на земле.

Дойдя до дома Томми пешком, мы стали поливать друг друга из шланга на лужайке перед домом. (Мать Томми наблюдала за нами из окна второго этажа — это было несколько странновато, но в то же время я ощущал своего рода возбуждение. Томми это нисколько не беспокоило. Он рассмеялся и махнул ей рукой. ) Вода была жутко холодной. До сих пор помню, как тогда вздрагивал и стучал зубами от холода, весь покрываясь гусиной кожей.

Смыв кровь и грязь, мы побежали за дом порезвиться в бассейне. Мы носились наперегонки и играли в салки. Затем мы повыскакивали и развалились в шезлонгах, отогреваясь на солнышке.

— Твоя мама на нас не настучит? — поинтересовался Пескарь.

— Ты, наверное, шутишь.

— А если она найдет тело? — спросил я.

— Не найдет. А если и найдет, то не станет ничего делать, потому что знает, что с ней тогда будет.