Три женщины, три судьбы - Ирина Чайковская

Отвяжись, не тумань головы!

Осмеет нас красавица модная,

Вкруг нее увиваются львы.

(«Застенчивость», 1852 или 1853)

Так и видишь ссутулившегося в углу человека, впившегося вглядом в красавицу-хозяйку, окруженную уверенными в себе, бойкими литераторами.

Ко времени их встречи (1842 год) Панаева три года как замужем, но брак ее вызывает толки. Муж, Иван Иванович Панаев, человек крайне легкомысленный: женившись на первой красавице Петербурга (ходили слухи, что женился на спор), ведет себя вполне свободно, словно и не женат. Минимум пять лет Панаева не обращала внимания на влюбленного Некрасова, отвергала его мольбы.

И, однако, в конце концов «роковая» страсть Некрасова, которую он хотел, но не мог побороть[173], находит отклик.

Как долго ты была сурова,

Как ты хотела верить мне,

И как не верила, и колебалась снова,

И как поверила вполне!

(Счастливый день!

Его я отличаю

В семье обыкновенных дней…)

(«Да, наша жизнь текла мятежно», апрель-сентябрь 1850)

Как кажется, на «решение» Панаевой повлияли не только пренебрежение мужа и исключительной силы натиск Некрасова; их союз создавался в период второго рождения журнала «Современник», выкупленного Некрасовым и Панаевым у Плетнева и начавшего новую жизнь в январе 1847 года. Именно к этому времени, как мне кажется, Авдотья Яковлевна «созрела» для ухода к Некрасову, этот шаг открывал ей дорогу не только к обновлению жизни, но и к писательству, сделав автором — на прояжении многих лет — лучшего журнала той эпохи некрасовского «Современника»[174].

4. Переписка Тургенева и Некрасова: первые годы

А теперь поменяем оптику и посмотрим, как отразились некоторые моменты любовной истории наших героев в их переписке.

В одном из писем 1858 года, отправленном из Вены, Тургенев с едкой горечью объединяет себя и Некрасова в одну группу: «Мне жалко, что о себе ты даешь известия плохие; скверные наши годы, скверное наше положение (во многом, как ты знаешь, сходное)»[175]. Это понимание общности жизненной ситуации проходит через всю переписку Тургенева-Некрасова с момента начала их сотрудничества в «Современнике», то есть с 1847 года.

Некрасов, будучи на три года младше Тургенева, был намного его умудреннее, опытнее в преодолении жизненных невзгод и в практических делах. Тургенев мог ему казаться этаким мальчиком-барчуком, литературным дилетантом, пописывающим себе в удовольствие, в то время как он, Некрасов, озабочен выживанием журнала (а незадолго до того — собственным физическим выживанием). В письме от 11 декабря 1847 года эта позиция хорошо видна:

«Радуюсь, что Вы работаете, только, пожалуйста, не ослабевайте — право, я рад за Вас и за «Современник», — на такую отличную дорогу Вы попали; очевидно, Вы начинаете привыкать к труду и любить его — это, друг мой, великое счастье!» Видимо, поняв, что немного перебрал в поучениях, Н. А. тут же себя одергивает: «Ну, а затем за таковой тон извините». Обратим внимание на обращение «на Вы»: они еще не друзья, а издатель и сотрудник журнала. В этом же письме издатель-поэт упоминает «похвалы, которыми обременили Вы мои последние стихи в письме к Белинскому» (каков оборот! — И. Ч.)[176], но, оказывается, похвала Тургенева не содействовала творчеству: «я с каждым днем одуреваю более, реже и реже вспоминаю о том, что мне следует писать стихи». Кончается письмо фразой: «Но, за исключением сего, живу изрядно…»[177]. Через два месяца, в феврале, в таком же достаточно официальном письме в конце будет написано: «Прощайте. Мне весело. Очень преданный Вам Н. Некрасов»[178].

Откуда это «живу изрядно», «мне весело»? Откуда это «одурение», мешающее писать стихи? Как все это попало в письма к Тургеневу? Поразмышляем. Где в это время, а именно: зимой 1847 года, находится адресат некрасовских писем Тургенев? За границей, куда, при всех прочих резонах[179], его привела любовь-страсть, о чем его петербургское окружение бесспорно знало. В жизни Некрасова именно в это время происходят изменения: в социальном плане — он становится редактором «Современника», и в личном — после долгих лет «уговоров» его безнадежная любовь к Авдотье Панаевой обретает взаимность. Скрытный от природы, Некрасов только легким намеком говорит в письме о своем счастье. Да и не до пояснений — отношения между ним и Тургеневым на этой фазе знакомства довольно далекие.

Зимой 1850 года Некрасов пишет Тургеневу в Париж, сообщая «гнусные обстоятельства» своей жизни: лихорадка, глазная боль, невероятное количество работы. «Кроме физических недугов, — продолжает он, — и состояние моего духа гнусно, к чему есть много причин…»[180].

На что намекает Некрасов? На ситуацию с «Современником» вряд ли. В этом же письме говорится, что подписка в этом году идет лучше прошлогодней, да и не привык Некрасов пасовать перед «практическими» трудностями, здесь, как кажется, дело в другом. По некрасовским стихам этого времени можно догадаться об его размолвке с Панаевой и ее последующем (в апреле) отъезде за границу. Его питают теперь только ее письма и воспоминания («Да, наша жизнь текла мятежно»).

И жизнь скучна, и время длинно,

И холоден я к делу своему.

Тогда же написанное стихотворение «Так это шутка? Милая моя…» рисует картину какой-то «детской» (чтобы не сказать жестче) зависимости влюбленного от его неуравновешенной подруги, к тому же, находящейся от него за тридевять земель. Нечто подобное знал и изображал Тургенев. Именно эта возможность «играть» любимым, проверять на нем свою власть, короче — управлять им как своим «крепостным» в отношениях Панаевой-Некрасова позднее вызовет резкую «антипанаевскую» реплику Тургенева. Кажется, что реакция его была тем сильнее, чем больше ситуация напоминала его собственную…

На «ты» они переходят во время ссылки Тургенева в Спасское. Проведя полтора года вдали от столиц (апрель 1852 — декабрь 1853), Тургенев по приезде в Петербург удостоился обеда, данного в его честь редакцией «Современника». На этом обеде, 13 декабря 1853 года, Некрасов прочел шутливые стихи, в которых объяснился в любви Тургеневу:

Я посягну на неприличность

И несколько похвальных слов.

Теперь скажу про эту личность:

Ах, не был он всегда таков!

Он был когда-то много хуже,

Но я упреков не терплю

И в этом боязливом муже

Я все решительно люблю…