Том 6. Дорога никуда. Автобиографическая повесть - Александр Грин

– Джемс Гравелот?! – вскричал Стомадор. – Бледный, лет семнадцати, похожий на серьезную девочку? Клянусь громом и ромом, ваш ответ нужен мне раньше, чем вы прожуете рыбку!

– Если бы я не знал Гравелота, – возразил опешивший Ботредж, – то я подумал бы, что у Гравелота есть сын. С какой стороны он похож на девочку? Можете вы мне сказать? Или не можете? Позвольте спросить: могут быть у девочки усы в четыре дюйма длины, цвета сырой пеньки?

– Вы правы! – закричал Стомадор. – Я забыл, что прошло девять лет. «Суша и море»?

– Да, ведь я в ней бывал.

– Ботредж, – сказал после напряженного раздумья взволнованный Стомадор, – хотя мы недавно знакомы, но если у вас есть память на кой-какие одолжения с моей стороны, вашей Катрин сегодня придется ждать вас дольше, чем всегда.

Он налил, в помощь соображению, по стакану перцовки себе и контрабандисту, который, отхлебнув, спросил:

– Вы тревожитесь?

– Я отдам лавку, отдам доход, какой получил с тюрьмы, сам, наконец, готов сесть в тюрьму, – сказал Стомадор, – если за эти мои жертвы Гравелот будет спасен. Как впутался он в ваши дела?

– Это мне неизвестно, а впрочем, можно узнать. Что вас подхлестнуло, отец?

– Я всегда ожидаю всяких таких вещей, – таинственно сказал Стомадор. – Я жду их. Я ждал их на Тахенбакской дороге и ждал здесь. Не думаете ли вы, что я купил эту лавчонку ради одной наживы?

– Как я могу думать что-нибудь, – дипломатично возразил заинтересованный Ботредж, – если всем давно известно, что вы Стомадор, – человек бывалый и, так сказать, высшего ума человек?!

– Вот это я и говорю. Есть высшие цели, – серьезно ответил Стомадор. – Я передал девять лет назад дрянную хижину юному бродяге. И он справился с этим делом. Вы думаете, я не знал, что в скором времени откроются рудники? Но я бросил гостиницу, так как имел другие планы.

Говоря так, Стомадор лгал: не только он, но и никто в окрестности не мог знать тогда, какое открытие будет сделано в горах случайной разведкой. Но, одолеваемый жаждой интриги, творящей чудаков и героев, лавочник часто обращался с фактами по-дружески.

– Этот мальчик, – продолжал Стомадор, – ужасно тронул меня. Итак, начнем действовать. Что вы предлагаете?

– В каком роде?

– В смысле установления связи.

– Это не трудно, – сказал, подумав, Ботредж. – Однако вы должны крепко молчать о том, что узнаете от меня.

– Наверное, я побегу в тюремную канцелярию с подробным докладом.

– Бросьте, – нахмурился Ботредж, – дело серьезное. В таком случае я должен немедленно отправиться к Катрин и…

На этом месте речь Ботреджа перебил тихий стук в дверь, закончившийся громким хлопком ладони о доску.

– Ясно, это – она, – сказал Ботредж без особого восторга.

Стомадор отодвинул засов и увидел рыжую молодую женщину, в распахнутой белой кофте, с яркими пятнами на щеках.

– Так что же это? Я все одна, – сказала Катрин, шагнув к Ботреджу длинной ногой в стоптанном башмаке, – а ты тут расселся?!

– Кэт, дорогая, – примирительно заявил Ботредж, – я только что хотел идти к тебе по важному делу. Надо передать записку в гостиницу. Факрегед… Он как?

Катрин взглянула на Стомадора тем диким взглядом, который считался неотразимым среди сторожей тюрьмы и контрабандистов, но не с целью завлечь, а лишь чтобы уразуметь: не вышучивают ли ее Стомадор и Ботредж.

Значительно посмотрев на нее в упор большими глазами, Стомадор прямо опустил ей в руку два золотых, и красные пятна щек Катрин всползли до висков.

– Ага! – сказала она тотчас, деловито нахмурясь и закурив папироску, которая до того торчала у нее за ухом. – Так вот что! Ну, что ж Факрегед! Он сегодня свободен. Это не пойдет.

– Так думай! – вскричал Ботредж.

– Который час? – спросила Стомадора Катрин, сильно затягиваясь и пуская дым через ноздри.

– Без десяти полночь, – ответил тот, вытащив из кармана большие золотые часы.

– В полночь у наружных ворот станет Кравар, – вслух размышляла Катрин, беря невыпитый стакан Ботреджа. – У внутренних ворот станет Хуртэй. – Она выпила стакан и села на стул к стене, кривя губы и кусая их, со всеми признаками напряженных соображений. – Пишите записку.

Тотчас отстегнув фартук, Стомадор сбросил его, вытащил из кармана блузы записную книжку, карандаш и, низко склонясь над столом, принялся строчить записку. Время от времени Ботредж замечал:

– Пишите печатными буквами. Подпись не ставьте. Кому пишете, – то имя также не ставьте. Чтобы было все понятно ему и никому другому.

– Да, остерегитесь, – подтвердила Катрин. – Адрес передадим на словах.

Совместное обсуждение записки, которую Стомадор читал вслух, удовлетворило всех. Скатав записку в трубку, Катрин затолкала ее в волосы и направилась к двери.

– В лазарет, – медленно повторила она урок, – Джемс Гравелот. Не перепутали?

– Достоверно, – успокоил ее Ботредж, – что знаю, то знаю.

– Ждите, – кинула она, стреляя белой кофтой в темную ночь.

– Извилистая женщина, – сказал Ботредж. – Если она не сделает, то никто сегодня не сделает. Прошло девять дней, как они арестованы, через шесть дней дежурить по лазарету будет тот самый Факрегед… так ему накануне мы… Поняли?

Катрин вышла на улицу и, все время осматриваясь, ходом заячьей петли приблизилась к железной двери в сквозных железных воротах, ярко озаренных электрическим фонарем. За ними стоял плотный, коренастый Кравар. Его багровое лицо с седыми бровями показалось между железных прутьев. Узнав Катрин, сторож легонько свистнул от удивления.

– Как вы поздно гуляете! – сказал Кравар нащупывающим тоном, а также в смутной надежде, что Катрин обратится к нему с какой-нибудь просьбой: никогда он не видел ее ночью перед тюрьмой.

Катрин остановилась в тени каменного столба тюремных ворот и приложила палец к губам.

– Что вы все вьетесь, что вьетесь? – нежно и глухо забормотал надзиратель, протягивая сквозь прутья руку, – схватить Катрин выше локтя. – Со мной не поговорили еще ни разу. Стар, да?

Кравар оглянулся на Хуртэя, стоявшего к нему спиной за внутренними воротами, и, дернув фуражку за козырек, поправил блестящий, лакированный ремень, туго охватывавший тучный живот.

– Не болтайте глупостей, – сказала Катрин, опираясь плечом о прут и улыбаясь разгоревшимся лицом так натурально, что Кравар начал сопеть. – Для меня, я вам скажу откровенно, все мужчины одинаковы.

– Будто бы? Так ли? – сказал Кравар, задумчиво прикладывая к губам бородку ключа. – Так вы идете со свидания с «одинаковым»? Или на свидание?

– Попробуйте угадать.

– Катрин, я пришел бы к тебе завтра? Честное слово. Вы знаете, что я положительный человек.

– А! Вы давно мне это говорите. Однако Римма уже получила от вас юбку и туфли, а для меня вам жалко пустого ореха.

– Кэт! – сказал надзиратель, схватив ее за обе руки выше локтей. – Так это потому, что вы меня презираете. Я дорого бы дал … да, но вы увлекаетесь именно преступным миром. Зачем пришли? Говорите!

Катрин высвободила руки и, отступив, достала из волос бумажную трубочку.

– Слушайте, Кравар, – шепнула искусительница, сжав горячей рукой потную кисть разволновавшегося сторожа, – если передадите записку, можете тогда мне тоже купить туфли.

– Так! Два удовольствия сразу: записку любовнику и еще туфли за это! Вы… хитрая гусыня, Кэт, ей-богу.

– Вот и видно, какой вы положительный человек. У меня нет любовника в тюрьме, клянусь чем хотите! Просто один старый приятель хочет известить своего знакомого.

– Ведь вы надуете, Кэт?

– В таких случаях не надувают. Кравар знал, что Катрин не врет. В подобных случаях правила игры соблюдаются очень строго.

– Боюсь я … – начал Кравар и умолк, всматриваясь в насторожившееся лицо женщины с ласковой подозрительностью. Он молчал, думал, наконец сказал: – Можно ли посмотреть, что написано?

– Конечно! Нате. Читайте, пожалуйста, ничего особенного там нет.

Кравар взял бумажку, оглянулся на внимательно смотрящего на него Хуртэя, кивнул ему и прочел следующее:

«Будь здоров, старина Джемс, помнишь нашу встречу девять лет тому назад на Тахенбакской дороге? Как здорово уничтожал ты пирог с репой и вино. Я слышал, что твои дела пошли хорошо. Сидел ты тогда с Том Адором. Да, было дело. Он кланяется тебе. Сообщи, не нужно ли тебе чего. Поправляйся. Твой Билль».

– Ну да, простая записка, – сказала Катрин, следя за выражением лица Кравара, который, понюхав, не пахнет ли бумага луковым соком, заменяющим симпатические чернила, еще, для верности, воспламенив спичку, погрел бумажку на огне, – там ничего нет. Я знаю.

Кравар выпятил нижнюю губу, решительно повернулся и подошел к Хуртэю. Они вдвоем долго рассматривали записку. Оставив ее у Хуртэя, Кравар повернулся к Катрин.