Опалы для Нефертити - Петр Бобев

— Нефертити! — прошептал окровавленными губами Эхнатон.

— Беги!

Девушка в смятении смотрела на него. Это был преступник, угрожавший существованию жизни. Но сейчас она видела перед собой умирающего человека, глаза которого смотрели на нее с неожиданной нежностью и кротостью!

— Нефертити, беги!

Невольно, подчиняясь необъяснимой жалости, порыву всепрощения, она присела и, приподняв его голову, положила себе на колени.

— Вы ранены? Я перевяжу вас!

В проеме двери появился Крум Димов, все-таки пробравшийся по коридорам рушащегося здания к камере своей сестры.

— Быстро за мной! — крикнул он ей.

Девушка обернулась.

— Подлоги мне его вынести!

Ничего не спрашивая, Крум подхватил Эхнатона под мышку и потащил.

— Оставьте меня! — чуть слышно прошептал раненый. — Нет смысла!

Но в глазах его светилось теплое чувство, прежняя величавая неприступность растаяла.

— Сейчас куда? — вместо ответа спросила Мария.

Эхнатон указал взглядом.

— Направо! Толкните плиту!

Коленом Крум легко отодвинул преграду. Открылась крутая лестница. Тут из заполненного пылью тоннеля вылетел попугай Кенатон, уселся на плечо Марии. Она склонила голову и потерлась о него лбом. Они снова двинулись наверх, унося стонущего фараона. Преодолев лабиринт, они оказались на поверхности.

— Скорее на юг, — торопил Эхнатон. — Внизу все обваливается. Надо выйти на прочную скалу!

И они снова заспешили. Наконец, почувствовав прочную опору под ногами, опустили его на землю. Мария положила голову фараона себе на колени. Крум разодрал драгоценные одежды. На теле не было ни единой раны. Лишь несколько синяков. Может, от удара или от взрывной волны. Брат с сестрой переглянулись. Медицинские познания на этом исчерпались.

Из отверстия над лестницей показался Гурмалулу. Он хотел было вернуться назад, но грохот за спиной подтолкнул его вперед.

— Где Бурамара? — спросил Крум.

Чернокожий показал головой вниз.

— В камере. Мистер Том не развязал его. Запер вместе с тюремщиком.

Крум вскочил.

— Жди меня здесь! — обернулся он к сестре.

И он начал спускаться по лестнице. А кругом все скрипело, трещало, обваливалось. Крум зажал нос платком и бегом бросился вниз. Чудом сориентировался в сотрясаемом толчками лабиринте, толкнул дверь и вбежал в камеру. Стражник и Бурамара уже развязали зубами веревки и сейчас безуспешно пытались сдвинуть в сторону тяжелую плиту с помощью копья.

Задыхаясь от пыли, Крум знаком показал им на выход, и все трое бросились обратно. Гурмалулу смотрел изумленно. Белый человек жертвовал собой ради чернокожего.

В это мгновение подземный грохот потряс скалистое плато. Взорвался пороховой погреб. Каменная громада покрылась множеством трещин, которые, подобно проворным змейкам, расползались во все стороны. Крум и Бурамара подняли раненого, чтобы перенести в более безопасное место. Мария шла за ними.

Наконец гул затих, отшумев многократным эхом в разветвлениях страшного ущелья.

— Нефертити, где ты? — простонал фараон.

Услышав это имя, попугай закричал:

— Эхнатон и Нефертити! Эхнатон и Нефертити!

Непроизвольно Мария отозвалась на имя, которым он ее окрестил:

— Я здесь! Успокойтесь. Мы спасем вас!

— Все кончено, Нефертити! Я скоро отправлюсь на запад. Хочу только одного, чтобы ты меня выслушала… И простила…

— В следующий раз поговорим. А сейчас не волнуйтесь!

— Нет! Еще немного, и будет поздно… Ты услышишь правду. Тогда можешь проклясть меня…

Он глубоко вздохнул.

— Я никакой не фараон, Нефертити!.. Я злосчастный обыкновенный метис, который стремился к славе и величию…

Крум вмешался:

— А подземный город, а храм, а скульптуры?

— Они настоящие… Но создатели давно оставили их, тысячи лет назад, наверное, еще тогда, когда Белая гибель опустошила континент… После этого не осталось никакой надписи, никакого знака, подтверждающих, что здесь опять жили люди…

Мой отец был белым… Одним из немногих, не прогонявших своих черных жен… Миссионер… Он пренебрег обычаями белых, остался со своей черной женой, со своим черным ребенком… Мать моя умерла, когда я еще ходить не умел… Вырастил меня отец — он был мне и отцом, и матерью, и учителем… Общество белых изгнало его из своей среды. Какими были его жизнь, заботы, страдания, не знаю… Помню, что с ним я был счастлив. Учился, работал в саду и рос…

Он остановился, чтобы перевести дыхание.

— Но на нашу землю пришли белые. Понравились им наши пастбища. Вместе с черными отошли к пустыне и мы. А белые все наступали. И мы снова покидали свою землю… Однажды черные скитальцы сказали отцу, что здесь, возле гор Радужной Змеи, есть прекрасный оазис возле непересыхающей реки. И мы поселились там, где вы нашли опалы… Однако тайна загадочной горы не давала покоя отцу. И однажды, когда мы бродили по этому плато, обнаружили колодец, спустились по веревке, обошли весь подземный город от склада опалов до главного храма со статуей Нефертити. Когда я ее увидел, то оцепенел. Я не встречал другого взгляда, пронзающего каменным безразличием и в то же время исполненного теплотой и самоотверженной нежностью. Лишь у одной живой женщины увидел я этот взгляд — у тебя, Нефертити!

Голос его уже едва слышался, но он не останавливался. Странно, что он все еще был жив, что еще находил силы говорить.

— Выслушай меня! Отец мой не был обыкновенным миссионером. Прежде чем надеть рясу, он изучал египтологию. Для него подземный город оказался сказочной находкой. Он научил меня распознавать иероглифы, познакомил со всей историей Египта. Вместе с ним мы прочитали надписи, оставленные Нефертити и Ахмесом. Вы знаете, что австралийцы — прирожденные художники. Отец мой писал свое исследование, а я переписывал древние надписи, срисовывал фрески и статуи… Очевидно, несчастный хотел ошеломить мир своим открытием. Может быть, он мечтал покорить его, вернуть себе потерянное место в обществе, завоевать место и для своего черного сына. Я еще не знал тогда, какое это проклятье — родиться с черной кожей…

Эхнатон умолк. Голова его упала на грудь.

— Каким бы прекрасным был мир, если бы никто не обращал внимания на цвет кожи!

Он попытался вновь поднять голову.

— Наконец мой отец закончил свой труд. И вот однажды мы тронулись в путь. Путешествовали и пешком, и на верблюдах, и на грузовиках. Наконец прибыли в Мельбурн. Хорошо, что отец догадался спрятать рукопись в дупле, не забыв еще, каковы нравы его племени. Уже у въезда в город нас остановили. Белый отец мог войти в город белых, его черный сын — нет. Полицейский бросил несколько обидных слов в адрес матери и меня. Тогда отец дал ему пощечину. Полицейские набросились на отца. Я кинулся на помощь. Ударил кого-то. И в конце концов мы оба попали за решетку.