Пустячок, а приятно - Марина Серова

— А что, Гарик, — спокойно заметила я, — ты теперь не считаешь меня своей хорошей знакомой? Я смотрю, к себе в дом ты меня больше не хочешь пускать…

Гарик неохотно посторонился, ровно настолько, чтобы я могла прошмыгнуть мимо него в прихожую. При этом вид он имел по-прежнему серьезный, настороженный и откровенно болезненный.

— Ты один? — как бы между прочим поинтересовалась я. — Надеюсь, я тебе ни в чем не помешала?

— Нет…

Это была правда: в квартире совершенно очевидно никого не было, кроме ее хозяина, а в главной ее комнате работал телевизор. Гарик сидел дома в полном одиночестве и попросту убивал время. Что было очень даже странно!

— Я могу пройти? — спросила я, оборачиваясь к продолжавшему стоять в прихожей возле самой входной двери Папазяну. — Или тебе сейчас не до меня?

— Да ну, почему… — Гарик пожал плечами. — Проходи…

Он и сам прошел вместе со мной в комнату, указал мне на диван, сам уселся рядом в кресло.

— Слушай, Гарик, — начала я, — Киря мне рассказал, будто тебя избили вчера вечером? Это что, правда?

— Правда, — подтвердил мой ментовский друг унылым, безжизненным голосом.

— И кто же это был? Чего они от тебя хотели?

— Не знаю…

— Что, просто хулиганы, что ли?

— Наверное…

Гарик как будто через силу выдавливал из себя слова.

— А ты их рассмотрел? — не унималась я. — Как они выглядели?

Гарик замялся.

— Не знаю, — сказал наконец он. — Они были в масках…

— Хулиганы? — удивилась я.

— Ну, не в масках… Просто там было очень темно…

— Так в масках или темно?

Я посмотрела Гарику прямо в глаза. Он смутился, отвернулся в сторону, ничего не ответил.

— И я все-таки не пойму, — снова заговорила я, — почему ты не хочешь, чтобы мы нашли тех, кто на тебя напал? Не может же быть, чтобы ты вообще ничего не видел. Ну же, Гарик! Вспомни!

Но Гарик отрицательно качал головой, тупо и равнодушно глядя прямо перед собой.

— Нет, Татьян, — пробормотал он. — Я ничего не помню. Совершенно… Все было как в тумане…

Я с изумлением смотрела на него. Чтобы Гарик был так подавлен и напуган простым нападением распоясавшейся шпаны? Такое на него совершенно не похоже. Наверняка произошло нечто большее. Но что именно? И почему Гарик так упорно замыкается в себе, ничего не рассказывает ни мне, ни своим сослуживцам? Что ж могло так его напугать?

Я рассеянно осмотрелась по сторонам. Телевизор продолжал работать, только Гарик убавил звук до минимума, чтобы он не мешал нам говорить. В комнате царил страшный беспорядок, повсюду были разбросаны вещи, газеты, нижнее белье, части мужского костюма, и сидящий в кресле Гарик ничуть не смущался от всего этого. Я вспомнила, каким идеальным порядком отличалась эта самая комната позавчера вечером, когда здесь было устроено шумное застолье, и не верила своим глазам. Что же, теперь в квартире Папазяна больше некому убирать?

— А ты что же, теперь один? — как бы между прочим поинтересовалась я. — Вон какой беспорядок у тебя…

— Я уберусь, — торопливо заверил меня Гарик. — Вот только стану чувствовать себя немного лучше…

— А что, кроме тебя самого, больше некому здесь убирать?

— Некому, — безжизненным голосом подтвердил Гарик.

— Ты что, теперь один живешь в своей роскошной квартире? — не унималась я. — Четыре комнаты, высоченные потолки… Ты тут не потерялся еще, на этих просторах?

— Нет, все нормально.

Гарик в своем оцепенении и юмора больше не понимал. Значит, дело совсем плохо…

— Слушай, Гарик, — продолжала я, — ты же мне, кажется, говорил, что с женой разошелся, верно?

— Да, разошелся…

— И с тех пор ни с кем больше не сошелся пока что? — Я игриво усмехнулась. — Никто не появился в твоей личной жизни с того времени?

Гарик несколько мгновений тупо смотрел на меня, потом вдруг сразу побледнел, вскочил с кресла и закричал на меня в страшном волнении, так что слюна брызнула изо рта:

— Ну все, хватит! Я больше не могу! Зачем ты пришла сюда? Что от меня хочешь? Меня эти ублюдки избили, так тебе этого мало, да? Ты хочешь, чтобы они и меня, и ее до смерти уделали?

Вдруг Гарик закрыл лицо руками, рухнул обратно в кресло и, к моему величайшему изумлению, истерически разрыдался. Совершенно ошалев от неожиданности, я смотрела во все глаза на этот взрыв эмоций у моего обычно такого выдержанного и уравновешенного ментовского друга. Никогда не подозревала, что Гарик Папазян способен так откровенно рыдать! А он продолжал истерически всхлипывать, постанывать, плечи его сильно тряслись. Совсем растерявшись, не зная, что следует делать со впавшими в истерику мужчинами, я неподвижно сидела на диване я ждала, пока приступ пройдет сам собой.

Наконец Гарик перестал всхлипывать и поднял голову. По его смуглому, небритому лицу с огромным, с горбинкой, носом текли крупные капли слез. Внезапно он побагровел и отвернулся. Кажется, просто внезапно осознал и устыдился своего поведения.

— Извини, — смущенно пробормотал он. — Я наговорил тебе сейчас что-то не то… Понимаешь, я очень плохо себя чувствую…

Он поднялся с кресла и посмотрел на меня виноватыми глазами. Тогда я тоже встала с дивана.

— Гарик, ты, по-моему, что-то скрываешь, — сказала я. — Смотри, Гарик! Это может кончиться бедой прежде всего для тебя!

— Бедой? — Неожиданно он истерически расхохотался. — Какой еще бедой ты мне грозишь, а?

Это было уже слишком. Я стремительно подошла к нему, схватила его за руку.

— Гарик, что с тобой? — теряя терпение, воскликнула я. — Говори, что они с тобой сделали? Ну же! Только не молчи…

Но Гарик лишь отрицательно покачал головой, старательно отводя глаза. Высвободил свою руку, отодвинулся от меня.

— Извини, Татьяна, — устало проговорил он. — Мне нечего рассказать ни тебе, ни Кирьянову…

— Нечего? — усомнилась я. — Ты совершенно уверен, что нечего?

— Знаешь, — он не слушал меня, — мне сейчас и в самом деле нехорошо… Я бы хотел прилечь…

И это был Гарик Папазян, имевший звание мастера спорта по самбо? Как древний дед, он признавался мне в желании пойти полежать!

Впрочем, я по опыту знала, насколько упрям мой ментовский друг. Если Папазян что-то не хотел говорить, вытянуть информацию из него было практически невозможно. Покачав головой, я направилась к двери. Гарик со смущенным и виноватым видом последовал за мной.

— Извини, Татьяна, — бормотал он. — Ты же видишь, в каком я состоянии. Мне сейчас не до гостей…

Я кивнула, открыла дверь квартиры, но Гарик вдруг остановил меня, схватив за руку.

— Подожди минуту, — зашептал он торопливо и крайне возбужденно. — Ты мне говорила, что пыталась расследовать убийство Ольховского… Ты по этому поводу еще рыпаешься?

— Да, конечно! — Я смотрела на него удивленно.

— Татьяна, послушай моего совета! — горячо продолжал Папазян. — Брось ты это. Погубят они тебя…

— Кто погубит? — спросила я спокойно. — Те же самые люди, что избили тебя?

Гарик отвернулся в сторону, ничего не ответил. Поняв, что теперь от него уже точно ничего не добиться, я повернулась и вышла из квартиры моего ментовского друга.

Мне было бесконечно грустно и тяжело в тот момент. Снова какие-то намеки, какие-то странные подозрительные происшествия, объяснения которым мне никак не удавалось найти. Я чувствовала, что Гарик Папазян знает про всю эту историю много больше моего. Но если он не хочет говорить, что я могу поделать?

Я снова уселась в свою бежевую «девятку» и поехала прямиком на фирму «Тайзер». Она находилась все в том же Ленинском районе города, но, в отличие от районной администрации, на самой его окраине, на территории когда-то процветавшего, затем остановленного, заброшенного, а теперь постепенно возрождаемого машиностроительного завода. Места здесь были безлюдные, глухие, вокруг ни одного жилого дома, только бесконечные грязно-серые бетонные заборы разнообразных заводов и складов, между которыми пролегает разбитая тяжелыми грузовиками исключительно ухабистая дорога. Поэтому, подъехав к проходной фирмы с огромной вывеской «Тайзер» и выбравшись из машины, я с опаской огляделась вокруг. Как знать, может быть, вернувшись после разговора с Петром Николайчуком, я найду вместо своей машины только осколки от ее разбитого оконного стекла на неровной, плохо укатанной щебенке парковки?

Тем не менее я заперла машину и отважно отправилась в проходную. Там объяснила охраннику, что хочу видеть мастера Петра Николайчука по поводу заказа, и тот мне указал на один из огромных корпусов, откуда доносились ужасающие металлические скрежет и стук. Там, по его словам, находилось рабочее место слесаря-виртуоза Петра Николайчука.

Мастера я узнала сразу же: этот был тот самый мужчина, который на позавчерашнем празднике у Гарика Папазяна подходил к Ольховскому и предлагал пойти вместе домой, а тот отказался, потому что собирался непременно пообщаться со мной. Теперь, на трезвую голову, я могла поподробнее рассмотреть Петра Николайчука. У него оказалось лицо типичного рабочего — худощавое, загорелое, изрытое преждевременными морщинами, но доброе, со следами некоторого увлечения алкоголем. Я недоумевала, что общего могло быть у простого рабочего, едва ли прочитавшего с десяток книг на своем веку, и зубного врача Ольховского, типичного интеллектуала, кандидата наук. Тем более что и возраст у них был тоже разный — Николайчук был на десяток лет постарше стоматолога.