Сцены любви - Дина Джеймс

– Они нисколько не взволнованы, – сообщила она Шриву. – И корабль перестало бросать по волнам.

– Закрой дверь и иди сюда. Вода попадает в каюту.

Она послушно сделала, как он просил.

– Тебе уже лучше.

Он вытянулся на койке, насколько позволяли ее размеры, протянул руку в ее сторону и страдальческим голосом произнес:

– Я нахожусь в Мексиканском заливе в самом центре урагана. Моя одежда намокла, а желудок в любую минуту готов взбунтоваться. Как ты можешь говорить, что мне уже лучше?

– Бедняжка. – Она взяла его руку и прижала к своей груди. Рука сразу перестала дрожать и сжала ее грудь, нежно поглаживая сосок. Миранда засмеялась. – Ты превосходно себя чувствуешь.

Он медленно покачал головой.

– Может быть, сегодня я и чувствовал себя лучше. Но это было до того, как разразился этот ураган.

– Ты превосходно себя чувствуешь. Сейчас. – Она повысила голос, чтобы он был слышен за несмолкающим шумом дождя. Корабль продолжал свой путь несмотря на ураганный ветер. Миранда поежилась.

Шрив убрал руку с ее груди и обнял ее за талию.

– Иди ко мне.

– Прямо сейчас?

– Сейчас самое время. – Он привлек ее к себе, так что его губы коснулись ее уха. – Если это мои последние минуты на земле, я хочу провести их в объятиях прекрасной женщины.

Она засмеялась и легла с ним рядом, обнимая его и прижимаясь лицом к его груди. Через час они оба уже крепко спали.

– Меня удивляет здешняя публика, – задумчиво произнесла Ада, надевая белокурый парик на голову Миранды. – Что они слушают, если не могут понять ни слова?

Миранда кивнула в сторону Шрива.

– Меня это тоже удивляет. Я не думаю, чтобы все эти люди говорили по-английски. Мы, пожалуй, должны иметь тексты и в переводе. Однако большинство пьес в этом театре идет на английском языке. Но Шекспир писал не просто на английском, а на староанглийском.

Шрив усмехнулся.

– Им нравится смотреть на тебя в ночной сорочке, дорогая. И на меня – в лосинах и расстегнутом на груди камзоле.

Его партнерша недовольно фыркнула.

– У них есть актрисы и с лучшей фигурой, чем у меня. Конечно, у них нет актеров с такими ногами, как у тебя, – поспешила добавить она, когда он с наигранным недовольством поднял бровь.

– Мехико – старый город, которым управляют молодые, не слишком уверенные в себе люди. Сторонники Порфирио Диаса очень хотят поразить мир своим космополитизмом. Им безразлично, что они пришли смотреть, лишь бы их увидели другие. Ты это знаешь. Мы же произносим наши слова медленно и четко...

– И тратим больше времени на фехтование и пантомиму, – закончила за него Миранда.

– Вот именно. – Он встал и поднял руки, чтобы Ада могла надеть на него черный камзол Гамлета поверх черной рубашки. – За исключением того, что сегодня я приготовил для них сюрприз. Я буду читать монолог Гамлета по-испански.

Миранда удивленно подняла брови.

– И как же он будет выглядеть без пятистопного ямба?

– Они все равно не знают пятистопного ямба. Большинство людей его не знает. Мне даже иногда кажется, что сам Шекспир не знал пятистопного ямба. Я могу сказать, как это будет выглядеть. Они все встанут. Возможно, мне даже придется повторить его на бис.

Усмехнувшись, как мальчишка, он наклонился вперед, оперевшись на стол, и сделал вид, что разглядывает в зеркале свой грим. Тут его выражение стало серьезным, и он нахмурился. Каждый раз втайне от своих друзей перед выходом на сцену он молился, чтобы его зрение не упало.

В Новом Орлеане головокружения и нарушения зрения были частыми. Сейчас они длились всего минуту. Он поправлялся, как и предсказывал ему доктор. Поездка в Гавану, а затем в Веракрус оказалась именно тем, что ему было нужно. Он улыбнулся своему отражению.

У него за спиной Ада, готовившая его рапиру, обменялась понимающим взглядом с Мирандой.

Миранда тоже улыбнулась его отражению.

– Ты невыносим. Никто не говорит тебе комплиментов. Зато ты говоришь их сам себе по нескольку раз в день.

Он набрал в легкие побольше воздуха и повернулся к ней, смахивая воображаемую пылинку с плеча своего бархатного камзола и поправляя кружево на рукаве.

– Мужчина не может посмотреться в зеркало без того, чтобы на его бедную беззащитную голову не обрушились насмешки. – Он направился к двери. – Увидимся на сцене. Не опаздывай.

Миранда вскочила на ноги и схватила Аду за руку. Стараясь сдерживать свои радостные восклицания, они только удовлетворенно кивали головами.

– Ты видела? – шепотом спросила Миранда. – Ему лучше. У него совсем не кружится голова.

– Да. Ни капельки, – согласилась Ада. – О. мой бедный мальчик! Он так страдал. Я видела это по его лицу всякий раз, как гримировала его. Мускулы его лица были всегда напряжены, но он старался улыбаться.

– Он будет разыгрывать из себя живого, даже если будет уже мертв, – весело заявила Миранда. – Я не могу поверить, что он так хорошо выглядит. Если бы ты видела его в ту ночь в Новом Орлеане. Он пытался драться с этим сыщиком, хотя сил у него было не больше, чем у ребенка. – Она поежилась. – И он бросился прямо на дуло пистолета. Я не достойна такой любви и самопожертвования.

– Тише, дорогая. Не умаляй своих достоинств. Шрив делает то, что он делает, потому что такова его натура. Не больше и не меньше.

– Если бы ты видела его. Он был на волоске от смерти.

– У моего Шриви особая гордость, – сказала Ада, прижав руки к щекам. – Он считает, что если не поверит в возможность существования чего-то ужасного, ничего ужасного и не произойдет. И когда судьба бросает ему вызов, он спокойно стремится преодолеть на своем пути все препятствия. – В ее словах звучала бесконечная любовь и преданность Шриву Катервуду.

Миранда почувствовала, как у нее по руке побежали мурашки. У Ады всегда был очень выразительный голос, и она могла произносить обычные вещи так, как если бы читала проповедь.

– И это помогает ему стоять на сцене перед публикой, которая не понимает и половины того, что он говорит. И он умеет заставить ее поверить ему, – Ада усмехнулась и прервала свои рассуждения. Она взяла бархатное платье Офелии, приготовленное для Миранды.

– Вот, дорогая, надеть это. Сейчас я зашнурую твой корсет, а то ты опоздаешь к выходу.

Шрив велел поставить с правой стороны сцены резное кресло. Он сел в него, положив руку на подлокотник, в лучших традициях Эдвина Бута. В руке он держал кинжал. Устремив взгляд в пространство, он произнес своим глубоким красивым голосом:

– Ser, о nada ser? – Все сидящие на своих местах зрители, как один, подались вперед. Некоторые начали переглядываться. Напряжение в зале росло, пока его красивый голос произносил слова монолога, который мог вполне быть написан их соотечественником, так близки были его чувства загадочному характеру мексиканцев.