Позывной – «Кобра» (Записки разведчика специального назначения) - Эркебек Абдулаев

Сейчас, прихватив пулемет, я сел возле водителя УАЗа. Сзади разместились Ефимов и Баха. Поехали. Описав дугу по периметру парка, машина остановилась. Вокруг парка натянута колючая проволока, натыканы мины. Дорога одна. По прямой от нашей виллы до клуба всего сотня метров. Начальство зашло в клуб. Мне идти туда не захотелось, и я попросил водителя отвезти обратно. На вилле я лихорадочно вытащил из рюкзака ночной прицел, пристегнул к пулемету, натянул лифчик с рожками, сунул в карманы пару гранат и через веранду сиганул в кусты. Прокрался к клубу с задней стороны, пристроил ствол на развилку дерева, включил ночник. Примерно через полчаса открылась дверь клуба и на ярко освещенную веранду вышли офицеры. Ефимов спросил у часового, куда делся товарищ Бек. Ему ответили, что товарища Бека отвезли на виллу. Ефимов чертыхнулся. Как только они сели в машину, я ломанулся обратно, и влетел через веранду в комнату в тот момент, когда УАЗ, фыркнув мотором, остановился у дверей виллы. Николай Вячеславович, увидев меня безмятежно сидящим за столом, побагровел от ярости. Но советники гоготнули и показали на пулемет с ночным прицелом, прислоненный к стене:

— Он только что вернулся из парка!

В третий раз в Хост я приехал уже с командиром «Омеги» Валентином Ивановичем,[3] афганским полковником Сыдыком и с переводчиком Сайетом.

Мне срочно понадобилась взрывчатка и кое-какие свои «игрушки». Попросился у командира на три дня слетать в Кабул. Он разрешил. В ту пору в Хост летали только афганские борта. На взлетно-посадочной полосе чернели останки сгоревшего АН-26 и двух вертолетов, уничтоженных душманской артиллерией. Поэтому самолеты прилетали без предупреждения. Как только высоко над городом загудят моторы, пора мчаться на аэродром. Как раз успеваешь к моменту окончания разгрузки. Так и в этот раз, услышав гул самолета, я кинулся было к УАЗу. Но Валентину Ивановичу понадобилась какая-то справка:

— Полетишь следующим бортом.

Когда еще прилетит следующий борт? Унылый, я сел за бумаги. Через несколько минут дрогнула земля. Донесся отдаленный грохот. Все выскочили на улицу: над аэродромом поднимался «атомный» гриб. Оказалось, в самолет, стоявший под разгрузкой, угодил снаряд. Он доверху был заполнен бочками с бензином. На несколько сот метров вокруг все выгорело. Пожалуй, следует поставить Валентину Ивановичу пузырь за то, что не пустил.

Душманская артиллерия достала нас до печонок. Дело в том, что начальник артиллерии Хостинского гарнизона ушел к «духам», прихватив с собой 122 мм гаубицу и радиостанцию. Орудие закопали на горе Торегаригар, прикрыли яму сверху циновками, тщательно замаскировали. Изменник, никогда не попадавший по моджахедам, на удивление метко бил по нашим самолетам, заходящим на посадку. Решили провести операцию силами 25-й пехотной дивизии и 37-й бригады «Коммандос». В дивизии 550 штыков, три танка и три БТР-60. В бригаде «Коммандос» около 350 солдат. Наша рота придается им в подчинение. Это плохо. Их же бросят в самое пекло! Жалко своих разведчиков, которых неделю назад перебросили в Хост. Прошусь у Валентина Ивановича на боевые, он разрешает. Только строго-настрого запрещает лезть на рожон и берет с меня слово постоянно находиться вместе с советником 37-й бригады. Ладно, там видно будет. Разбиваю роту на одиннадцать групп, во главе каждой группы ставлю своих разведчиков. Делю между ними скудные запасы взрывчатки. Задача проста: дивизия с бригадой штурмуют гору и сбивают оттуда «духов», мы поднимаемся следом, подрываем орудия, устанавливаем мины и отходим. Настраиваю и проверяю радиостанции, составляю переговорную таблицу для связи с Валентином Ивановичем. Наступает ночь. Рота выстраивается во дворе управления ХАДа. К выходу все готово. Тут, узнав, что я собрался на боевые, уперся полковник Сыдык.

— Я лучше положу всю роту, чем потеряю одного товарища Бека! Солдаты роты ненадежны, могут выстрелить ему в спину. Я сам их боюсь.

Никакие уговоры на него не подействовали. Рота уходит без меня. Всю ночь сижу за пультом мощнейшей радиостанции нашей разведточки. Радист-солдат настраивает его на частоту УКВ. Я оглашаю эфир позывными:

— «Мангарай», «Мангарай» — я «Капчар!» («Мангарай» в переводе стрела-змея, позывной Бадама. «Капчар» — кобра, мой позывной).

В эфире треск и далекие голоса. Меня наверное, слышно не то, что в Пакистане, а, пожалуй, даже в Вашингтоне. Однако Бадам не отвечает.

Через два дня ребята возвращаются. Бадам взбешон. Ночной штурм горы не удался. Как и следовало ожидать, нашу роту бросили впереди всех, и восемь бойцов потеряли ноги на минном поле. Пришлось отходить. Подполковник-советник 37-й бригады тоже подорвался на мине, хотя находился во втором эшелоне, и погиб от потери крови. Бадам подозревает, что его убили изменники.

— Товарищ Бек, если бы ты пошел с нами на боевые, заступился бы за нас, не позволил штурмовать гору в лоб через минное поле. И советника 37-й бригады мы бы опекали. А меня кто будет слушать?

На душе муторно.

Через несколько дней афганская 25-я пехотная дивизия расстреляла в спину 37-ю бригаду «коммандос», побросала всю бронетехнику и позорно разбежалась. Это была измена. Город остался беззащитным, со дня на день можно было ждать душманского штурма при поддержке трофейных танков и бронетранспортеров. А у нас ни одного гранатомета! Пришлось сливать остатки бензина из машин и готовить бутылки с «коктейлем Молотова». Но было понятно, что долго нам не продержаться. Прорваться к своим через высокие горы, заселенные враждебными племенами, невозможно. Тогда мы с Бадамом решили: в случае чего — всей группой уходить в Пакистан. До границы всего 14 км, а для моих разведчиков-пуштунов Пакистан — дом родной. Я должен был косить под узбека и лопотать по своему. И упаси бог что-нибудь брякнуть по-русски! Там останется только доставить меня в Советское Посольство, либо топать дальше до самой Индии.

Окружной прокурор ездил по кишлакам и уговаривал местных жителей откочевать в Пакистан:

— Завтра шурави будут бомбить ваши села!

Дехкане трясли бородами и отказывались, предпочитая погибнуть в своих домах, нежели стать беженцами. На другой день советская авиация нанесла по местам скопления моджахедов массированный бомбо-штурмовой удар. За два дня было совершено около 330 самолето-вылетов. Покрошило много «мирняка». Прокурор оказался прав. Начался исход местных жителей в Пакистан.

Нашей группе по воздуху перебросили огневое усиление: один гранатомет с шестью выстрелами, по одному на каждую единицу душманской бронетехники.

Потом еще почти месяц наша рота в Хосте проводила карательные акции, арестовала и по приговору военно-полевого суда расстреляла десяток рядовых-дезертиров. Основные же виновники измены, некоторые старшие офицеры, родственники членов афганского Политбюро, были неприкасаемы. Особист 25-й дивизии плакал пьяными слезами и просил прирезать своего начальника штаба — «агента империализма и врага народа». Между прочим, через неделю этот начштаба чуть не накрыл всю разведгруппу вместе со мной огнем гаубичной батареи, когда мы рыскали по окрестностям Хоста, гоняясь за иностранными советниками, среди которых была даже одна француженка (я пообещал Бадаму: если поймаем, отдам ее на три дня в распоряжение разведгруппы). Только случайное появление на батарее советского военного советника спасло нас.