Дефо - Дмитрий Урнов

«Господа, я знаю этого Дефо и могу сказать вам, что это порядочнейший человек и т. д.» – в таком духе примерно рассуждал анонимный автор этих двух памфлетов, то есть сам Дефо. Вообще, как мы знаем, он не раз себя хвалил, но уже не так открыто. Вот он и убрал из сборника, который назвал «Подлинным», свою откровенную апологию.

А подлинность или поддельность первого «Собрания»? Мур не оставил вовсе этого вопроса и еще через несколько лет, в 1960 году, выпустил фундаментальную библиографию произведений Дефо. Эта книга сама по себе читается как летопись его жизни. И вот опять, подойдя к истории первого «Собрания», Мур сделал ссылку на свою работу 30-х годов, предлагая учесть все его старые выводы, и основной из них: «У нас имеется много причин признать, что Дефо авторизовал „воровское“ издание 1703 года, и лишь одна причина, мешающая это сделать, – уверения в обратном самого Дефо. Но по ситуации такие уверения скорее могут служить доказательством в пользу нашей догадки, подобно тому как выслушиваем мы слова того же Дефо о том, будто „Приключения Робинзона Крузо“ написаны моряком из Йорка».

Мур сделал и ряд новых наблюдений. Он установил, что «Подлинное собрание» сделано было прямо по корректурным листам «Собрания», что успеха оно не имело, и это видно хотя бы по тому, что чистые листы, заново сброшюрованные, Дефо пытался предложить публике неоднократно и в 1705-м, и в 1710-м, и даже в 1723 году. Однако сборник сочинений автора «Чистопородного англичанина», которого расхватали в десятках тысяч экземпляров, все никак не расходился. Почему? Это характеризует эпоху и отношение современников к Дефо. Его признавали как забияку-памфлетиста, а солидные фолианты писали и читали в другом кругу, на другой ступени литературной иерархии. Попал Дефо не на тот этаж литературы. Писателем он не считался, хотя, быть может, по типу деятельности был писателем в большей степени, чем все его пишущие современники, вместе взятые!

От суда скрывался Дефо по тому парадоксальному принципу, по которому делал он в жизни многое, – у француза. Именно он, стращавший французским завоеванием и потому, казалось бы, стоявший вне каких-то французских связей и симпатий, почел вернейшим убежищем дом французского торговца.

Однако надо учесть, что француз был гугенотом, то есть французским протестантом, поэтому он не только прятал Дефо, но и, когда попал в руки полиции, постояльца-единомышленника не выдал. Все-таки Дефо нашли и взяли, причем присланы были для этой операции два королевских должностных лица. Дефо всегда гордился, что сразу двое: одного-то случайного разоблачителя он поставил на колени!

Мысль об этом могла служить, пожалуй, единственным утешением для Дефо. Ситуация была ведь поистине ужасной. Семья действительно погибала, большая семья, семеро детей, пять девочек и двое мальчиков. Каково им без единственного кормильца? Рушилась, буквально рушилась и его последняя деловая опора, кирпично-черепичная фабрика в Тильбюри.

Когда в середине XIX столетия в Тильбюри проводили первую железную дорогу, среди рабочих то и дело появлялся некий господин. С исключительным вниманием следил он за тем, что выкапывают они из земли, сооружая железнодорожную насыпь. И вдруг – кирпичи! Небольшие, ровные, красноватые. «Откуда здесь кирпичи?» – спросил незнакомец у землекопов. Почем они могли знать? Незнакомец объяснил им, что «автором» этих кирпичей является тот же человек, который написал «Робинзона Крузо». Они сразу поняли. Кто же не знает «Робинзона Крузо»?

«Как видно, – вспоминал об этом случае незнакомец, – я задел ту струну, что связывала сердца навигаторов железных дорог с участью моряка, потерпевшего крушение. Глаза у всех заблестели, языки развязались, каждый готов был спросить и сам что мог ответить, и всякая мелочь приобрела смысл. Рабочие с носилками и лопатами, бригадир, обходчик путей – все собрались вокруг меня, рассматривая узкие, продолговатые, уже устаревшей формы кирпичи, оказавшиеся важной исторической находкой».

А незнакомцем этим был Вильям Ли, автор трехтомной биографии Дефо. Рассматривая первосортные кирпичи, профессор литературы понял, почему так долго не получалась у Робинзона глиняная посуда. Вот ответ: кирпичи говорят сами за себя. Дефо знал глиняный обжиг как специалист и очень хорошо мог описать «неумение» делать кирпичи (а все, чего сам Дефо не знал и не умел, получалось у Робинзона быстро и как бы само собой – без описательных подробностей).

Исследователь с кирпичом в руках – это как Гамлет с черепом Йорика. Бедняга Дефо! Ведь то была могила его лучших надежд. Сколько вместе с этими кирпичами было похоронено, зато остались жить строки, в которых впервые за всю историю литературы так осязаемо передано каждое движение человека, занятого трудом: «Воображаю, как посмеялся бы надо мной (может быть, и пожалел бы меня) читатель, если бы я рассказал, как неумело я замесил глину, какие нелепые, неуклюжие, уродливые произведения выходили у меня, сколько моих изделий развалилось оттого, что глина была слишком рыхлая и не выдерживала собственной тяжести, сколько других потрескалось оттого, что я поспешил выставить их на солнце, и сколько рассыпалось на мелкие куски при первом же прикосновении к ним как до, так и после просушки. Довольно сказать, что после двухмесячных неутомимых трудов, когда я наконец нашел глину, накопал ее, принес домой и начал работать, у меня получились только две большие безобразные глиняные посудины, потому что кувшинами их нельзя было назвать».

А кирпичи – ровные, крепкие, сохранившие, несмотря на вековой «возраст», даже цвет. Что ж, ведь тот же автор стал учить других торговать после того, как сам потерпел полный финансовый крах. И неудачные попытки месить глину описал он как прекрасный знаток этого дела, в каком ему только обстоятельства помешали преуспеть. Обратная связь, проверенная на себе. В конце концов, парадоксальный путь и привел к «Робинзону Крузо», ибо при удаче занялся бы Дефо, быть может, выделкой кирпичей, а не писанием книг.

Впоследствии, не называя себя, Дефо описал обстоятельства своего ареста. Конечно, спрятаться он мог бы понадежнее. Мог вообще уехать за границу или хотя бы в Шотландию, но у «родного предела» его удерживала семья и всякие дела. Он и попался из-за того, что ему нужно было подписать в Лондоне бумаги, чтобы сохранить хотя бы часть своего состояния.

Накануне приснился ему сон, после которого события следующего дня сделались, как это у психиатров называется, «дежавю», буквально «уже виденным»: точная картина с приходом двух стражников. В ту ночь с ним был Девис, муж сестры, человек рисковый, но верный. Это он участвовал во всех операциях Дефо, вплоть до водолазного колокола, однако он же не покидал его и в тяжелейшие минуты. Дефо разбудил зятя и рассказал ему свой странный сон. Девис посоветовал ему получше выспаться. А на другой день в самом деле двое пришли и – «Волей ее величества!».