Хроника операции «Фауст» - Евгений Федоровский

Русский солдат вообще отличался выносливостью. Эту черту признавали даже враги. Их удивляла стойкость и многотерпение, способность выдерживать самые изнурительные бои и сохранять не только боевой дух, но и взаимную выручку.

Может, и не лежал бы сейчас Павел на госпитальной койке, если бы его, почти бездыханного, не прикрыл огнем младший лейтенант Овчинников, не притащил на себе водитель-механик Леша Петренко… Вот и сталинградцы держатся, дерутся даже в тех случаях, когда остаются в одиночку, веря, что товарищи постараются спасти…

В полночь радио выключилось. Павел тянул за шнурок, поднимал штору затемнения. Какие-то всполохи скользили по потолку. Откуда в затемненной Москве такие мирные, похожие на августовские зарницы огни? «Да это же прожектора!» — догадывался он. Их стрельчатые лучи то вспыхивали, то гасли, зажигались вновь, тревожно, как сторожевые собаки, обшаривали небо, вглядываясь в притаившуюся тишину.

Мысли мешались, неслись торопливей, клочковато, а потом обрывались. Павел засыпал.

…Снился жуткий сон. Противоминный каток безмолвно надвигался на него — огромный, зубастый. Он пытался скрыться в окопчике, углубить его саперной лопаткой, она натыкалась на камни, бессильно скреблась. Павел кричал, но голос ломался, засыхал, слышался только хрип. А каток уже закрывал полнеба.

Павел сделал попытку вскочить, однако ноги приросли к земле. Он зарылся лицом в горький, кисло пахнувший порохом снег и остался лежать в бредовом ожидании смерти…

Павел открыл глаза, обрадованно подумал, что видел всего лишь сон.

Проглотил две таблетки люминала, забылся уже без кошмаров и страхов.

3

Говорят, Земля покоится на трех китах — Вере, Надежде, Любви. Этим и жил Клевцов в последнее время. Сняли гипс и повязки. Быстрее стали затягиваться раны. Уходили боли. Он уже мог двигаться по палате, с каждым днем увеличивая время прогулки.

— Этак через месячишко совсем побежишь, — обрадовался Волков, увидевший его на ногах.

— Неужели нужно столько страдать, чтобы понять — какое это счастье быть здоровым?

— Все познается в сравнении. — Алексей Владимирович расстегнул портфель, но вытащил оттуда не книги, а плитку шоколада и пять яблок.

Павел недоуменно поглядел на Волкова.

— Что смотришь? Сам Гринберг разрешил.

— Да откуда у вас все это?!

— Подарки из братского Узбекистана.

— По какому случаю?

— Ты что, считать разучился?

— Я и правда счет дням потерял. Новый же год сегодня!

— Поскольку в полночь меня здесь не будет, отметим его сейчас.

В дверь кто-то постучал, чего уже давно не случалось.

Алексей Владимирович, пряча улыбку, отвернулся к заиндевелому окну.

— Нина?! Ну, сегодня прямо-таки день сюрпризов!

Жена была в том же темно-синем платье, в каком впервые ее увидел Павел в аудитории, как оказалось единственном праздничном, но на этот раз Нина пришила кружевной воротничок, надела туфли с модными до войны хлястиками-застежками. Короткую стрижку она взбила завивкой. Павел конечно же догадался, что этот неожиданный визит подстроил Волков, и кинул благодарный взгляд в его сторону, но тот, так же загадочно улыбаясь, изучал морозную вязь на стекле.

— С Новым годом! — произнесла Нина, прижавшись холодными с мороза губами к его щеке.

Отвернувшись от окна, Алексей Владимирович сказал:

— Под Сталинградом немцев взяли за глотку. Теперь им там не сладко.

Он выбрал самое крупное яблоко и протянул Нине.

— Я не видела яблок целую вечность!

— «Целую вечность…» — задумчиво повторил Волков. — Давно ли, Клевцов, бродили мы по берлинским улицам? Целых два года прошло. Другие мерки поставила война. Да и разобраться если, стране-то нашей недавно стукнуло двадцать пять. А сколько успели наработать!.. — Его простоволосое, заостренное лицо опечалилось. — Вот малые дети время чувствуют плохо. Только с возрастом, со старостью растет ощущение времени. Чем меньше остается жить, тем слышнее его ход. И все же хочу увидеть счастливый миг, когда война кончится и мы отпразднуем победу за мирным столом.

Алексей Владимирович отщипнул от плитки кусочек шоколада, посмотрел на Павла и Нину, произнес своим глуховатым голосом:

— В гражданскую свалил мою Настеньку тиф. Ни до, ни после никого не было, кроме нее. Одна она у меня была и живет в памяти. Недаром же говорят, что мужчина помнит трех женщин: первую, последнюю и одну. Пусть и у тебя, Клевцов, будет одна. Это счастье, что у тебя Нина. Хотелось бы с вами побыть, да много дел. Не хочу на будущий год хвосты оставлять. Тебе, Клевцов, дарю тетрадку. Полистай, покумекай. Завтра обещал Ростовский зайти, я буду послезавтра.

Алексей Владимирович медленно поднял портфель и тихо вышел. Неожиданная жалость, сострадание к этому человеку толкнулись в сердце, к горлу подступил спазм. Павел никогда не видел Волкова таким смятым, беззащитным. Он уткнулся в мягкие волосы Нины. Слезы покатились сами собой… После горьких ночей, болей, одиночества, всего, что с ним произошло, он не устыдился своей слабости.

Нина прижала его голову к своей груди, стала гладить как малого ребенка, почувствовав себя старше и опытней.

— Мы всегда будем вместе.

Павел пожал плечами. Не знал же он, как сложится жизнь и долго ли продлится она.

4

Нина ушла поздно. Обессиленно разметавшись на постели, он спал крепко и долго. Впервые без порошков и уколов. Утром его не стали будить. Сон вылечивает лучше всяких лекарств.

Проснулся он в начале десятого, торопливо побрился, умылся, сделал несколько гимнастических упражнений. Ростовский не любил неаккуратных людей. До его прихода оставалось какое-то время. Павел раскрыл тетрадь, подаренную Волковым. Здесь были разные записи, мысли, которые рождались у Алексея Владимировича во время чтения книг или просто приходили на ум. Они были откровенными, с налетом здравого самобичевания, свойственного людям сильным и цельным. Было много выписок, касающихся философии, политики. Сам факт, что Волков отдал ему свою тетрадь, говорил о многом.

Алексей Владимирович писал, что самое страшное — это люди, которые со спокойной совестью выполняют кровавую работу, делают ее так же старательно, как если бы пилили дрова или делали детские игрушки. Убийства планировали не только Гитлер, Геринг, Розенберг, Гиммлер. Сотни деловитых немецких чиновников, военных и гражданских, трудились за письменными столами, складывали цифры, составляли докладные записки, хладнокровно калькулировали убийство миллионов людей с помощью голода, газовых печей и расстрелов.