Проклятие замка Комрек - Джеймс Херберт

С кислым выражением на лице он пошел по едва заметной тропинке, ведшей через лес к коттеджу Седрика Твигга, спрятанному где-то посреди лесных зарослей. Он был раздражен, потому что, в отличие от Твигга, для которого он выступал в качестве дозорного на задворках огромного офисного здания Всемирной службы Би-би-си неподалеку от Стрэнда, добираться обратно в Шотландию Эдди пришлось самому. Так что, пока он черт-те как страдал и мучился, чтобы сначала попасть в Хитроу – потом, отстояв очередь за билетом, умудриться угодить на вечно переполненный утренний рейс в Глазго, толкаться локтями в эконом-классе с бизнесменами, во всю ширину разворачивавшими свои экземпляры «Файненшенл таймс», – его наставник путешествовал из аэропорта Лондон-Сити в роскоши первого класса.

Начинающий убийца плелся через лес, обижаясь даже на случайные ветки, имевшие наглость загораживать ему путь, топая по ним своими дорогими туфлями и ругаясь себе под нос из-за того, что его модная обувь покрывалась грязью и росой. Его наряд вообще-то не очень подходил для прогулок по сельской местности, но он хотел сначала покончить с докладом Твиггу, а уж потом обдумать обед, так что не потрудился переодеться. Отправляясь сюда, он обычно надевал крепкие туристические башмаки, оливково-зеленые хлопчатобумажные брюки и толстый свитер без воротника; сегодня он был одет в темно-синий костюм «Хьюго Босс» и белую рубашку с высоким воротом «Уильям Хант» при соответствующем галстуке. Эдди обожал классно выглядеть – на что же еще ему тратить свои деньги? – пусть даже Твигг не раз упрекал его, указывая, что стильных молодых людей всегда замечают, причем не только женщины, а на потертых мужчин, как правило, не обращают внимания. Ну и хрен с тобой, сказал подлый голосок в голове у Эдди.

Если кто-то и выглядел бы различимым в толпе, это был бы грустный лысый человечек с глазами-бусинками, похожий на того типа из фильма «Хэллоуин».

Эдди хихикнул про себя: какой же унылый гад этот Седрик Твигг. И что за жалкое смешное имечко! Но это напомнило ему о его собственном имени.

Он вдавил в грязную тропинку смешное существо с парой сотен или около того ножек только за то, что оно имело наглость пересечь ему путь.

Эдди Нельсон! Господи, если бы люди знали его истинное имя, они бы смеялись до колик. Фамилия его незамужней матери была Эдди, а ее мать, его бабушка, захотела назвать его в честь какого-то старого морщинистого певца – или руководителя группы – или кого-то еще, проходившего под именем Нельсона Эдди. Долбаный Нельсон, ради Бога! Не то чтобы многие в наши дни когда-нибудь о нем слышали; из его поколения, конечно, никто. Он все еще видел, как сумасшедшая старуха треплет его по подбородку, смеясь, как гагара, и снова и снова повторяя это имя. Нельсон гребаный Эдди! Неудивительно, что он изменил свое имя по одностороннему запросу на чуть менее смешное Эдди Нельсон, как только ему исполнилось шестнадцать.

Его внимание привлекло какое-то существо, двигавшееся в подлеске сбоку от его тропинки. Какая-то рыжая тварь.

– Отвали! – крикнул он в ту сторону, и животное вдруг исчезло – только листва чуть шелохнулась, показывая, что когда-то оно там было. Эдди выключил iPod, который он слушал, выдернув крошечный наушник из уха и затолкав провод в нагрудный карман. В замке в последние дни толковали о неприятных существах, бродивших в лесу, и, хотя мысль о встрече с одним из них его не беспокоила, все же лучше сосредоточиться на тропе впереди, а не на Боно и U-мать-его-2.

Отвлекшись совсем ненадолго, он вернулся к мыслям о своем гнилом воспитании. Старую спятившую бабку Эдди сплавили в психушку, когда Нельсону было пять лет, и вскоре после этого обеспокоенные социальные работники сочли, что его наполовину дебильная мать-одиночка не сможет воспитать сына должным образом. С тех пор он принадлежал социальным институтам. О своей жирной шлюхе-матери он помнил только то, как она с ехидной ухмылкой, говорившей, что рада от него избавиться, подняла и передала его в руки пришедшей за ним женщине. Она, конечно, не плакала, равно как и он. Он просто был рад оказаться вдали от нее, там, где его регулярно кормили и где были игрушки.

Тем не менее, какое бы облегчение он ни испытал, его личности уже был нанесен ущерб. Другие дети его не любили, да и ему никто не нравился. Каждые несколько месяцев он оказывался в другом доме для подвергавшихся дурному обращению или осиротевших детей. Наконец он прибыл в заведение, весьма отличавшееся от всех остальных: дисциплина и наказания были такими же, но там происходило и что-то еще: попечители словно бы следили за ним, чтобы увидеть, как далеко он пойдет. Юный Нельсон был коренастым и очень сильным для своего возраста, и он не только наслаждался жестокостью, но испытывал едва ли не научный интерес к тому, сколько боли он может причинить тому или иному существу, пока в дело не вмешается смерть.

Дело в том, что Нельсону нравилось убивать: насекомых, мелких животных и птиц, особенно воробьев и малиновок, которых ему удавалось поймать, соблазняя их панировочными сухарями. Чем мельче и хрупче птица, тем лучше: он выбрасывал руку к паникующей жертве и на лету крепко зажимал ее в кулак. Потом медленно раздавливал ее насмерть, радостно внимая ее слабым пискам, подобным сигналам бедствия, и треску крошечных костей. Не меньшее удовольствие он получал, когда ловил слепня, отрывал ему крылья, а затем по одной отделял нитевидные ноги, пока не останется лишь малюсенький и неподвижный, но все еще живой организм, который можно было поместить неподалеку от центра паутины. Он терпеливо ждал, в одной руке держа увеличительное стекло Шерлока Холмса, украденное из кабинета биологии, а пальцами другой слегка постукивая по шелковистым прядям паутины и порождая вибрацию, которая пробуждала паука к полднику. Он любил убивать, поскольку это всегда приносило ему сексуальное возбуждение, сопровождаемое выбросом молочных брызг, – самое славное чувство, которое он когда-либо испытывал, пусть даже и оставался почти еще ребенком.

Мальчишеский инстинкт оказался верен: за его развитием действительно велось наблюдение. В шестнадцать лет вновь нареченного Эдди Нельсона перевели из этого чрезвычайно своеобразного приюта в тайный особняк, скрытый среди огромной собственной территории, где царила совершенно иная атмосфера и жесткая дисциплина. Он не представлял собой особой ценности, пока дело касалось обучения, но когда стал еще больше и сильнее, его, наконец, выбрали из бедного урожая «товарищей», чтобы использовать в особых целях, потому что у него имелось одно «качество», которое Внутренний двор ценил превыше всего в профессии, предназначенной для этого одержимо бесчеловечного молодого человека.