Сто лет одного мифа - Евгений Натанович Рудницкий

После возвращения в Трибшен она отправилась в Мюнхен для последней решительной беседы с Гансом, а Вагнер, сделав над собой огромное усилие, написал королю и постарался обосновать необходимость совместной жизни с Козимой. В подобных случаях он становился необычайно убедительным. Однако король с ответом не спешил, и оказавшийся снова в одиночестве композитор решил, пока суд да дело, посетить свою родню в Лейпциге.

Там 8 ноября 1868 года, в доме женатого на сестре Вагнера Оттилии ученого-ориенталиста Германа Брокгауза произошла встреча композитора с завершавшим университетский курс филологом Фридрихом Ницше. Последний был любителем музыки (он даже сочинял сам, и написанный им в 1874 году Гимн дружбе до сих пор известен в философских кругах) и ко времени знакомства с Вагнером был неплохо знаком с его творчеством и успел стать его страстным поклонником. Впоследствии Ницше писал другу, что, когда во время состоявшегося за десять дней до этой встречи концерта он слушал вступления к Тристану и Мейстерзингерам, в нем «трепетали каждая мышца, каждый нерв». При встрече в Лейпциге, важность которой для истории культуры трудно переоценить, между пятидесятипятилетним композитором и молодым филологом (Ницше был моложе Вагнера на тридцать один год) сразу же сложились необычайно приязненные отношения. К тому же композитор был в ударе и старался показать себя родственникам и гостям с наилучшей стороны: играл на рояле отрывки из Мейстерзингеров и пел соответствующие вокальные партии, специально для молодого гостя прочел эпизод из Моей жизни, относившийся к периоду университетской учебы. Они расстались друзьями, и композитор пригласил нового знакомого посетить его при случае в Трибшене.

* * *

На следующий день Вагнер выехал обратно в Швейцарию. Через неделю к нему вернулась Козима с двумя младшими дочерьми. Даниэлу и Бландину пришлось пока оставить у отца в Мюнхене. Жизнь в Трибшене снова вошла в обычную колею и стала напоминать идиллию. Такое впечатление усиливало обилие в доме и во дворе домашних животных и птиц. По саду носились черный ньюфаундленд Вагнера Рус и серый пинчер Козимы Кос, в стойле стоял конь Фриц, пасторальную атмосферу создавали бродившие по склону холма овцы, куры, пара фазанов и привезенные Козимой из Мюнхена павлины Фрика и Вотан, у которого Рус норовил выдрать перья из хвоста. Теперь Мастер мог бы вполне возобновить работу над Зигфридом и автобиографией. Однако, немного успокоившись после волнений, связанных с постановкой Мейстерзингеров, он никак не мог получить настоящего импульса для продолжения творческой деятельности. Диктуя Козиме пояснения к написанной в 1850 году работе Еврейство в музыке, которые, как уже говорилось, он привел в Моей жизни специально для короля («Мне хотелось разобрать поглубже вопрос о роли евреев в современной музыке»), он вновь задумался о вредном влиянии, которое оказало еврейство на немецкую культуру, о тех нападках, которые ему пришлось пережить после ее публикации, и ему показалось, что теперь самое время ознакомить с ее положениями самую широкую публику, снабдив для лучшего восприятия предисловием. Еще в декабре он послал госпоже Мухановой-Калергис письмо, где попытался объяснить мотивы, побудившие его вернуться к старому антисемитскому памфлету: «Театры принадлежат аристократам, и там ставят всякий вздор, концертные организации в руках евреев-музыкантов. Что же осталось нам?» Он также пытался убедить влиятельную даму в том, что его постоянно преследуют евреи. По-видимому, она играла в тот период ту же роль, что и Теодор Улиг в период написания работы и ее первой публикации. Однако если за двадцать лет до того он доверял свои мысли другу и единомышленнику в вопросах искусства, то теперь общался со светской дамой, обладавшей обширными связями в кругах высшей европейской аристократии; она должна была распространить его идеи среди международного политического и культурного истеблишмента. Занимаясь формированием жизненной позиции Козимы, ставшей его верной подругой и соратницей, Вагнер, по-видимому, корректировал и ее взгляды по еврейскому вопросу. Получившая строгое католическое воспитание дочь Листа и без того испытывала смешанное со страхом отвращение к иудейскому племени, однако оно носило скорее эмоциональный характер и было связано главным образом с ее религиозными чувствами. Эти чувства следовало конкретизировать и перевести на рациональный уровень. С этой целью автор внес в работу некоторые изменения, а в предисловии обосновывал новую публикацию (в виде отдельной брошюры и под своим собственным именем) необходимостью ответить на заданный ему госпожой Мухановой вопрос, почему у него так много врагов. Отвечая на этот вопрос в послесловии, Вагнер обвинил евреев в том, что они отреагировали на его выступление в 1850 году не деловой и конструктивной критикой, а огульным неприятием его творчества.

Если первая, журнальная публикация статьи прошла почти незамеченной (как писал в своем Открытом любовном послании знаменитому жидомору господину Рихарду Вагнеру публицист Эдуард Мария Оттингер, «… едва ли найдутся 1000 человек, знающих бренделевскую газету <Neue Zeitschrift für Musik>, из этой 1000 едва ли 300 человек эту газету читали, а из них не найдется и пяти знающих, что под именем Карл Фрайгеданк скрывался безнаказанно изливавший свой детский гнев на евреев великий неизвестный Рихард Вагнер»), то появившаяся в начале 1869 года брошюра вызвала не одну сотню откликов, по большей части недоуменных, но в то же время и резко неприязненных, в числе которых и упомянутая статья Оттингера. В марте Лист писал о новой публикации княгине Сайн-Витгенштейн, отмечая, что добавленные предисловие и послесловие только усугубили сделанную его другом ошибку. Изумился и капельмейстер Генрих Эссер – страстный поклонник творчества Вагнера, нередко дирижировавший его музыкальными драмами, в том числе в Вене. В письме издателю Шотту он недоумевал: «Я не понимаю, как Вагнер мог пойти на такое безумие, разогреть допущенную им много лет назад и с тех пор преданную забвению глупость и тем самым ужасно опозорить себя снова». В числе возмущенных и озадаченных был также друг юности Генрих Лаубе, с которым автор брошюры некогда ночи напролет дискутировал на политические темы. Много лет спустя Лаубе писал в своих мемуарах про Вагнера, что, «став великим господином, тот карал любой упрек в свой адрес безжалостным гневом». Разумеется, основной причиной разрыва их отношений было нарушенное Вагнером обещание устроить друга интендантом в придворный театр. Кроме того, появление брошюры вызвало открытые столкновения ее сторонников и противников среди публики, главным образом во время исполнения Мейстерзингеров в Мангейме в 1869 году, а также в Вене и Берлине в 1870-м. Стали обращать внимание на то, что в серенаде Бекмессера композитор вроде бы пародирует еврейское пение – а ведь публика еще не слышала Миме и Альбериха. Разумеется, приписываемые автором Бекмессеру черты – беспокойство, спотыкающаяся походка,